А Палермо с нетерпением ждет. Перед воротами с билетами в руках стоят аристократы и рабочие, школьные учителя и адвокаты, лавочники и швеи, охваченные волнением и восторгом. За восемь месяцев, которые потребовались Эрнесто Базиле, чтобы создать это чудо, в городе возникла масса слухов и сплетен, часто преувеличенных и почти всегда противоречивых. Говорили даже, что на выставке будут обнаженные танцовщицы, исполняющие танец живота, и огромные фонтаны, из которых будет течь вино.
Ворота открываются, и толпы людей растекаются по павильонам, как потоки вулканической лавы. Посетители ходят, открыв рот, распахнув от удивления глаза, восхищаются бельведером высотой более пятидесяти метров, куда можно подняться на гидравлическом лифте, сделанном на заводе «Оретеа». Проходя по внушительной галерее Труда, идут в павильоны механического, химического, ювелирного производства. Женщины интересуются изделиями текстильной и мебельной промышленности; люди состоятельные изучают павильон изящных искусств, где представлено более семисот картин и трехсот скульптур, а праздношатающиеся сразу идут в кафешантан, расположенный за павильоном керамики и стекольного производства.
Но всего этого Иньяцио не видит. Сначала ему пришлось приветствовать короля и королеву, вместе с ним и Джулия – пятно черного крепа в вихре цветов и элегантных одеяний – сдержанно принимает от государей соболезнования. Потом его закружил вихрь торжественных мероприятий. Он пожимает руки, приветствует друзей и знакомых, раскланивается с придворными сановниками, обменивается мнениями с политиками разного уровня, приехавшими со всех концов Италии.
Ошеломленный разноголосицей толпы и шумом, доносящимся из павильонов, испытывая тошноту от запаха приготовленных для детей сладостей, Иньяцио смотрит по сторонам и думает об отце, который столько мечтал об этой выставке, но так и не увидел ее. Пока отец был у дел, он всегда думал о ней: заботился о том, чтобы строительство осуществлялось в срок, чтобы павильоны выглядели роскошно, чтобы все предприятия Флорио были на виду. Он настаивал на том, чтобы на выставке нашлось место и развлекательным заведениям, где ощущалась бы нынче модная нотка экзотики и чувственности. Об остальном позаботились инженеры и, конечно же, неутомимый архитектор Базиле.
Все поздравляли Иньяцио и его семью с успехом. Правительство, безусловно, внесло свой вклад, но идея выставки и деньги… они принадлежали Флорио. Все в Палермо это знали и смотрели на Иньяцио с восхищением, смешанным с почтением и, конечно, с завистью.
«Пусть смотрят, – сказал бы отец. – Нам некогда, нужно работать».
Но Иньяцио хочет понять. Хочет увидеть то, что видят другие.
Однажды утром он велит подать повозку. В ландо с поднятым верхом, чтобы остаться незамеченным, он едет по корсо Оливуцца – новые особняки буржуазии, выстроенные вдоль улицы, чередуются с небольшими садами, – едет на строительную площадку театра Виктора Эммануила, где недавно под руководством Эрнесто Базиле возобновились работы.
Да он просто гений, думает Иньяцио, глядя на высокие колонны, вздымающиеся к небу. В этом произведении архитектуры чувствуется рука отца Эрнесто, Джован Баттисты, который умер в июне, но сын выявил ряд недочетов в конструкции и частично переработал проект. Здание театра строится уже более пятнадцати лет. Если Базиле не сможет завершить работу, театр навсегда останется недостроенным, с горечью размышляет Иньяцио.
Оттуда рукой подать до выставки. Иньяцио быстрым шагом проходит в ворота, не обращая внимания на ожидающих, на тех, кто хотел бы его поприветствовать. Также спешно он пересекает ювелирный павильон и оказывается в механическом павильоне, рядом с которым в саду гуляет множество посетителей. Иньяцио опускает голову, прикрывает лицо рукой. Он не хочет, чтобы его узнали.
Замедлив шаг, Иньяцио идет к центру павильона, где выставлены котлы литейного завода «Оретеа». Железные монстры, разинувшие черные рты. Цилиндры такие большие, что человек, вытянув руки, не смог бы дотянуться до края. Сердца кораблей, перевозящих людей и товары по всему миру. Их кораблей.
По периметру павильона стоят гидравлические прессы, а в небольших витринах – столовые приборы, кастрюли, сковородки, прочие предметы домашнего обихода. Изделия других литейных заводов на фоне продукции «Оретеа» выглядят бледно. Возможно, они лучше в техническом отношении, более изящные и легкие, но от них не веет величием и мощью. И потом, какая разница? – думает Иньяцио. Наш товар на виду, он самый заметный. На него приезжают посмотреть не только из Палермо, но и со всей Италии. Империя Флорио.
Иньяцио неспеша идет дальше, смотрит по сторонам и оказывается в Галерее Труда – в огромном коридоре с покатой прозрачной крышей, через которую льется поток света. Здесь гулко звучат, отдаваясь эхом, десятки голосов.
Его внимание привлекают высокие колонны, сделанные из банок из-под тунца с тоннар Флорио. Алюминиевые банки всевозможных размеров: большие красные для снабжения армии и обычные, для рядового потребителя. Солнечные блики играют на эмали. Чтобы передать атмосферу тоннары, в павильоне повесили рыболовные сети, сделали из папье-маше огромных рыбин, украсили стены оливковыми ветвями. Даже поставили настоящую мучару – небольшую юркую лодку, используемую для маттанцы.
Иньяцио идет в винный павильон. Он невольно улыбается: дорогу туда можно найти с закрытыми глазами, следуя за сладким, насыщенным запахом вина и ликеров.
И вдруг перед ним вырастает огромная, почти до самой крыши, башня из бутылок марсалы, обставленная со всех сторон винными бочками. На вершине, на коринфской колонне – статуя Аполлона, бога врачебного искусства, символизирующая целебные свойства вина. Вокруг – пирамиды из бутылок поменьше, различные сорта марсалы.
К нему подходит служащий:
– Дон Иньяцио, какой сюрприз! Как…
– Нет, нет… некогда, – сухо обрывает его Иньяцио, разглядывая башню бутылок, пирамиды бочек, ликеры на полках.
Вот он, коньяк «Флорио» на почетном месте. Его производство было начато давно, по технологии, используемой во французском департаменте Шаранта. Раньше за всем процессом следил отец, теперь настала очередь Иньяцио работать бок о бок со специалистами из Франции. У них получился ликер, густой и мягкий, в нем есть сладость меда, краски заката, роскошный богатый аромат.
Именно этот продукт пользуется наибольшим успехом.
Иньяцио подходит ближе, задирает голову, чтобы лучше рассмотреть башню.
Глядя на бутылки, тянущиеся до самого потолка, он вдруг осознает масштабы своего производства.
Своей винодельни.
Винодельни дома Флорио, а значит, его. Потому что теперь он – дон Иньяцио Флорио. Не его отца, не его брата. Только его.
Как и две тоннары. Как и литейный завод «Оретеа». Как и все остальное.
Почему же он не понимал этого раньше?
Они скрывали от него, вот почему. Начиная с отца, который всегда опекал его, всегда давал ему только мелкие поручения. Не доверял по-настоящему.
Сразу после смерти отца начались проблемы: невыполненные обязательства, бумажная волокита, счета, которые нужно оплачивать. Потом этот назойливый Лагана, вечно он жалуется, что денег не хватает. Да еще мать со своими советами. Плачет и, вздыхая, вспоминает, каким исключительным человеком был его отец.
Какая теперь разница, думает Иньяцио. Он умер, а я жив. Я здесь. Я докажу всем, чего стою, я тоже стану великим.
Он глубоко вздыхает, смотрит по сторонам с гордостью и удивлением. От нового чувства кружится голова, затуманивается зрение.
Он не будет пленником имени.
Он не будет таким, как его отец.
Он не будет таким, как другие.
Жемчуг
Проклят будет клеветник, и вдвойне проклят тот, кто разносит по миру клевету.
После ухода Криспи с поста (31 января 1891 года) премьер-министром стал сначала уроженец Палермо Антонио Старабба ди Рудини, а затем, 15 мая 1892 года, пьемонтец Джованни Джолитти, который занимал пост более тридцати лет, в период с 1892 по 1921 год. Крах первого правительства Джолитти 15 декабря 1893 года был спровоцирован крупнейшим в истории Италии финансовым скандалом.
В конце XIX века римский банк «Банка Романа» был одним из шести итальянских банков, уполномоченных выпускать валюту, даже не обеспеченную золотом. В 1889 году министр промышленности Франческо Мичели по приказу премьер-министра Криспи начал расследование деятельности банка, выявив серьезные нарушения, включая чрезмерную эмиссию в размере 25 миллионов лир и тайное финансирование промышленников, политиков и даже самого короля. Результаты расследования не были обнародованы, но 20 декабря 1892 года они попали в руки депутата от Катании Наполеоне Колаянни, который зачитал их на заседании палаты. 19 января 1893 года управляющий банка Бернардо Танлонго и главный кассир Чезаре Лаццарони были арестованы, им были предъявлены обвинения в мошенничестве и подделке документов. Как в парламентском, так и в судебном расследовании многое умалчивалось и упускалось, таинственным образом «исчезли» некоторые компрометирующие документы, обвинения летели то в адрес Криспи, то в адрес Джолитти. 23 ноября в суде был зачитан отчет, составленный парламентской следственной комиссией, «семеркой», где указывалось на ответственность бывших министров, депутатов, управляющих и журналистов. Джолитти был вынужден уйти в отставку, а Франческо Криспи в третий раз стал главой правительства (15 декабря 1893 года). Суд над Танлонго и Лаццарони закончился 28 июля 1894 года, они оба были оправданы.
Далеко не только финансовый скандал (в результате которого 10 августа 1893 года был создан Центральный банк Италии) будоражил страну. Уже в 1891 году на Сицилии, испытывающей серьезные трудности из-за экономического кризиса и засилья латифундий, создаются сицилийские фаши – союзы трудящихся, борющихся за социальную справедливость и права рабочих и батраков. Эти союзы создавались прежде всего в городах и действовали поначалу как обычные общества взаимопомощи, однако движение приобретает массовый характер, когда к нему присоединилась деревенская беднота: 20 января 1893 года в Кальтавутуро, городе в провинции Палермо, пятьсот мужчин и женщин захватили муниципальную землю, «желая таким образом продемонстрировать, что она является общественной собственностью» (газета «Коррьере делла сера» от 21 января 1893 года). В ответ карабинеры открыли огонь, убив тринадцать человек. Манифестации продолжались в течение всего года, забастовки и протесты усилились к августу и прошли в Палермо, Агридженто, Кальтаниссетте, Трапани и в прилегающих к ним провинциях.