– Или мувардийцы, – сказал Альмалик, бросая взгляд на своих воинов. Они остались невозмутимыми. – Я уже кое-что предпринял в этом направлении. Прямо сегодня, здесь, в Рагозе. Ты одобришь.
Странно, странно и иногда пугающе, как выработанные за всю жизнь инстинкты могут мгновенно заставить воина насторожиться.
– Одобрю что? – спросил он спокойным голосом.
Позже он поймет, что каким-то образом знал ответ еще до того, как правитель Картады произнес его.
– Как я тебе уже сказал, со мной приехали еще шестеро. Я приказал им найти и убить вальедского наемника Бельмонте. Он слишком опасен, нельзя позволить ему вернуться к королю Рамиро после окончания ссылки. По-видимому, он сегодня вечером не выходил из своей комнаты; они знают, где он находится, и у двери на улицу стоит всего один караульный. – Альмалик Картадский улыбнулся. – Это полезный удар, Аммар. Я причиню немалую боль и Бадиру, и Рамиро, отняв у них этого человека.
«И мне, – подумал при этом Аммар ибн Хайран, но не произнес вслух. – И мне. Немалую боль».
Они вместе победили пятерых воинов в показательном бою прошлой осенью. Но сегодня Родриго один и не ожидает нападения. По всему городу бродят люди, одетые мувардийцами. Шесть молчаливых убийц, один растерянный караульный у входа. Он мог представить себе, как это происходит. Сейчас уже, наверное, все кончено.
И все равно есть поступки, движения, которые человек совершает, не успев подумать. Он вынужден действовать, чтобы заглушить боль. Не успел правитель Картады договорить, как ибн Хайран рванулся к двери своей комнаты и распахнул ее. Не прерывая движения, он плавно пригнулся, и кинжал, брошенный ему в спину, вонзился в темное дерево двери.
Аммар выскочил в коридор и побежал по лестнице, перепрыгивая через три, потом через четыре ступеньки зараз, зная, что если Альмалик рассказал ему об этом, то уже слишком поздно. Но он все равно бежал, бежал дальше.
Даже в такой спешке он не забыл сделать одну вещь перед тем, как выскочил из дома на улицу.
– Глупец! – услышала Джеана восклицание правителя Картады. – Зачем ты бросил кинжал? Я хочу, чтобы он был с нами, ничтожество!
– Этого не будет.
Второй, мувардиец, говорил с акцентом жителя пустыни, голос его звучал глухо, словно из могилы. Она не видела их. Стоя на длинном балконе, Джеана чувствовала, как на нее навалилось горе, тяжелое, будто кузнечная наковальня. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Она ничего не могла сделать. Ей придется ждать, пока они уйдут. Ей хотелось кричать.
– Он вернется, – произнес хриплый голос правителя. – Он расстроился из-за вальедца, своего боевого товарища. Я это предвидел, но ибн Хайран не из тех, кто принимает решения на основе таких вещей. Он первым посоветовал бы мне нанести подобный удар.
– Он не будет с тобой, – повторил воин, тихо и с уверенной прямотой.
Последовало короткое молчание.
– Убей этого человека, – спокойно произнес Альмалик Второй, правитель Картады. – Это приказ. Вам было запрещено причинять вред ибн Хайрану. Этот приказ был нарушен. Покарай его. Немедленно.
Джеана затаила дыхание. Мгновение спустя, быстрее, чем она могла себе представить, она услышала стон. Кто-то упал.
– Хорошо, – через секунду услышала она слова правителя Картады. – По крайней мере некоторые из вас сохранили верность. Оставь его тело здесь. Я хочу, чтобы Аммар знал, что я велел убить этого человека. – Джеана услышала шаги. Голос правителя донесся уже издалека. – Пойдем. Пора убираться из Рагозы. Я сделал все, что мог. Теперь нам остается только ждать Аммара.
– Вы можете убить его, – сказал второй мувардиец тихо, без всякого выражения. – Если он вам откажет, зачем оставлять его в живых?
Правитель Картады не ответил.
Через несколько секунд Джеана услышала, как открылась и снова закрылась входная дверь, и кинулась бежать через вторую комнату в коридор. На бегу она бросила быстрый взгляд в спальню Аммара. На полу лежал человек. Привычка врача вынудила ее остановиться: за столько лет это уже превратилось в инстинкт. Она вбежала в комнату, опустилась на колени рядом с мужчиной и пощупала пульс. Он был мертв, конечно. Кинжала не было видно, но в горле зияла рана. Мувардийцы умели убивать.
Родриго сидит за письменным столом. Пишет письмо домой. Если раздастся стук в дверь, он будет ожидать появления подвыпивших друзей.
Джеана вскочила и сбежала вниз по лестнице в прихожую. Хотела взять свою маску на маленьком столике, но ее там не оказалось. Она замерла.
Потом поняла. Ее взял Аммар, чтобы картадцы не увидели маску совы и не заподозрили присутствия в доме женщины. Насколько она знала, правитель Альмалик мог даже понять, что сова – это символ лекаря, ведь он был учеником Аммара.
И это было частью того горя, которое, подобно камню, лежало в центре ночной круговерти. Она распахнула дверь и выбежала на многолюдную улицу, уже без маски. И начала прокладывать дорогу сквозь толпу по направлению к казарме. Кто-то игриво схватил ее. Джеана вывернулась и побежала дальше. Это было нелегко: повсюду, среди дыма и факелов, сновали люди. Ей понадобилось немало времени, чтобы пробиться сквозь толпу.
Уже потом она поняла, что предупреждением ей послужила тишина.
Когда она снова оказалась на площади перед казармой, то увидела, что огромная толпа неестественно притихла и отхлынула к периметру площади, подальше от того места, где на земле кто-то лежал.
При свете факелов и одной луны она увидела стоящего там Аммара, без маски, с пепельно-бледным лицом, в окружении других людей, которых она очень хорошо знала. Она протиснулась мимо перешептывающихся зевак и опустилась на колени рядом с раненым, лежащим на булыжной мостовой. Ей потребовался только один взгляд. Искусство лекаря уже не могло здесь помочь. В отчаянии, лишившись дара речи, она беспомощно разрыдалась.
– Джеана, – прошептал умирающий. Глаза его открылись и посмотрели прямо в ее глаза. – Джеана… мне… так жаль…
Она нежно приложила пальцы к его губам. Потом прижала ладонь к его щеке. Нож мувардийца торчал из его груди, и ужасная, кровоточащая, глубокая рана от меча зияла на месте ключицы. Она была смертельной.
И через мгновение он умер. Джеана видела, как он попытался сделать последний вдох, потом закрыл глаза, словно от усталости. Некоторые люди так умирают. Она видела это много раз. Ее ладонь все еще была прижата к его щеке, когда он ушел от них всех навстречу тому, что ждало за гранью тьмы.
– Мой дорогой, – в отчаянии произнесла она. – О мой дорогой.
Неужели так бывает всегда? Что единственная мысль из всех, которые человеку так хочется высказать, приходит безнадежно поздно?
Кольцо воинов над ней расступилось. Кто-то прошел между ними и опустился на колени по другую сторону от тела, не обращая внимания на темную кровь, залившую мостовую. Он тяжело дышал, словно после бега. Джеана не подняла глаз, но увидела, как он протянул руку и взял ладонь мертвого человека.
– Пусть тебя встретит там свет, – услышала она тихие слова. – Самый нежный и яркий свет, какой мы можем себе вообразить.
Тут она подняла глаза, полные слез.
– Ох, Джеана, – сказал Родриго Бельмонте. – Мне так жаль. Этого не должно было случиться, никогда. Он спас мне жизнь.
В какой-то момент, от всего неразбавленного вина, которое он выпил, от одуряющего аромата благовоний, тлеющих в комнате, от горящих повсюду разноцветных свечей, от удобных подушек на кровати и коврах и от того, как странно можно использовать этот тонкий золотой поводок, Альвар потерял представление о времени и пространстве.
Он двигался вместе с незнакомкой, на ней, а иногда и под ней, повинуясь ее настойчивым желаниям. Они сняли свои маски, когда вошли в дом. Это не имело значения: в ночь карнавала она оставалась лесной кошкой на охоте, кем бы ни была при дневном свете, во время привычного течения года. Все его тело было покрыто глубокими царапинами, словно в доказательство этого. С некоторой долей ужаса он обнаружил царапины и на ее теле. Он не помнил, как это сделал. Потом, немного позднее, осознал, что снова это делает. Они стояли, слитые воедино, у кровати, нагнувшись вперед.
– Я даже не знаю твоего имени, – задыхаясь, прошептал он позже, на ковре у очага.
– Разве сегодня ночью это может иметь какое-то значение? – ответила она.
Пальцы у нее были длинные, с острыми, накрашенными ногтями. Она, помимо всего прочего, удивительно умело действовала руками. У нее оказались зеленые глаза и большой рот. По разным признакам он догадался, что не только получает удовольствие, но и доставляет его.
Какое-то время спустя она захотела задуть все свечи и связать его особенно интимным образом. Обнаженные, с отметками от любовных игр на телах, они вышли вдвоем на темный балкон, на один уровень выше бурлящей площади.
Она перегнулась через балюстраду, доходящую ей до талии, и ввела его в себя сзади. К тому моменту Альвар был почти уверен, что в его вино что-то подмешали. Он уже должен был выбиться из сил.
Ночной ветер был холодным. Кожа Альвара приобрела неестественную, лихорадочную чувствительность. Он мог видеть происходящее внизу, на площади. Музыка, крики и смех раздавались под ними, и казалось, что они парят, что их движения вплетаются в танец толпы на улице. Он не мог себе прежде вообразить, что занятие любовью на глазах у всех может настолько возбуждать. Но это было так. Он бы солгал, отрицая это. Возможно, завтра ему многое захочется отрицать, но сейчас он был на это не способен.
– Только подумай, – прошептала она, запрокинув голову далеко назад, чтобы он услышал. – Если кто-нибудь из них посмотрит вверх… что он увидит?
Он почувствовал, как женщина слегка дернула за поводок. Перед этим Альвар надевал его на нее. Теперь поводок снова оказался на нем. Его руки, сжимавшие балюстраду по бокам от нее, поднялись и обхватили ее маленькие груди. Какой-то человек играл на пятиструнной лютне прямо под ними. Его окружали танцующие фигуры. В центре этого круга плясал павлин. Этот павлин был Хусари ибн Муса.