разработали более быстрый и дешевый способ производства серы… Надо бы написать Александру Чансу, промышленнику, который получил патент в Великобритании. Возможно, его заинтересует приобретение их производства по выгодной цене.
Слишком много всего нужно учесть, слишком много обращенных к нему вопросов. В который раз Иньяцио удивляется, что отцу удавалось держать все дела под контролем… И тут же говорит себе, что вообще-то ему не в чем себя упрекнуть, он тоже старается работать хорошо. И потом, разве что-то случилось? Ничего серьезного. Он не видит никаких признаков кризиса. Его торговый дом крепок, как дом, построенный на скале, о котором говорится в Евангелии. Более того, у него есть поддержка со стороны «Кредито Мобильяре», с которым заключен взаимовыгодный договор: отделение в Банке Флорио, доля в акциях компании и готовность дать гарантии правительству в том, что компания Иньяцио модернизирует свои суда и купит новые пароходы. Короче говоря, он не на мели.
Конечно, банки еще не оправились от последнего крупного скандала. Начался суд над руководителями «Банка Романа», им предъявлены серьезные обвинения: взяточничество, растраты, махинации с фальшивыми деньгами, незаконное присвоение денежных средств. Поговаривают даже, что у Бернардо Танлонго были найдены векселя за подписью самого короля, которому понадобились деньги на содержание фавориток. Конечно, подобный скандал будет иметь тяжелые последствия, но при чем тут дом Флорио?
Иньяцио снова встает. Он подходит к окну, отодвигает гардины и смотрит на пустынную площадь. Затем резко поворачивается и идет к буфету, где на серебряном подносе стоят бутылки коньяка, арманьяка и бренди, кое-что его собственного производства. Он наливает себе коньяк, смакует его.
Однако беспокойство не ослабевает.
Идиот, говорит он себе и тихонько постукивает ладонью по стене.
Ему следовало быть осторожнее со своими вещами. Но как, черт возьми, женский подъюбник оказался между его сорочками?
Он снова видит ту женщину в холле тунисского отеля. Воспоминание о ней доставляет ему удовольствие: светлые волосы, светлая кожа и холодные голубые глаза, на дне которых сладостные обещания.
Он провел с ней два дня, два безумных дня, они обедали и ужинали в номере, пили шампанское. Он вышел из отеля только один раз, сходил на базар и купил для Франки ожерелье из скрепленных между собой золотых сердец, а для нее – золотой браслет с крупным изумрудом.
Вероятно, когда она переоделась, ее подъюбник оказался среди моих сорочек. В день отъезда я так торопился, что бросил все скопом в чемоданы. Зря я не поручил это Саро. И что же? Почему я должен чувствовать вину за мимолетное приключение? Я даже имени ее не помню.
Иньяцио отпивает еще глоток коньяка. Мало того, что ему приходится нести ответственность за компанию, так еще и жена закатывает истерики. Должна же она понимать, черт возьми, что у него есть свои потребности. Беременные женщины такие хрупкие, будто все они мадонны, размышляет он, кривя губы. А он хочет свободы. Хочет веселиться и делать что вздумается.
Она все равно останется его женой, не так ли? Она – его дом. Королева его сердца. Мать его детей. В конце концов он всегда будет возвращаться к ней. И ей придется его простить.
Иньяцио в костюме-тройке хорошего английского сукна, шелковом галстуке, скрепленном бриллиантовой булавкой, завтракает в столовой с видом на зимний сад на втором этаже виллы в Оливуцце. Ночью шел дождь, и на перилах балюстрады блестят капли воды. Ноябрь стряхнул с себя золото осени и спрятал его под серым покрывалом.
Входит Джованна, закутанная в черную шаль. Она велит камердинеру разжечь огонь в камине и подать ей завтрак: чай с кусочком хлеба. Франки нет. Наверное, еще спит, думает Джованна. И правильно, ведь роды могут начаться со дня на день. Джованна внимательно наблюдала за невесткой в эти дни. Не только за ней, но и за сыном. Он окружил жену вниманием и заботой: дарил цветы, украшения, проводил с ней много времени… Франка была спокойна, в хорошем настроении, но от Джованны не ускользнуло, как она смотрела на Иньяцио: порой грустно, порой строго, почти укоризненно. Ты должна дать ей время, сказала она себе.
Горничная вносит чайник, и вместе с ней входит дворецкий Нино. Он направляется к Иньяцио с подносом, на котором лежит визитная карточка кремового цвета. Когда Иньяцио, увлеченный чтением газеты, наконец ее замечает, сразу хмурится.
– Галлотти? В такой час? – удивляется он. – Хорошо, пусть войдет.
В дверях появляется Доменико Галлотти. У него встревоженный вид, волосы беспорядочно спутаны, галстук повязан небрежно. Иньяцио смотрит на него с недоумением: Галлотти всегда был очень опрятен и отличался сдержанной элегантностью.
– Что случилось, синьор Галлотти? Присаживайтесь. Хотите кофе?
Тот отрицательно качает головой. Иньяцио вдруг кажется, будто вслед за ним с улицы в дом вполз серый туман, рассеялся по углам, наполнил комнату тенями.
– Дон Иньяцио, простите, у меня очень срочные новости и…
Он поворачивается, заметив Джованну, кивает ей в знак приветствия.
– Донна Джованна, простите, я вас не заметил. Доброе утро, – бормочет он и вопросительно смотрит на Иньяцио.
Иньцио машет рукой, как бы говоря: «Моя мать может остаться».
– Садитесь, Галлотти, расскажите, что происходит. Утонул пароход? Случилось землетрясение, пожар? – добавляет он с ироничной улыбкой.
Горничная придвигает стул для управляющего «Генерального пароходства».
Галлотти подают кофе, но он рассеянно смотрит на чашку и проводит рукой по лбу. Это не капли дождя, это капельки пота.
– Нет, дон Иньяцио. Хотя лучше б землетрясение или кораблекрушение…
Иньяцио берет круассан, отрывает кусочек и макает его в кофе.
– В самом деле?
– Да.
Повисает долгая, тяжелая пауза.
Иньяцио внимательно смотрит на управляющего.
– Вчера вечером я встретил Франческо Ла Люмию… Знаете, это один из кассиров в «Кредито Мобильяре», хороший малый. Вырос на моих глазах… Я помог ему устроиться на эту работу, когда умер его отец, мой друг, мы были знакомы с детства. Франческо можно верить, он знает, о чем говорит…
Иньяцио вдруг охватывает волнение, перерастающее в беспокойство.
– Ближе к делу, Галлотти. Что случилось?
– Позвольте, я расскажу вам. Вчера поздно вечером он догнал меня на пьяцца Марина, когда я шел из конторы, и сказал, что есть срочный разговор. Я понял, что должен его выслушать: у парня был такой голос, что я испугался. Мне подумалось, что он попал в какую-то передрягу и нуждается в помощи. Мы вернулись в контору, я предупредил сторожа, что сам потом закрою… На Франческо было страшно смотреть, поверьте. Как только мы вошли в мой кабинет, он разрыдался. Он сказал мне, что… что… – Галлотти вытирает рукой лоб, его пальцы дрожат.
– Святая Мадонна, вы как будто роман пересказываете. Что случилось? – Иньяцио нервно отодвигает чашку, крошки от круассана падают на пол.
Галлотти закрывает лицо руками.
– К концу месяца «Кредито Мобильяре» закроет все свои отделения. В ближайшие дни он объявит о банкротстве.
От удивления Иньяцио не может вымолвить ни слова.
– Как… о банкротстве? – говорит он тихо.
Джованна смотрит то на сына, то на управляющего пароходством. Она ничего не понимает, но напугана. Банкротство? Но при чем здесь они?
– Во всем виноват этот Джачинто Фраскара со своей манией величия! – Галлотти резко вскакивает, срывается на крик. – Он намерен уйти с поста генерального директора банка, он боится. Боится, потому что не знает, как спасти ситуацию. Он вознамерился сделать «Кредито Мобильяре» самым крупным банком. Франческо сказал мне, что, по слухам, они уже давно отказывали в кредитах из-за отсутствия денег, но никто и не предполагал, что ситуация настолько безнадежная. Фраскара просил помощи у всех, от Джолитти до Гальярдо, министра финансов, и даже пытался привлечь Национальный банк… Но проблема в том, что у них больше нет денег! В лучшем случае он добьется введения моратория, не более того.
Иньяцио тоже встает, медленно, словно боясь, что подкосятся ноги, смотрит по сторонам. Он подходит к матери, которая не отрывает от него испуганных глаз, ласково гладит ее по щеке. Идет к окну.
– Я позволил им открыть у нас отделение… – тихо говорит он, его голос дрожит, срывается. – Люди несли свои деньги, потому что, видя вывеску «Кредито Мобильяре», они все равно как будто доверяли свои сбережения Банку Флорио. Я чувствовал, что люди беспокоятся, памятуя о банковском скандале в Риме. Но я не думал, что дело зайдет так далеко. Я был уверен, что мы к этому не причастны… и вот… – Он проводит рукой по лицу. – Люди доверяли нашему имени, имени Флорио. А мы тоже оказались одурачены. Я вложил деньги, наши деньги, в «Кредито Мобильяре», считая его надежным банком…
Тишина, которая следует после его слов, холодна, как зимний ветер. Вот и все, думает Иньяцио.
Словно в ответ его мыслям вдруг налетает ветер, начинается ливень, хлопают двери. Слуги спешат закрыть ставни, но холод уже проник в комнату.
Джованна поворачивается, кивает слугам, чтобы те ушли.
– Теперь люди подумают, что это Флорио присвоили их деньги, и заберут вклады из нашего банка, который ни в чем не виноват. – Голос Джованны звучит в тишине резко, отчетливо. Руки поглаживают скатерть, которую она вышила много лет назад. – Вот что нас ждет.
Галлотти кивает, медленно садится, не сводя с Джованны изумленного взгляда. Никогда бы не подумал, что донна Джованна Флорио разбирается в делах.
Иньяцио расхаживает по комнате, смотрит куда-то невидящим взглядом.
– Я не могу допустить, чтобы наше имя втоптали в грязь из-за этих ненасытных ростовщиков. Я и так поплатился за свое легкомыслие… – Он трет глаза, как будто хочет проснуться от дурного сна. Бьет ладонью по столу, столовое серебро и лиможский фарфор вздрагивают. – Мне говорили, что не стоит слишком доверять им, что это недальновидно с моей стороны, но откуда мне было знать? Откуда я мог знать?