И что теперь? – спрашивает она себя. Где найти столько сил, чтобы подняться и идти дальше?
Твердые, решительные шаги возвещают о приходе Джованни Лагана в контору к Иньяцио, в отделение «Генерального пароходства» на пьяцца Марина.
Лагана входит с уверенным видом. Не приветствует Иньяцио, который стоит у окна. Нет, он, чуть ли не хлопнув дверью, проходит и без приглашения садится напротив рабочего стола.
– Мне передали, что вы не хотите больше пользоваться моими услугами, – начинает он без предисловий. – Что ж, ваше право. Но не стоило сообщать мне об этом письмом, словно я последний из ваших мужиков с литейного завода. Я этого не заслуживаю, во всяком случае, после всего того, что я сделал для вас и вашей семьи.
У Лагана грозное выражение лица, он не скрывает едва сдерживаемую ярость.
– Я хочу знать почему. Почему вы приняли такое решение? Скажите, прямо глядя мне в глаза.
Иньяцио медленно подходит к столу, садится. Окидывает его в ответ высокомерным взглядом.
– В вас кипит возмущение, а я расстроен. Вы спрашиваете почему. Потому что вы предали доверие мое и моей семьи. Вы гнались за властью и деньгами, а поскольку здесь вы не могли их получить, то искали их у других, выставляя в дурном свете меня и мой торговый дом. Вы добивались этого и когда посоветовали мне довериться банку «Кредито Мобильяре»… Я хорошо помню, как вы убеждали меня в надежности банка, и посмотрите, к чему это привело! Будете отрицать? – Он не дает Лагана времени ответить. – А теперь… Хотите взглянуть на документы, которые мне пришли из Генуи? Письма, написанные вашей рукой! – Тыкает в бежевую папку, одиноко лежащую на столе.
Лагана хватает ее, порывисто открывает, пробегает глазами листы.
– Вы думали, я не узнаю о вашем намерении не проводить модернизацию кораблей, чтобы правительство впоследствии не продлило с нами концессии? – Иньяцио тычет в Лагана пальцем. – Вы не только лицемерный лгун, вы еще и хвастун. Я сам буду решать, проводить модернизацию или нет, я и совет директоров. Вы думали надуть меня, как последнего из дураков? Кем вы себя возомнили?
Лагана, кажется, его не слушает. Роняет листы на стол, встряхивает головой, после чего опускает взгляд на руки: у него толстые пальцы, на коже возрастные пигментные пятна. Иньяцио молчит, ждет, пока его слова произведут эффект. Думает: Лагана понял, что его разоблачили, и сейчас будет просить прощения. Скажет, что невиновен, начнет оправдываться…
Но когда Лагана поднимает глаза, Иньяцио вздрагивает.
Единственное, что выражает его лицо, – отвращение.
– Ваша проблема, дон Иньяцио, в том, что вы верите всему тому, что вам нашептывают люди. Не знаю, по наивности ли это или вы страдаете недостатком ума. Так или иначе, но вы совсем не разбираетесь в делах.
Иньяцио замирает в изумлении.
Из окна доносится скрип колес телег и экипажей по базальтовой мостовой и заполняет тишину комнаты.
– Вы были плохим управляющим, вы предали доверие дома Флорио, а сейчас вы… оскорбляете меня?
В поседевших усах Джованни Лагана твердеет линия губ.
– Да. Вас. Я преданно работал на вашего отца, участвовал во всех его предприятиях, всегда давал ему дельные советы. Моя верность дому Флорио никогда не подвергалась сомнению, вы же обвиняете меня в продажности в угоду нашим конкурентам… на основании чего? Сплетен? Ложных доносов? – Лагана хватает бумаги, комкает их и бросает на пол.
– Вы вели переговоры с нашими соперниками!
Лагана разражается смехом. Мрачным, злым смехом.
– Я понял. Вы – болван! – восклицает он, широко раскрыв глаза от возмущения. – Вы слабый человек, дон Иньяцио. У дома Флорио в кассе не осталось ни гроша, а с пустыми карманами остается только молиться. Вы хоть понимаете, что у вас нет денег, чтобы привести флот в надлежащий вид? Вы должны благодарить меня за то, что я договариваюсь с вашими конкурентами о сокращении убытков, чтобы они не набросились на вас и не сделали из вас отбивную. А вместо этого вы обвиняете меня, того, кто всегда служил вам верой и правдой, кто защищал вас.
Это угроза, думает Иньяцио, сжимая кулаки на подлокотнике кресла, принадлежавшем когда-то отцу. Мошенник хочет напугать меня и… унизить.
Его убежденность в том, что Лагана лжец и манипулятор, лишь укрепляется.
Иньяцио желает выглядеть авторитетно. Ему это необходимо.
– Благодарю вас за все, что вы для нас сделали. Мой отец, будь он жив, тоже поблагодарил бы вас, но, как и я, принял бы суровое решение даже при малейшем сомнении в вашей верности дому Флорио. – Иньяцио сцепляет руки в замок. – Помятуя о ваших заслугах, я все еще отношусь к вам с уважением и предоставляю вам возможность уйти без лишних пререканий, получив щедрый расчет. Сделайте вы первый шаг. Не вынуждайте меня увольнять вас, сообщив всем о причинах, по которым я это делаю.
Лагана бросает на него сочувственный взгляд.
– Вас с вашим отцом роднит только имя. Очень скоро ваше имя потеряет всякое влияние. И вина будет лежать целиком на вас. Не совершайте необдуманных поступков и доверяйте только надежным людям. Это последний совет от меня. Вы не способны ни увидеть, ни понять, какой вред наносите «Генеральному пароходству». Все, что произойдет с домом Флорио, будет результатом ваших решений. – Лагана встает, касается пальцами полей шляпы. – Вы получите мое прошение об отставке завтра же. Я сам не хочу больше на вас работать. Чтобы после стольких лет выставить меня за дверь вот так… Нет, я этого не заслуживаю.
Лагана подается вперед, и на какой-то миг Иньяцио охватывает страх, что он сейчас на него нападет: ярость в глазах как раскаленная лава.
– Но вам придется заплатить мне, и немало, потому что моя работа и моя верность стоят дорого.
Иньяцио не отвечает. Кажется, он слышит, как скрипят стены, словно сдвигаются деревянные панели. А может, это звуки равнодушного Палермо.
Лагана доходит до двери, останавливается на пороге, оборачивается.
– Это еще не конец, синьор Флорио, – произносит он. – Все в жизни имеет свою цену, и неблагодарность в том числе. Придет время, и то, что вы заработали благодаря мне, рассеется как дым.
С силой хлопнув дверью, Лагана уходит.
Все в жизни имеет свою цену. Это так очевидно, раздраженно думает Иньяцио. Может, Лагана хотел выйти сухим из воды? Может, он, Иньяцио, не дорос до своего отца? Это даже не смешно!
В экипаже по дороге домой Иньяцио размышляет над случившимся, не замечая, что солнце уже зашло и резко похолодало. Октябрь принес с собой короткие дни, как будто порывы ветра задумали похитить солнечный свет.
За время, пока открывались ворота виллы в Оливуцце и экипаж поравнялся с большим оливковым деревом, его мысли уже переключились на другое. Ему захотелось смеха, шампанского, музыки, веселой болтовни. Слишком тяжелый был день, чтобы провести вечер дома или где-нибудь в тихом месте. Он спросит у Франки, какие они получили приглашения на сегодня, и выберет из них самое экзотическое.
Иньяцио застает жену в комнате Джовануццы. Вместе с мадемуазель Кудрэ она стоит перед малышкой с серебряной ложечкой в ручке. Франка с улыбкой встречает его.
– Смотри, какая умничка наша дочка, – говорит она ему с гордостью. – Учится самостоятельно держать ложку.
Иньяцио подходит к высокому стульчику. Джовануцца сияет, потом протягивает ручонки, измазывая все вокруг в манной каше.
– Па-па-па-а, – лопочет она.
– Ешь-ешь! – смеется он и показывает на тарелку.
Малышка роняет на пол ложечку и хлопает в ладоши.
На мгновение все тревоги отступают. Лагана, документы, просчеты… все теряет значение. Но только на мгновение. Пока мадемуазель Кудрэ вытирает ротик Джовануцце, Иньяцио шепчет Франке:
– Давай пойдем куда-нибудь сегодня? Мне нужно отвлечься.
Она накручивает прядь на палец.
– Я бы предпочла остаться дома, Иньяцио. Диодата сказала, что снова были протесты и один экипаж закидали камнями. Мне страшно.
– Да нет, это пустая болтовня прислуги. Иди приведи себя в порядок.
Франка мотает головой:
– Прошу тебя, останемся дома. Только сегодня. Мы вечно куда-то уходим, а мне так хочется провести вечер с тобой и малышкой.
– Дома? Мы же не голодные оборванцы, которые не могут позволить себе развлечения и не осмеливаются принять приглашение в приличный дом! – Иньяцио вскидывает голову, отходит к двери. – Не могу поверить, что именно ты мне такое говоришь!
Франка догоняет его в коридоре, берет за руку.
– Что я такого сказала?.. Только один вечер… Я думала, тебе будет приятно…
– А я хочу развеяться! Не могу больше сидеть в четырех стенах!
Франка убирает руку, опускает голову.
– Хочешь нянчиться с ребенком – пожалуйста, раз тебе так нравится, – говорит он и резким шагом идет дальше по коридору. – А я поеду к Ромуальдо, потом в клуб… или еще куда-нибудь, если будет желание. Не жди меня, ложись спать.
– Благословенны глаза, что тебя видят! Ты не показывался целую неделю. У меня есть приглашение на карточный вечер, составишь компанию?
В доме Ромуальдо Тригоны на пьяцца Риволюцьоне нет и доли тех современных новшеств, что есть на вилле в Оливуцце, но Иньяцио любит дышать воздухом свободы, которым наполнены комнаты холостяка. Ромуальдо в своей привычной флегматичной манере одевается перед зеркалом. Повсюду – на кровати, на комоде из красного дерева и на стульях – в беспорядке разбросаны пиджаки и галстуки.
– У тебя больше одежды, чем у женщины, кузен! – воскликнул Иньяцио.
– И это говорит тот, кто у своего портного в Лондоне заказывает пиджаки и костюмы, как на целую армию, – парирует Ромуальдо. Надевает жилет из шелкового дамаста, подбирает к нему красный муаровый галстук и взглядом спрашивает мнение Иньяцио.
– Так ты сольешься с диваном, дружище, – усмехается Иньяцио и предлагает ему сменить галстук: – Лучше вон тот, атласный.