Она была лишь свидетелем судьбы дома Флорио. И как свидетель хотела видеть руку, которая напишет последнее слово.
Франка сидит за туалетным столиком. Маленькая комнатка в отеле «Элизео» залита блестящим светом, вестником новой жизни и весны. Он раздражает ее, можно сказать, оскорбляет. Иньяцио вышел прогуляться. Во всяком случае, так он ей сказал. На самом деле – она хорошо это знает – ее муж просто убежал, не желая обсуждать то, что происходит где-то прямо в эти минуты. Он лишь прошептал на пороге комнаты перед уходом: «Прости».
Франка закрывает глаза. Сегодня – тот самый день.
В голове звучат удары молотка, оглашающие продажу ее драгоценностей.
Сапфировый браслет, который Иньяцио подарил ей на рождение Беби-Боя. Платиновый браслет – подарок в честь рождения Джулии. Платиновая брошь с бриллиантами в форме орхидеи – по случаю первого юбилея свадьбы. И ее жемчуга. Нить с сорока пятью большими жемчужинами. Бусы из ста восьмидесяти. Еще одни из четырехсот тридцати пяти маленьких жемчужин… И главное, нить с тремястами пятьюдесятью девятью жемчужинами с подвеской, та самая, которую она надевала, когда Больдини писал ее портрет…
Каждый удар отзывается в костях, эхо боли доходит до сердца.
Эти драгоценности всю жизнь служили ей щитом. Они защищали ее, демонстрировали миру ее силу, ее красоту. А сейчас что с ними стало? Кто о них позаботится?
А она? А что стало с ней? Где элегантность, чувство стиля, владение собой? Существовали ли они на самом деле, были ли действительно свойственны ей? Или все это лишь глупая манерность, которая со временем слетела с нее, как шелуха?
Ответ здесь, перед ней – на лице, отмеченном горькими морщинами, в грустных глазах, в складках платья, скрывающих располневшее тело. В сердце, раненном столько раз, что его уже не исцелить.
Не бойся быть самой собой, сказала ей золовка Джулия однажды дождливым днем, целую жизнь назад. И она последовала ее совету, попробовала самоутвердиться единственным, как ей показалось, возможным способом: любовью, во всех ее формах. К Иньяцио, к детям, к семье, к имени, которое носила. Она много любила и много была любима, но в конце концов именно любовь разверзла внутри нее бездну, наполненную тьмой и молчанием. Говорят, что любить – значит отдавать всего себя без остатка. Но ведь, если отдать всего себя, тебе самому для жизни ничего не останется.
Так произошло с ней.
Сначала любовь к Иньяцио была наполнена желанием, преданностью, доверием. Она целиком отдалась ему, тому, кем он был, кого он из себя представлял. Она потеряла голову от богатства, жажды жизни, роскоши. С рождением детей радость стала полной. Очень короткое и бесконечно далекое время она чувствовала себя живой. Даже мучившие ее злорадные пересуды, завистливые взгляды, ехидство целого города теперь кажутся Франке признаком полноты ее счастья.
Но затем круг разорвался. Начались измены, боль, траур. Она заблуждалась, думая, что сможет защитить любовь, продолжая любить Иньяцио, продолжая быть такой, какой он желал ее видеть. Продолжая быть донной Франкой Флорио.
Затем началось крушение, не только дома Флорио, но и ее собственное.
Звезда, некогда осветившая небо Палермо, самая яркая из всех, погасла, растворившись во тьме.
Исчезли и ее драгоценности, даже те, что были символом отчаянной лживой любви. Ее иллюзия счастья – пар, испарившийся на солнце, пылинки в этом утреннем воздухе, позолоченные весной.
У нее больше ничего не осталось.
Кроме нежной привязанности к Иньяцио, появившейся в последние годы, прожитые вместе. Кроме любви к дочерям, Иджеа и Джулии. Она надеется, что они не повторят ее ошибок, останутся верны самим себе и поймут, что любовь не может жить, если только один из двоих этого хочет.
Надеется, что они научатся любить по-настоящему.
Любила бы я меньше, если бы обо всем этом знала?
Нет.
Любила бы, но по-другому.
Франка не отрывает глаз от зеркала – одного из тех, что они смогли сохранить, уезжая из Оливуццы, – но ее взгляд задумчивый, далекий.
Губы складываются в легкую улыбку, смягчая лицо.
Там, впереди на ковре, сидит ребенок с густыми светлыми кудрями и озорными глазами. Смеясь, он тянет за белую юбочку девочку с прозрачной кожей, зелеными глазами и с младенцем на руках.
Чуть поодаль, в углу, расположились мать с отцом, ее брат Франц и свекровь Джованна. Там же Джулия Таска ди Куто, молодая и красивая, как во времена их дружбы.
Она снова смотрит на детей. Они улыбаются ей в ответ.
Джованнуцца. Беби-Бой. Джакобина.
– Мы ждем тебя, мама, – говорит Джованнуцца, не двигая губами.
Она кивает. Она знает, что они ее ждут. И знает, что ее любовь к ним была другой. С ними она никогда не боялась быть Франкой, вот и все. Ей было не страшно выглядеть слабой, обнажить душу. И лишь теперь она понимает, что все остальное исчезло.
Тогда только для них там, в зеркале, Франка снова становится молодой и красивой. Снова оказывается в своей комнате с полом в лепестках роз и ангелочками-путти на потолке. Зеленые глаза блестят, губы изогнулись в спокойной улыбке. Она в белом легком платье, в своих жемчугах.
И в этот момент, столь же прекрасный, сколь и невероятный, она по-настоящему счастлива.
Как никогда в своей жизни.
Эпилог
Кто живет, тот стареет.
Морозный ноябрь 1950 года уносится ветром, пахнущим мокрой землей.
Иньяцио, спотыкаясь, плетется по бетонной дорожке кладбища Санта-Мария ди Джезу. Идущая рядом Иджеа вынуждена постоянно останавливаться, чтобы его поддержать. За воротами, позади них, собралось много людей. Все они пришли отдать последний долг донне Франке Флорио.
– Франка моя… – бормочет он.
Франка умерла несколько дней назад в Мильярино-Пизано, в доме Иджеа, где она к тому времени жила. Ей было шестьдесят шесть. Иньяцио не захотел видеть ее на смертном одре. В его сознании – все более слабеющем и туманном – Франка навсегда останется той молодой девушкой в соломенной шляпке и белом хлопковом платье, с которой он познакомился в парке «Вилла Джулия».
Он поднимает глаза. Над ним возвышается капелла Флорио. Ворота из кованого железа распахнуты, и за мраморным львом, высеченным Бенедетто Де Лизи, стоит темный гроб с большим цветочным венком сверху. Вспышка жизни посреди мертвой серости.
Иджеа легонько трясет его руку, и он смотрит на нее так, как будто удивлен, увидев ее рядом. Под вуалью осунувшееся лицо дочери, красные от слез глаза.
– Хочешь с ней попрощаться, папа?
Он яростно мотает головой. Иджеа вздыхает, как бы говоря: «Я так и думала», и поворачивается к молодой женщине за спиной, к старшей дочери Арабелле.
– Присмотри за дедушкой, – просит она и уступает ей свое место, чтобы та взяла его под руку. Затем проходит вперед мимо могил, поднимается по ступенькам и подходит к капелле, где ее ждут муж, сестра Джулия и зять, Акилле Беллозо Афан де Ривера.
Иньяцио смотрит на дочерей с печальным равнодушием. Он знает, что его считают слабоумным стариком, потерявшимся в прошлом, скорее воображаемом, чем реальном, и упрекают в том, что он заставил страдать их мать. И они правы.
Иджеа и Джулия – состоявшиеся женщины. У них своя жизнь, свои семьи, свое место в жизни. Они больше не принадлежат Сицилии, не носят его фамилию. Единственный, кто мог бы носить ее, лежит там, в той же капелле, готовой принять Франку.
В прошлом он часто спрашивал себя, боится ли он смерти. Теперь ему известен ответ. Нет, не боится. Его жизнь была полной, долгое время он не отказывал себе ни в чем. Но он устал. Устал хоронить всех этих людей, которых любил, устал служить дамбой, сдерживающей натиск судьбы, пока другие плывут по течению.
Иньяцио направляется к земляной насыпи у подножия капеллы, в крипту.
– Куда ты хочешь пойти, дедушка? – спрашивает Арабелла, останавливая его.
Он лишь указывает на калитку из черного железа, открытую по случаю погребения.
– Туда, – просто отвечает он.
В крипте еще холоднее. Стены из туфа, покрытые слоем плесени, потрескались, железные канделябры, заржавевшие от сырости и возраста, изогнулись.
Но два белых саркофага в центре крипты не подверглись разрушению временем. Саркофаг отца запылен. Иньяцио подходит, проводит ладонью по каменной крышке, чтобы стряхнуть пыль. Но скрежет фамильного кольца по камню заставляет его резко отдернуть руку. В другом саркофаге, монументальном, покоится его дед Винченцо, которого он не знал. Рядом его мать Джованна, бабушка Джулия, его прадед Паоло и дядя Иньяцио, приехавшие в Палермо из Баньяра-Калабры, владельцы крошечной лавки, с которой все началось. И вместе с ними прабабушка Джузеппина, жена Паоло.
Здесь все Флорио.
У всех у них было будущее, кто-то, кому они передавали, помимо денег, предприятия и дома, имя и историю. И как мощеная дорога, камень за камнем, это имя и история дошли и до него.
Теперь не осталось никого, кто хранил бы о них память. От этой мысли у него начинает кружиться голова, и он закрывает глаза, как будто это может остановить падение в пропасть. Вот почему он не захотел видеть, как хоронят Франку. Потому что там, наверху, в капелле рядом с ней, лежат его младший брат Винченцо и три его ребенка – Джованнуцца, Беби-Бой и Джакобина.
Головокружение не прекращается даже после того, как он выходит с кладбища и садится с Иджеа в ее «Альфа-Ромео». Мелькающий перед глазами Палермо оставляет его безразличным. Иньяцио вздрагивает, лишь когда они проезжают мимо палаццо Бутера, разрушенного бомбардировками в 1943 году. Его сестра Джулия выстояла и в той жуткой катастрофе, пережив смерть последнего сына Джузеппе и мужа Пьетро. Она умерла всего три года назад, в канун Рождества 1947 года.
Иньяцио смотрит на фамильное кольцо. Крах дома Флорио уже в далеком прошлом. Когда он вспоминает об этом, то испытывает легкое беспокойство, но не боль. Он полностью зависит от дочерей и брата, но это его уже не трогает. У него не осталось ни лиры, хотя, пусть и формально, дом Флорио так и не объявлен банкротом. Единственное, что разрывает ему сердце, – мысль, что вместе с н