А Иньяцио? Будет ли он действительно любить ее вечно, как он обещает, или устанет от нее?
Ей страшно.
Почему именно сейчас?
Отец смотрит на нее, насупившись: жесткая линия губ в густой бороде. Кажется, он читает на ее лице страх и неуверенность, поэтому она закрывает глаза. С самого начала отец был против этого брака. Он пытался отговорить дочь, приводил разумные доводы, кричал, наконец, жестко объявил: Иньяцио ненадежен, он слаб, слишком избалован, чтобы брать ответственность за семью… Он привык получать от жизни лишь удовольствия и не способен быть верным.
Все обвинения разбивались, с одной стороны, о слезы Франки, с другой – о решимость молодого человека, который проявил неожиданное упорство и приехал за ними в Тоскану. Пришлось капитулировать. Однако отец так и не смирился с поражением, но, с другой стороны, боялся, что в один прекрасный день Франка признает его правоту.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашивает он дочь.
Франка хочет ответить, но слова не идут. Она откашливается и тихо говорит:
– Да.
Он сжимает ее руку.
– Будь осторожна, девочка моя. Он – бабник, хоть и говорит, что любит тебя. Не дай вскружить себе голову.
Франка поднимает голову и смотрит на отца. Ее страхи исчезают бесследно.
– Ему не нужны другие женщины. У него есть я, – говорит она твердо, даже сердито. – Он обещал мне, он будет только моим.
Пьетро распахивает дверь кареты, не дожидаясь, пока подойдет кучер.
– Я знаю, он говорит, что любит тебя, Франка, я в этом не сомневаюсь, – отвечает отец, подавая дочери руку. – Но всякий мужчина – охотник… – добавляет он тише, и ветер уносит эту фразу прочь.
Франческа и Эмма тоже помогают Франке выйти из кареты. Костанца пытается удержать фату, которую треплет ветер. Вот они уже на крыльце церкви.
Кузины смеются, целуют Франку, разглаживают складки ее юбки. Рядом с ними Костанца, едва сдерживая слезы, закрывает лицо руками и восклицает:
– Какая же ты красивая, девочка моя!
Костанца обнимает дочь, смеясь и плача одновременно, а Эмма и Франческа принимаются ее утешать, говоря, что слезы на свадьбе – плохая примета.
Мать целует Франку в лоб и шепчет:
– Ты выходишь замуж за человека, который готов ради тебя горы свернуть, знаешь?
Но вместо ответа племянницы почти силой тянут Костанцу внутрь церкви, оставляя Франку наедине с отцом.
Пьетро подходит к дочери, она берет его под руку. Молча. Между ними пробегают воспоминания о всех словах, которые были и не были сказаны. Но теперь они лишь эхо далекого прошлого, их место занимают любовь и надежда.
Двери церкви широко распахиваются. Ноты свадебного марша окутывают Франку, идущую по усыпанному цветами проходу. Первые шаги даются ей с таким трудом, что Пьетро бросает на нее обеспокоенный взгляд. Но, увидев перед алтарем Иньяцио, Франка преображается: она выпрямляет спину и уверенно, с высоко поднятой головой идет вперед.
Она замечает грустное лицо Джованны, одетой во все черное; маленького Винченцо, который не сводит с нее удивленных глаз; ободряющую улыбку Джулии. Ее мать и кузины с влажными от слез глазами теребят в руках носовые платки. Больше никого и нет.
Это не совсем та свадьба, о которой мечтала когда-то юная Франка: хмурое небо, ледяной ветер, незнакомая церковь, из гостей – лишь самые близкие люди. Но большего ей и не надо, ей никто не нужен, кроме Иньяцио.
Все, что ей нужно, теперь перед ней.
Пьетро вкладывает руку Франки в руку Иньяцио, и тот подносит ее к губам.
– Ты прекрасна, – шепчет он, у него перехватывает дыхание.
Ей хочется смеяться и кричать от радости. Я самая счастливая, самая любимая, говорит она себе и благодарит за это Бога.
И она произносит только одно слово, всего одно, которое стирает все: ожидание, боль, сплетни и злословие, сомнения, расстояния, ссоры. Франка смотрит на человека, который вот-вот станет ее мужем, и восклицает:
– Наконец-то!
На свадебном обеде умиротворяющая атмосфера. Франка и Иньяцио держатся за руки, смеются. Они растворились друг в друге и прямо-таки светятся от счастья – кажется, что даже воздух вокруг них наполнен светом. Джулия смотрит на молодоженов, потом опускает глаза – в ее тарелке полно еды, к которой она и не притронулась. Она, Джулия ди Трабиа, не могла выбирать: ее брак был заключен по расчету. Она обводит взглядом гостей и думает о том, что любой из них может ей позавидовать, но на самом деле ее жизнь благополучная только с виду: у нее тяжелобольной сын, который может умереть, свекровь, которая ее ненавидит, и муж, который относится к ней с уважением, не более. В ее сердце никогда не горел огонь, отблески которого сейчас играют на лице Франки.
Пьетро ди Трабиа украдкой наблюдает за женой. Да, Джулия красива и умна, но с годами она все больше становится похожа на мать, баронессу Джованну д’Ондес. У нее такие же тонкие, строгие губы, складка меж вечно нахмуренных бровей, даже характер… Он переводит взгляд на тещу, которая разглаживает несуществующую складку скатерти и смотрит куда-то в пустоту. По спине у Пьетро пробегает дрожь: неужели его жена будет такой же?
– Эй, дружище, что пригорюнился?
Ромуальдо Тригона не ждет, пока официант подаст ему стул. Берет его сам, садится рядом с Пьетро, забросив ногу на ногу со свойственной ему непринужденностью. Обхватив руками колено, кивает подбородком на молодоженов:
– Иньяцидду еще не знает, что его ждет, – говорит он, саркастически усмехаясь.
– Он влюблен, – пожимает плечами Пьетро.
– Вижу. Все его мысли только об этом, а напрасно… Тучи-то сгущаются… – Ромуальдо просит официанта принести ему бокал шампанского.
– Что ты имеешь в виду? – хмурится Пьетро.
Ромуальдо наклоняется к нему, говорит негромко:
– Знаешь, после ареста Бернардо Танлонго, управляющего римским банком, и Чезаре Лаццарони, главного кассира… Я имею в виду, после того, что они натворили… В декабре уже стало понятно, что дело серьезное, тогда Колаянни поднял шум в палате депутатов и поинтересовался, почему правительство не обнародовало результаты расследования парламентских комиссий…
– …а расследования эти касались и того периода, когда премьер-министром был Криспи, – подхватывает Пьетро. Он замолкает, кивает в сторону Иньяцио. – Флорио не придавали этому большого значения еще и потому, что голова у нашего Иньяцио тогда, да и сейчас была занята совсем другим. Но поскольку в деле замешан Криспи, оно принимает серьезный оборот. К сожалению, все так или иначе замешаны… – Лицо Пьетро становится серьезным.
– Если Криспи промолчал в этой ситуации, его можно понять: слишком много людей и слишком много банков оказалось впутано в эту историю. Помнишь, судили Кучиньелло, директора Неаполитанского банка, за то, что он выдавал кредиты направо и налево, в том числе и тем, кто не мог их потом выплатить? – Ромуальдо подается вперед. – А в кабинетах «Банка Романа» чего только не нашли: поддельные документы, заготовки печатей, бумаги, подписанные важными людьми, которые теперь трясутся от страха.
– Танлонго запускал руку в кассу банка, как в свой собственный карман, – задумчиво говорит Пьетро.
Ромуальдо кивает, отпивает глоток шампанского, потом, прикрыв рот рукой, негромко продолжает:
– Да. По сути, Танлонго и Лаццарони хранили корешки банкнот, которые нужно было уничтожать, и печатали их снова, подделав дату и подпись старого кассира. Банкноты новые, но со старыми серийными номерами, они ссужали их тем, кто брал кредит, не обеспеченный никакими гарантиями, друзьям и родственникам или кому-то, кто не хотел или не мог оставить свое имя в реестрах банка…
Пьетро хочет что-то сказать, но как будто не решается, потом робко произносит:
– В парламенте говорят, вся система прогнила. Вся. Ходят слухи, что и сам король причастен.
Ромуальдо взмахивает рукой, чтобы остановить его, отводит глаза в сторону.
– Много чего говорят, да ты и сам лучше меня знаешь. Слухов море, где-то среди них скрывается правда.
Пьетро молча кивает. Он сицилиец и знает золотое правило, которое на Сицилии быстро усваивают: лучшее слово – это то, которое ты не произносишь. Серьезное выражение исчезает с его лица: под руку с Джузеппе Монроем к ним идет Иньяцио.
– А вот и жених!
Ромуальдо останавливает официанта, просит подать еще шампанского. Рядом раздается веселый смех: это Франка болтает неподалеку с кузинами и золовкой; даже Джулия улыбается, как будто ненадолго забыла о своих горестях.
Иньяцио берет бутылку из рук официанта, говорит, что откупорит ее сам. Он волнуется, шампанское брызжет на него самого, на друзей. Все смеются. Иньяцио кладет руку на плечо Ромуальдо:
– Ну как? О чем вы тут говорили? У вас такие лица, словно это не свадьба, а похороны…
– О том, что произошло в Риме, и о том, что в этом замешаны даже такие люди, как Криспи, – отвечает Пьетро. Став депутатом, он многое узнал о темной стороне жизни королевства. Он не может вдаваться в подробности, но хотел бы предупредить друзей.
– А все потому, что Танлонго и таким подонкам, как он, в Риме дали слишком большую свободу. Никто не контролировал банк много лет, мыслимо ли? Безнаказанность приводит к тому, что человек начинает воровать… или подделывать банкноты, – рассуждает Иньяцио. Он в шутку толкает Ромуальдо, чтобы прогнать его со стула. Они дурачатся, как мальчишки.
– Не знаю, на твоем месте я был бы осторожнее. – Пьетро говорит с серьезным видом. Он не обращает внимания на взрывы смеха и внимательно смотрит на шурина, в его взгляде – беспокойство и упрек. – Я не позволил бы банку «Кредито Мобильяре» открывать контору в одном помещении с Банком Флорио. У них тоже рыльце в пуху. Нелишним будет проявить благоразумие.
Пьетро всего на несколько лет старше шурина, но производит впечатление умудренного опытом человека. Он бывает таким занудой, что Иньяцио удивляется, как сестра его терпит.
– Может, у них и есть какие-то проблемы, но Банк Флорио ведет дела честно, и ему нечего скрывать, – пожимает плечами Иньяцио. – Отец работал с «Кредито Мобильяре» после слияния с Рубаттино. Хороший банк, и управляют им порядочные люди. Кстати, я вхожу у них в совет директоров, они предложили мне должность вице-президента в Палермо… Если бы с ним что-то было не так, я бы уже об этом знал, тебе не кажется? Они дали прочные гарантии. И вообще, все в Палермо знают, что это разные банки.