Напряжение в кабинете становится почти осязаемым. В Палермо знают, что за скользский человек Раффаэле Палиццоло: прислушивается, присматривается и умеет извлечь из услышанного и увиденного выгоду. Пронырливость, безусловно, сослужила ему хорошую службу и в Риме, когда он стал депутатом. Однако не так давно над ним нависла грозная тень, связанная с ужасным преступлением, потрясшим весь город: первого февраля Эмануэле Нотарбартоло, бывший директор Банка Сицилии, честный и уважаемый всеми человек, был убит двадцатью семью ножевыми ударами в поезде, на котором он ехал из Термини-Имерезе в Палермо. Ходили упорные слухи, что к убийству причастен Палиццоло, поскольку у него «рыльце в пуху», иными словами, он причастен к растратам банка, а Нотарбартоло – как говорили люди осведомленные – об этом узнал. Хотя свидетелей убийства не нашлось, присутствующим в кабинете министра было трудно отделаться от ощущения, что рядом с ними стоит преступник.
Первым тишину нарушил Лагана:
– О том и речь. Вопрос только, как этого добиться.
– Послушайте, – говорит Палиццоло, бесцеремонно наклоняясь к столу министра, – как вам известно, в палате депутатов ко мне прислушиваются. Моего вмешательства было бы достаточно.
Министр поднимает голову, поглаживая подбородок. Он смотрит на Палиццоло, и тот кивает, прочитав в глазах министра одобрение. Эти люди сначала сицилийцы, а потом политики, так у них заведено: сперва поставить в известность нужного человека, получить согласие и только потом действовать.
– Что вы намерены предпринять? – спрашивает министр у Палиццоло.
– В Палермо неспокойно. Люди нервничают, хотят определенности, – мрачнеет Палиццоло. Он переводит взгляд на Лагана и Галлотти. – Представьте, что произойдет, если сообщить им, что концессии не продлены? Как минимум на улицах появятся баррикады. А какое правительство обрадуется народному восстанию? Конечно, никакое, и уж точно не это – ему и так хватает забот.
Иньяцио переглядывается с Галлотти: да, Палиццоло наверняка подслушал их разговор.
Лагана смотрит на министра и говорит, не скрывая раздражения:
– Мы как раз говорили об этом перед вашим приходом, дон Раффаэле, но, полагаю, вы уже в курсе. Нужно побудить рабочих «Оретеа» и дока к протесту.
Палиццоло качает головой. Он, конечно, уловил едва завуалированный упрек, однако виду не показывает.
– Забастовки, протесты… Нужно что-то такое, что взбудоражит всех. – Он поворачивается к министру и, не обращая внимание на недоуменное выражение лица Финоккьяро Априле, продолжает, подавшись всем телом вперед: – Вы родились в Палермо, вы понимаете, о чем я. Джолитти не нужен этот пожар. А мы его раздуем.
Иньяцио смотрит на свои руки.
– По сути, вы хотели бы напугать Джолитти, оказать на него давление, чтобы он был вынужден отказать своим сторонникам.
Палиццоло кивает.
– Здесь, в Риме, еще не поняли, что Палермо – это сердце Италии. Все, что решается в Риме, должно пройти через него.
– Что вы на это скажете? – обращается Галлотти к Финоккьяро Априле.
Тот пожимает плечами:
– Конечно, рискованно, но риск может оправдаться. Вы должны действовать осторожно, чтобы не потерять контроль над ситуацией на Сицилии; со своей стороны я буду прилагать все усилия. Мы примем любую помощь, откуда бы она ни пришла, – заключает он. Его голос – как звон колокола в пустой комнате.
Иньяцио благодарно кивает, потом встает, протягивает руку министру.
– «Генеральное пароходство» и Палермо будут вам признательны за содействие. – Иньяцио пристально смотрит на министра. – И особая благодарность – от семьи Флорио.
Камилло Финоккьяро Априле понимает и чуть заметно улыбается.
Франка в нерешительности подносит руку к губам. Глубокий вырез темно-зеленого атласного платья слишком открытый. Франке кажется, что свекровь стоит рядом и тоже смотрит в зеркало. Смотрит с неодобрением. Франка даже слышит ее голос: «Слишком открытое, девочка моя, в твоем-то положении».
В ее положении.
Рука с тяжелыми кольцами опускается на округлившийся живот. Она беременна, на четвертом месяце. Франка улыбается. Конечно, с приходом июньской жары носить ребенка стало тяжелее, но радость помогает превозмочь любую трудность. Иньяцио счастлив, окружает ее вниманием, осыпает роскошными подарками. Вот, например, эти серьги с изумрудами и бриллиантами, как по волшебству, появились на ее туалетном столике на следующий день после того, как она сообщила, что ждет ребенка.
Она надевает серьги, пару браслетов на запястье, зовет Диодату, выбирает шаль. Пожалуй, подойдет французская из шелка цвета слоновой кости. Если накинуть ее на плечи, можно прикрыть декольте.
Иньяцио ждет ее у кареты рядом с большим оливковым деревом. С ним Джованна и донна Чичча. Мать целует сына, похлопывает его по груди.
– Возвращайтесь пораньше, – заботливо говорит она. – Ей надо больше отдыхать.
– Maman, Франка теперь лучше, чем кто-либо, разбирается в кушетках-рекамье. Узнав радостную новость, дамы Палермо соревнуются в том, как бы не дать ей устать. Донна Аделе де Сета особенно в этом преуспела.
Джованна не обращает внимания на шутливый тон сына, она оглядывает Франку с головы до ног. Франка не может привыкнуть к этому строгому, печальному взгляду, поэтому машинально опускает глаза. Свекровь подходит к ней, поправляет шаль.
– Стало жарко, но ты прикройся.
И не только от холода.
– Ne vous inquiétez pas, maman[16], – отвечает Франка, наклоняясь, чтобы поцеловать свекровь в щеку.
Иньяцио помогает ей забраться в карету, его рука за ее спиной незаметно опускается вниз. В карете он притягивает ее к себе, целует.
– Боже мой, какая ты красавица. Беременность делает тебя еще прекраснее, – шепчет он, гладя ее грудь.
Она краснеет, прижимается к нему всем телом. Ей говорили, что, когда она забеременеет, Иньяцио перестанет приходить к ней в постель, чтобы «не навредить ребенку». Как раз наоборот… Но даже его пылкость не дает ей забыть, что на приемах, куда их приглашали, муж часто позволял себе вольности в отношении некоторых дам. Вот почему, несмотря на усталось, она едет с ним – чтобы напомнить всем, и в первую очередь ему самому, что Иньяцио Флорио не холостяк, ищущий развлечений.
На вилле де Сета все гости уже собрались. Среди шепота, сплетен и беглых взглядов дамы Палермо демонстрируют шелка и бриллианты, а их мужья завязывают новые и укрепляют старые знакомства. Спектакль, в котором Иньяцио и Франка играют главные роли. Кажется, что сплетни о них прекратились после известия о беременности Франки. Вернувшись из свадебного путешествия, они посещали все аристократические приемы, но прием на вилле в Оливуцце из-за беременности Франки пришлось отложить. Сезон завершается, ужин у де Сета – один из последних светских раутов, скоро Палермо опустеет: одни уедут на курорты во Францию, в Австрийские или Швейцарские Альпы, другие – на свои загородные виллы. Иньяцио и Франка мечтают отправиться в круиз по Средиземному морю на любимой яхте «Султанша».
Об этом Иньяцио рассказывает Джузеппе Монрою.
– Почему бы и не поехать? – говорит он. – «Султанша» надежна, у судового врача есть все необходимое, если Франке понадобится помощь.
Джузеппе кивает и поднимает свой бокал:
– Все-таки ты ждешь наследника. Осторожность не помешает.
– И ты об этом! Мать решительно против, и… – Иньяцио замолкает, провожая взглядом девушку в розовом платье, которая проходит перед ними в сопровождении пожилой дамы, вероятно матери.
– Кто это? Хотел бы я знать, где их прячут, – смеется Джузеппе.
– Главное, чтобы они выходили в свет… в нужный момент, – заключает Иньяцио.
Он вдруг встает и идет за девушкой, а Джузеппе, смеясь, смотрит ему вслед и качает головой.
Дама внезапно останавливается, встретив знакомую, а девушка поворачивается и смотрит на Иньяцио. Встретившись с ним глазами, она не отводит смущенно взгляд. Он замечает темные миндалевидные глаза, пухлые губы, выпирающую сдобную грудь. Иньяцио думает: интересно, она такая большая или это эффект от корсета, утягивающего фигуру в нужных местах…
Девушка смотрит на него вызывающе дерзко. Иньяцио не по себе, он колеблется. Не мешало бы сначала узнать, кто она такая, говорит он себе. А вдруг она родственница маркизы де Сета, допустим племянница…
В этот момент кто-то проходит мимо и, хлопнув Иньяцио по плечу, шепчет:
– Жена тебя ищет…
Он оборачивается. Навстречу ему пружинистым шагом идет Франка. Она улыбается, берет его за руку, их пальцы переплетаются.
– Дорогой, спрячь меня от донны Аллиаты. Ей не терпится рассказать мне, что произошло во время родов с ней и ее дочерьми, а мне и так страшно. Пригласи меня на танец, пожалуйста: я беременна, а не больна, я могу вальсировать с мужем.
Они идут к центру зала, оркестр играет вальс. Он обхватывает ее за талию, а она смеется, смеется громко, шумно, как ее учили не делать.
Смеется вопреки правилам хорошего тона. Пусть все меня видят, думает Франка, устремив взгляд на дерзкую девушку в розовом платье. Она заметила, как та смотрит на ее мужа, еще бы не заметить! И это ее злит.
А девушка, повернувшись к ним спиной, уходит.
Тогда Франка замечает сидящих вдоль стен матрон и, как бы в ответ на их немой укор, улыбается. Она знает, о чем они думают: женщина в таком положении не должна ходить на балы, не должна танцевать. Но ей все равно. Она кружится в танце, вызывающе смотря на женщин, красота которых увядает. Эти дамы уверены, что Иньяцио скоро найдет ей замену. Потому что так поступают все мужья, когда жена беременна.
У меня есть все, чего у вас нет и, возможно, никогда не было, говорит ее взгляд. Она гладит шею Иньяцио, и это не просто ласка, это жест обладания. Да, думает она, ваши мужья ведут себя так. Иньяцио – нет. Он мой, он меня любит. Только меня.