Эти далекие события, связанные с финансовым скандалом и созданием союзов трудящихся на Сицилии, имеют определяющее значение для истории Италии, о чем свидетельствует выступление Наполеона Колаянни в палате депутатов (30 января 1893 года): «Недавно я поведал вам о проблемах одного банка, а теперь должен сказать несколько слов о трагедии в Кальтавутуро. Хотя на первый взгляд между этими явлениями нет никакой связи, их многое объединяет: если в первом случае мы видим социальную борьбу, происходящую наверху, среди правящих классов, за получение максимально возможных благ, то в событиях в Кальтавутуро, наоборот, мы видим борьбу бедняков за получение минимальных средств к существованию».
Жемчужины, они прекрасны. Необычные. Выразительные, не мертвые, но и не живые.
Они рождаются в раковине, внешне похожей на камень: там, внутри, живет устрица, там уютно, там мерцает свечение перламутра. Их рождение связано с болью: инородное тело попадает в устрицу и вызывает в ней естественную реакцию – нейтрализовать раздражитель, который ранит ее плоть, покрывая его слоями перламутрового вещества.
Красота рождается в муках.
Жемчуг занимает «первое место среди всех драгоценностей и стоит выше всех их», пишет в «Естественной истории» Плиний Старший (I в. н. э.) и поясняет: «…качество жемчуга зависит от качества оплодотворяющей жидкости. Жемчуг сияет белизной, если в раковину попала чистая жидкость… и он бывает бледным, если зачатие произошло во время ненастья». Еще Плиний рассказывает, что Клеопатра поспорила с Антонием, что сможет проесть десять миллионов сестерциев[13] за один ужин. Она попросила принести ей крепкий уксус, растворила в нем одну из жемчужин, которую вынула из серьги, и выпила его. Во времена правления Цезаря Октавиана Августа популярность жемчуга, который по закону могли носить только патриции, подтолкнула многих купцов заняться его торговлей. Время шло, но страсть к жемчугу не угасала: английская королева Елизавета I всегда изображается в платьях, украшенных жемчугом – символом чистоты и девственности, а также экономического могущества; всем известна «Девушка с жемчужной сережкой» (1665–1666) Яна Вермеера, но украшения из жемчуга можно увидеть на многих картинах голландских художников XVII века. На портрете 1859 года, автором которого считается немецкий художник Франц Ксавер Винтерхальтер, сорокалетняя королева Виктория изображена в бриллиантовом колье весом в 161 карат и браслете из жемчуга, украшенном камеей с изображением ее мужа, принца Альберта. Тот же браслет можно увидеть на запястье королевы на портрете кисти Берты Мюллер 1900 года, он хранится в Национальной портретной галерее в Лондоне: старая, усталая, печальная королева Виктория, одетая в траур (хотя со смерти Альберта прошло почти сорок лет), носит в знак верности этот браслет.
Все это по-прежнему натуральный жемчуг. Только в конце XIX века японский предприниматель Микимото Кокити освоил «выращивание» жемчуга. Несказанно разбогатевший сын бедного торговца декларировал: «Я хочу дожить до того дня, когда жемчуга станет так много, что каждая женщина сможет купить себе ожерелье. Мы подарим его женщинам, которые всегда мечтали о нем». Эта фраза стала пророческой: культивированный жемчуг сегодня доступен каждому. Украшений из него производится так много, что они стали обыденными. Натуральный жемчуг – дар моря, скрытая рана, остается сокровищем для избранных.
Ясный день в лапах у холодного порывистого ветра. Он срывает свою злость на гостей, спешащих в церковь Сан-Якопо ин Акуавива, чтобы укрыться от брызг волн, разбивающихся о пирс.
Облик церкви Сан-Якопо простой и строгий. Она совсем не похожа на роскошные барочные церкви Палермо, откуда родом жених и невеста. Но эта церковь, как безопасная гавань, выходит фасадом на набережную Ливорно.
Центральный неф торжественно украшен корзинами роз и белых лилий со свисающими ветками плюща. Запах цветов смешивается с ароматом благовоний. Рокот моря за стенами церкви вплетается в музыку органа.
В приоткрытую дверь ризницы священник смотрит на гостей, которые рассаживаются на скамьях. Он вытирает руки о рясу, качает головой. Кто бы мог подумать, что ему выпадет честь венчать таких важных особ! Да еще в феврале!
Тяжелая церковная дверь открывается, кто-то заглядывает внутрь. Вскоре он появляется снова, ведет под руку женщину, одетую во все черное.
Мать и сын.
Иньяцио и Джованна.
За ними идут Джулия Ланца ди Трабиа и Эмма ди Виллароза, держа за ручки неугомонного Винченцино.
Они идут по проходу, гордо вскинув голову, красивые, элегантные. Иньяцио остается у алтаря, а женщины и ребенок садятся на скамью напротив него, к ним подходят Ромуальдо Тригона и Джузеппе Монрой, друзья жениха. Улыбаясь, они целуют дамам ручки, ерошат волосы Винченцино, потом подходят к Иньяцио, и все дружно смеются.
Кто бы мог подумать, что Иньяцио первым из них капитулирует?
Вскоре появляется и Пьетро Ланца ди Трабиа, у него мрачный вид. Он кивает Джулии, та встает, провожаемая обеспокоенным взглядом Джованны.
Супруги ди Трабиа отходят в сторону. Джулия прижимает руку к груди, словно хочет успокоить волнение. У нее не хватает смелости заговорить первой. Их младшему сыну Бласко всего два года, и он очень болен. Джулия до последнего сомневалась, стоит ли присутствовать на свадьбе брата. Она умоляюще смотрит на мужа.
– Ничего нового, все то же, что сообщили телеграммой вчера вечером, – шепчет Пьетро, пожимая плечами. – Он по-прежнему слаб, жар и кашель.
Пьетро сдерживает вздох, сжимает запястье Джулии.
– Мужайся. Пока мы здесь, мы ничем не можем ему помочь.
Джулия часто моргает, отводит глаза. Она не будет плакать, нет. Только не сегодня.
Она смотрит на Джованну и качает головой. Ничего нового, говорит ее взгляд, и мать внутренне холодеет, сжимая в руках четки. Джулия поднимает глаза, смотрит на Иньяцио. Брату двадцать четыре года, а он еще такой… незрелый. Он так влюблен, что готов изменить свою жизнь.
Джулия улыбается через боль. Нет, она не могла пропустить его свадьбу.
– Ну, все готовы! – восклицает Ромуальдо Тригона, похлопывая Иньяцио по спине.
Тот, улыбаясь, пытается увернуться.
– Эй, полегче!
Иньяцио никогда не чувствовал себя таким счастливым. Жаль, что счастье это омрачилось смертью отца.
Мысли об этом – как капля чернил, растекающаяся по океану безмятежности.
Он женится на самой красивой женщине Палермо. Он начал ухаживать за ней в то время, когда болезнь отца только дала о себе знать.
Поначалу Иньяцио вел себя с избранницей игриво, легкомысленно. А потом все изменилось. Появились теплота и нежность, они сопровождали его все время, пока отец болел, до самой его смерти. Только ее слова приносили настоящее утешение; только ее ласки смягчали боль от потери.
Ромуальдо поднимает голову, рассматривает потолок церкви.
– Что ж, церковь, конечно, скромная… – Он переводит взгляд на друга, и в его глазах, обычно таких насмешливых, появляется необычная серьезность. – Когда вы познакомились, ты уже знал, что женишься на ней?
Иньяцио наклоняется к другу. Улыбка оживляет его лицо, глаза светятся гордостью.
– Нет. Но я сразу понял, что она – особенная.
Да, она такая, повторяет он про себя.
Все началось ярким весенним днем. Они с Ромуальдо прогуливались по парку «Вилла Джулия», где среди пальм и кустов питтоспорума увидели трех девушек в белых платьях, сопровождала которых гувернантка, говорящая с сильным немецким акцентом. Как обычно дерзкие и самоуверенные, они с Ромуальдо пошли за ними. Заметив их, девушки стали пересмеиваться и шушукаться. Тогда они с Ромуальдо принялись свистеть и обмениваться шутками, довольно громко.
Неожиданно порыв ветра сорвал с головы одной из них соломенную шляпку. Девушки, обернувшись, закричали. Тогда Иньяцио узнал сестер Эмму и Франческу Нотарбартоло ди Виллароза, их семью с Флорио связывала давняя дружба. Девушки считались первыми красавицами Палермо.
Но кто же третья? Кто она?
Высокая, статная, с янтарной кожей. Она бежала по тропинке за шляпой, которую гнал ветер. Все в ней было пронизано неотразимой грацией: пружинистый легкий шаг, рука, придерживающая белую юбку, под которой были видны точеные лодыжки; другой рукой она прикрывала глаза от солнца и улыбалась, и в этой улыбке не было ни тени лукавства.
Иньяцио оказался быстрее: он догнал шляпку и вернул ее девушке, пользуясь случаем представиться ей, обаятельный и дерзкий, каким он умел быть.
Девушка взяла шляпу в руки и, подняв на мгновенье глаза, назвала свое имя. Восхитительный румянец окрасил ее щеки.
Франка Якона ди Сан-Джулиано.
Да, Иньяцио слышал это имя в дворянском клубе на Форо-Италико. В одной из досужих бесед, сопровождаемых клубами сигарного дыма и звоном бокалов с коньяком, кто-то говорил ему, что юная баронесса ди Сан-Джулиано внезапно расцвела и стала настоящей красавицей, и многозначительно подмигнул.
В ответ Иньяцио хищно улыбнулся и ответил, что сам убедится в этом, когда представится возможность.
Но никто не говорил ему об этой длинной гибкой шее, которую оттенял кружевной воротник; о полной груди, которая поднималась и опускалась под воланами платья; об изящных лодыжках, которые открывались, когда девушка бежала за шляпкой. И об этих больших зеленых глазах, которые она смущенно отводила под его взглядом.
Из-за этих глаз Иньяцио и потерял рассудок. Ни одна женщина не смотрела на него с такой прямотой и искренностью. В этих глазах было обещание чуда, которое, казалось, уготовано только ему.
У них был разный круг друзей, они посещали разные салоны, но Иньяцио стал искать новых встреч. Он часто проезжал под окнами палаццо Виллароза, где она жила; старался попасться ей на глаза в парке «Вилла Джулия», где она любила гулять; смотрел ей вслед долгим влюбленным взглядом; писал ей страстные письма.