онятно, почему Джулию тянет немного развеяться: ей пришлось всю беременность сидеть под присмотром свекрови.
Иньяцио с каменным лицом смотрит на сына.
– Ближе к делу. К чему ты клонишь?
– Мы с Джулией хотели узнать, дашь ли ты нам «Куин Мэри», чтобы мы сплавали на несколько дней в Неаполь этим летом?
Он произносит это на одном дыхании, усики дрожат над губой, изогнутой в кривой улыбке. Взгляд становится умоляющим.
И тогда Иньяцио взрывается от гнева. Не может удержать крепкое словцо. Расхаживает по палубе, заложив руки за спину, полы пиджака развеваются на ветру.
– Ты спросил сестру, не хочет ли она развеяться, и она, я уверен, воспользовалась возможностью сбежать от свекрови, которая только и делает, что критикует ее и поносит перед Пьетро… – Иньяцио замолкает, пристально смотря в глаза сына. – Да… Держу пари, ты поговорил с Пьетро, подсказал ему, что так Джулия сможет немного отдохнуть. Я прав?
Юноша кусает губы. Кажется, он сконфужен, как ребенок, которого поймали в кладовке за кражей варенья. На такое легко купилась бы Джованна, которая всегда позволяла сыну слишком многое, можно сказать, все. Но он не Джованна, а Иньяцидду нужно научиться просить, добиваться, а не просто требовать.
Иньяцио останавливается, тычет сыну в грудь пальцем.
– Не смей манипулировать людьми себе в угоду, и прежде всего мной. Я этого терпеть не могу, ты знаешь. Ты все сделал за моей спиной, ты ставишь меня перед фактом, и я не могу сказать «нет» Пьетро и Джулии, потому что буду выглядеть в их глазах деспотом.
Губы Иньцидду раздраженно кривятся.
– Ну почему я всегда должен докладывать, что, как и с кем? Тебе что, жалко, чтобы мы с Джулией хорошо провели время с друзьями? Вам с maman яхта все равно не нужна, а если захотите уехать, есть салон-вагон.
– С друзьями? – Голос Иньяцио звучит резко.
Юнга, натирающий палубу, поднимает голову. Иньяцио бросает на него испепеляющий взгляд, и парень возвращается к работе, втянув голову в плечи.
– И сколько человек ты пригласил? Сразу все расскажешь или мне ждать следующего выпуска твоего фельетона?
Иньяцидду смущенно ерошит волосы.
– Эта яхта может вместить половину Палермо, папа. – Он театрально закатывает глаза. – И вообще, ты не только мне отказываешь…
Вот шельма, маленький мерзавец, думает Иньяцио. Почему же маленький? Большой, однако! Он прекрасно знает, что я люблю Джулию и не захочу ее расстроить. Да, Иньяцидду умело манипулирует людьми. Лично он годами развивал в себе этот навык, а сын таким родился.
– Прошу тебя, папа… – тихо говорит Иньяцидду, подходя ближе. Взгляд кроткий, умоляющий.
Иньяцио невольно улыбается. Придется уступить, правда с оговорками.
– Я скажу тебе о своем решении в ближайшее время. Но при одном условии.
Иньяцидду смотрит на него с надеждой и смутным страхом.
– Сделаю все, что ты попросишь.
– С осени будешь помогать мне в конторе.
Сентябрьское солнце чертит на горе Бонифато длинные тени, похожие на большие волны, которые террасами спускаются в долину.
Иньяцио выходит из пыльного экипажа, вдыхает сладковатый, влажный воздух. За ним выходит Иньяцидду, лицо у него недовольное, сердитое. Перед ними богатая земля, где коричневый цвет вспаханных полей чередуется с серо-зеленым цветом оливковых рощ и темной зеленью виноградников. Иньяцио смотрит себе под ноги, на металлическую платформу у железнодорожных путей, тянущихся сюда от станции; на литой табличке читает надпись:
ЛИТЕЙНЫЙ ЗАВОД «ОРЕТЕА»
1889
ПАЛЕРМО
В 1885 году Иньяцио купил участок земли недалеко от Алькамо, где живут поставщики винограда и муста для его марсалы. Хорошенько все обдумав, Иньяцио построил здесь бальо – огороженную усадьбу с большим внутренним двором квадратной формы, где устроил винодельню с наружными давилками и чанами для нагрева сусла. Идея пришла ему в голову при разговоре с Абеле Дамиани, когда они встретились в Риме на заседании парламента. Как нередко бывало, они обсуждали, что следует предпринять для укрепления экономики Сицилии, и Дамиани в красках расписал ему, какие возможности откроются перед владельцем винного завода, если он построит его вблизи Алькамо.
– Вы могли бы перерабатывать муст на месте, а затем отправлять его в Марсалу, – сказал Дамиани. – Очень удобно, дон Иньяцио.
– Из Алькамо в Марсалу по тамошним дорогам? И как, на телегах? – раздраженно ответил Иньяцио. И вдруг понял, что нужно сделать.
Это будет революция.
Не телеги, нет. Железнодорожные вагоны.
Даже не оборачиваясь, он чувствует, что прибывает товарный поезд из Палермо. Чувствует по вибрации, которая передается его ступням от земли, а затем по легкому шипению, доносимому ветром. Иньяцио с сыном проходят через монументальные ворота, на которых изображен лев, пьющий воду у корней хинного дерева. Их уже ждут директор завода и Абеле Дамиани. Дамиани хоть и удивлен, что Иньяцидду тоже приехал, но виду не показывает.
– Я же вам говорил, что нужно строить здесь завод! – восклицает он, улыбаясь.
Иньяцио кивает:
– Согласен, и сегодня я приехал, чтобы лично встретить первую партию бочек, в которых будет выдерживаться вино. Теперь, когда мы провели сюда железнодорожную ветку, больше не придется разгружать товар на станции.
Да, это грандиозный успех: Иньяцио добился, чтобы ветка государственной железной дороги была проложена до самой винодельни. Редкое явление для Сицилии. А для этого городка – просто невероятное.
Иньяцио тогда много советовался с Винченцо Джакери, опытным управляющим литейного завода «Оретеа», но год назад он умер, и Иньяцио очень не хватало этого умного и деликатного человека. Однако он продолжил работу, и стоило ему изложить свою идею Дамиани, как хитрый политикан сразу за нее ухватился и сделал все возможное, чтобы помочь осуществить проект и теперь мог похвастать, что именно он убедил Флорио построить в этой глуши завод. Участвовать в создании рабочих мест было выгодно Дамиани: он укрепил свой политический авторитет и получил голоса избирателей.
А Иньяцио важно, что он достиг своих целей: усовершенствовал производство марсалы и снизил ее себестоимость. По крайней мере, он так думает. Пришло время это проверить.
– Весь урожай собран? Он оправдал ожидания? – спрашивает Иньяцио директора завода.
– Все собрано, до последней грозди. Отличный урожай, дон Иньяцио. Пойдемте в контору.
Во двор въезжает локомотив, сопровождаемый шлейфом черного дыма, застилающего небо. Поезд с шипением останавливается под изумленными взглядами рабочих, выстроившихся на платформе и у складов. На секунду все замирают. Затем раздаются аплодисменты, радостные крики. Иньяцио сжимает руку сына, с гордостью смотрит на происходящее и говорит:
– Запомни этот момент. Благодаря нам, Флорио, это стало возможным.
Рабочие приступают к работе, а Иньяцио с сопровождающими поднимается на верхний этаж здания и оказывается перед деревянной дверью, ведущей в конторы.
На двери – переплетенные две бронзовые буквы размером с ладонь: «И» и «Ф»; вокруг них – бронзовое зубчатое колесо, на котором выгравирован девиз:
ПРОМЫШЛЕННОСТЬ ДОМИНИРУЕТ НАД СИЛОЙ
Эту фразу придумал сам Иньяцио. Изобретательность, наука, труд победят невежество, грубую силу, отсталость.
Его идея промышленной выставки в Палермо постепенно обретает четкие очертания. Он говорил со многими политиками в Риме, с крупными предпринимателями по всей Италии. По его мнению, архитектор Эрнесто Базиле – лучшая кандидатура для проектирования павильонов. Иньяцио нравится, как работает Эрнесто, у него есть свое видение архитектуры, более изысканное и более современное, чем у его отца, Джован Баттисты, построившего Театр Массимо. Конечно, нужны деньги, время, энергия…
Но даже этот девиз передает смысл его проекта.
Какое ему дело до препятствий, с которыми он столкнется?
Он преодолеет их все.
Прогресс нельзя остановить.
Незадолго до Рождества 1890 года Иньяцио почувствовал странную усталость: ему было трудно вставать по утрам, приходилось отдыхать днем, он перестал регулярно посещать свой кабинет на пьяцца Марина и Банк Флорио. Джованна, кажется, не заметила недомогания мужа: серьезно больна одна из ее ближайших подруг, Джованна Николетта Филанджери, княгиня ди Куто.
Джованна почти каждый день навещает подругу, с любовью ухаживает за ней. Каждый день она видит, как та угасает; ее съедает болезнь, причины которой ставят в тупик всех врачей.
– Возможно, все из-за недолеченной грыжи, представляешь? – объясняет она Иньяцио за ужином.
Они одни в большой столовой. Иньяцидду ушел на вечеринку с Джузеппе Монроем и Ромуальдо Тригоной. Винченцо ужинает с няней в своей комнате.
Иньяцио молчит.
Джованна смотрит на него. Он неподвижен, лицо бледное, глаза закрыты.
– Но… что с тобой, ты болен?
Иньяцио машет рукой, как бы прогоняя эту мысль. Открывает глаза, берет ложку, зачерпывает рыбный суп и смотрит на Джованну с улыбкой, которая больше похожа на гримасу. Когда он ест, его почему-то часто подташнивает. Он говорит об этом Джованне и смотрит на нее, как бы желая успокоить, но от этого взгляда волнение ее только растет.
Она вдруг понимает, что Иньяцио почти ничего не ест, и это уже не в первый раз. Недомогание, которое он долго не хотел замечать, становится конкретным, осязаемым, как будто переходит к ней, проникает ей под кожу, вызывает тревогу.
Внезапно Джованне становится страшно.
Страшно, потому что раньше у мужа не было этих темных кругов под глазами. Страшно, потому что у него впалые щеки, а волосы, обычно густые и блестящие, выглядят тусклыми. Страшно, потому что от Иньяцио исходит странный, неприятный запах.
– Ты как будто бы высох… – бормочет она.
– Да, я немного похудел, это правда. Сложный период, я очень мало сплю…