Сказать по правде, – хотя он никому об этом не говорил, – Альвар уже не был уверен, что сам он создан для такой жизни. Это его пугало. Если не солдат, то кто же он? Вот только солдат, по-видимому, должен обладать умением смотреть на все очень просто, а Альвар в последнее время понял, что ему это не слишком хорошо удается.
На четвертое утро он осторожно попытался обсудить эту проблему с Капитаном. Родриго долго ехал молча, прежде чем ответил. Пели птицы, стоял яркий весенний день.
– Возможно, ты слишком умен, чтобы стать хорошим солдатом, – наконец сказал Капитан.
Альвар хотел услышать совсем не такие слова. Ответ звучал так, будто его отвергли.
– А как же вы? – спросил он. – Вы же пробыли солдатом всю жизнь.
Родриго снова заколебался, подбирая слова.
– Я вырос в другую эпоху, Альвар, хотя ненамного опередил тебя. Когда халифы правили Аль-Рассаном, мы, на севере, жили в страхе за свою жизнь. Мы подвергались набегам раз-два в год. Каждый год. Даже после того как набеги закончились, нас, детей, загоняли на ночь в постель, пугая, что придут неверные и заберут нас, если мы будем вести себя плохо. Мы мечтали о чудесах, о переменах. О возвращении.
– Я тоже!
– Но теперь ты можешь это сделать, неужели не понимаешь? Это уже не мечта. Мир изменился. Когда ты можешь делать то, о чем мечтал, иногда это… уже не так просто. – Родриго взглянул на Альвара. – Не знаю, имеет ли все это хоть какой-то смысл.
– Я тоже не знаю, – мрачно проронил Альвар.
Губы Капитана скривились, и Альвар осознал, что ведет себя не слишком почтительно.
– Простите, – быстро произнес он. Он вспомнил тот день – казалось, это было давным-давно, – когда Родриго за подобную наглость одним ударом сбросил его с коня у самого Эстерена.
Сейчас Родриго только покачал головой. Мир изменился.
– Попробуй вот что, если это поможет, – сказал он. – Тебе легко думать о тех троих людях, с которыми мы едем, как о неверных, чья жизнь порочна и грешна перед лицом господа?
Альвар замигал.
– Но мы всегда знали, что в Аль-Рассане существует честь.
Родриго покачал головой.
– Нет. Будь искренним. Подумай об этом. Некоторые из нас знали. Клирики отрицают это по сей день. У меня такое ощущение, что и твоя мать тоже. Вспомни об острове Васки. Сама идея священной войны это отрицает: ашариты и киндаты – это враги Джада. Их существование оскорбляет нашего бога. Так нас учили много веков. Нет места для признания чести врага, не говоря уже о его величии. Тем более во время войны, которую породили подобные убеждения. Вот что я пытаюсь – очень неудачно – объяснить. Одно дело – вести войну ради своей страны, своей семьи, даже ради славы. Другое – верить, что люди, с которыми ты воюешь, – воплощение зла, и за это их нужно уничтожить. Я хочу вернуть этот полуостров. Хочу, чтобы Эсперанья снова стала великой, но я не делаю вид, что, если мы разгромим Аль-Рассан и все, что он построил, мы исполним волю какого-то бога.
Это было так трудно осмыслить. Поразительно трудно. Альвар долго ехал молча.
– Вы считаете, что король Рамиро тоже так думает?
– Понятия не имею, что думает король Рамиро.
Ответ был дан слишком быстро. Альвар понял, что ему не следовало спрашивать. Беседа была окончена. А никто из остальных не был склонен к разговорам.
Тем не менее он продолжал размышлять об этом. У него было время подумать, пока они ехали на запад по весенним полям. Но ясности не прибавлялось.
Что произошло с тем залитым солнцем миром, о котором мечтаешь ребенком, когда все, чего ты хочешь, – это быть причастным к той славе, о которой говорил Родриго, сыграть достойную роль в битве львов и завоевать право на гордость?
Битва львов. Детские мечты. Как это согласуется с тем, что сделали люди из Вальедо в Орвилье прошлым летом? Или с Веласом бен Исхаком – самым лучшим из всех известных Альвару людей, – который умер на камнях Рагозы? Или с тем, что они сами сделали с отрядом из Халоньи в той долине к северо-западу от Фибаса? Снискали ли они там славу? Есть ли хоть малейшая возможность утверждать это?
Он продолжал носить легкую, свободную одежду Аль-Рассана. Хусари так и не снял своей кожаной вальедской шляпы, жилета и штанов. Альвар не понимал почему, но для него это имело значение. Возможно, не получая настоящих ответов, мужчины больше нуждаются в своих символах?
Или, возможно, он действительно слишком много времени тратит на такие не подобающие солдату мысли. Он видел, что Капитан тоже ведет внутреннюю борьбу, и ему становилось немного легче. Но это ничего не решало.
Стоя на вершине холма к востоку от Фезаны, в Аль-Рассане, и наблюдая за облаком пыли, поднятой конями его соотечественников, за несколько минут до того как они впятером двинулись вниз, к городу, Альвар де Пеллино решил, что достичь славы, в ослепительном блеске ее чистоты, очень трудно, практически невозможно.
А потом, в тот же вечер, он все же достиг ее и определил свое предначертание, словно выжженное клеймом в пылающем небе.
Аммар взял на себя командование, когда они приблизились к Вратам Крепостного Рва. Джеана уже наблюдала это раньше: во время рейда у Фибаса они с Родриго непринужденно передавали друг другу руководство, когда менялась ситуация. Она осознала теперь, что в этом одна из причин ее боли: какая бы близость ни возникла между ними, какое бы молчаливое понимание ни перебросило мост через пропасть меж двух миров, теперь все это рухнет.
После вторжения армии джадитов в Аль-Рассан никаких сомнений не оставалось. Они оба понимали это. Никто ничего не сказал на холме, пока они смотрели на пыль, но все это знали. Они прискакали сюда, чтобы спасти ее родителей, а после? После наступит конец всему, что началось в тот осенний день в Рагозе, во время символического боя у городских стен.
Ей хотелось поговорить с Аммаром. Ей необходимо было поговорить с ним; об этом и о многом другом. О любви и о том, может ли начаться нечто настоящее во времена смерти, когда наступает конец того мира, который они знали.
Но не во время этой скачки. Они разговаривали взглядами и короткими фразами. Все вопросы, которые нужно разрешить, все возникшие или исчезнувшие возможности будущего, которые сулили им звезды и луны, придется обсуждать потом. Если позволят время и окружающий мир.
Она не сомневалась в нем. Это было поразительно, но она не испытывала никаких сомнений с тех первых минут на улице, во время карнавала. Иногда стрела ее сердца летела прямо к мишени уверенности, несмотря на предостережения ее осторожного характера.
Он был тем, кем был, и она кое-что знала об этом. Он совершил то, что совершил, и рассказы об этом носились по всему полуострову.
И он сказал ей, что любит ее, и она ему поверила, и бояться не стоило. Только не его. Возможно, мира, тьмы, крови, огня, но не этого человека, который, как это ни удивительно, был предназначен ей судьбой.
Они въехали в Фезану в окружении бурлящей, перепуганной массы деревенских жителей, бегущих от наступающей армии джадитов. Повозки и тележки загромоздили дорогу в город и мост перед стенами, заблокировали ворота. Они застряли среди мулов, кур, плачущих детей, лающих собак, кричащих мужчин и женщин. Джеана видела признаки всеобщей паники.
Аммар посмотрел на Родриго.
– Возможно, мы поспели вовремя. Сегодня ночью может начаться насилие. – Он произнес это тихо. Джеана ощутила страх, как грохот барабана внутри себя.
– Давайте проникнем в город, – сказал Бельмонте. Аммар колебался.
– Родриго, ты можешь попасть в ловушку в городе, который будет осажден твоей армией.
– Моя армия осталась в Рагозе и готовится выступить на Картаду, помнишь? – Голос Родриго звучал мрачно. – Я буду думать о переменах, когда они произойдут.
Аммар снова заколебался, словно хотел что-то прибавить, но просто кивнул.
– Тогда закутайся в плащ. Тебя прикончат на месте, если узнают, что ты вальедец. – Он бросил взгляд на Альвара, а потом внезапно сверкнула его улыбка, которую они все так хорошо знали. – А вот ты больше похож на местного жителя, чем я.
Альвар улыбнулся в ответ.
– Меня беспокоит Хусари, – произнес он на безукоризненном ашаритском. – Нас всех погубит его шляпа. – Он взглянул на Джеану и улыбнулся. – Мы их вытащим.
Ей удалось кивнуть. Поразительно, как его преобразил этот один неполный год. Нет, наверное, это не так: в Альваре де Пеллино с самого начала чувствовались несгибаемая сталь и ум, а бо́льшую часть этого года он провел в обществе двух самых исключительных людей в их мире. Джеана вдруг подумала, что он сам тоже стоит на пути к превращению в неординарного человека.
Хусари и Аммар прокладывали дорогу, неуклонно ведя своих коней сквозь толпу. Поспешно отскакивая в сторону, мужчины ругались им вслед, но не слишком громко. Они были вооружены и ехали верхом – этого было достаточно. Они пробрались вперед.
У ворот стояли стражники, но этот шум и хаос совершенно их огорошил. Никто не обратил на них внимания, никто не остановили их. Вечером того дня, когда к Фезане приблизились вальедцы, Джеана вернулась в город, где родилась и выросла.
Они появились у квартала киндатов прямо перед толпой, потрясающей оружием и факелами.
С тех пор как ее муж снова заговорил, Элиана обнаружила, что слух у Исхака необычайно острый. Именно он первым услышал шум за стенами квартала и обратил на него ее внимание. Теперь она понимала его почти идеально: эти скомканные слова она впитывала, как воду в пустыне, ведь это были его слова.
Она опустила письмо, которое читала ему, – Реццони бен Корли прислал его из Падрино, где жил теперь со своей семьей. Он писал о новостях в Батиаре после резни в Соренике.
Позднее она вспомнила, что именно об этом читала, когда Исхак сказал, что слышит шум снаружи. Подойдя к окну, Элиана открыла его и прислушалась. До нее донесся сердитый гул толпы на отдаленных улицах.
Окно кабинета Исхака выходило во двор, общий для десятка самых больших домов квартала. Посмотрев вниз, Элиана увидела много людей, возбужденно разговаривающих и жестикулирующих. Кто-то вбежал во двор – младший сын ее подруги Назре бет Ривек.