Джулия пожимает плечами.
– К сожалению, Ромуальдо и мой брат одного поля ягоды. – Она останавливается, смотрит Франке в глаза. – Ты научилась владеть собой, но все равно расстраиваешься, я понимаю.
Джулия обнимает невестку. Ей бы очень хотелось строго поговорить с братом, чтобы он образумился, объяснить ему раз и навсегда, что он обижает Франку, но она знает, что в этом нет никакого смысла.
Поэтому она разжимает объятия и резко меняет тему:
– Теперь, когда и кайзер похвалил ее голос, нам придется в сотый раз выслушивать историю про Вагнера, которого привело в восторг исполнение Тиной отрывка из «Лоэнгрина». Но ее можно понять: щедрая природа наделила ее голосом и остроумием, но не красотой…
Франка злорадно улыбается:
– К счастью, ее дочери гораздо привлекательнее и не стремятся проявлять себя на музыкальном поприще.
Обе хихикают и какое-то время идут молча по саду. Тишину нарушает лишь голос маленького Винченцино: он катается на велосипеде под присмотром донны Чиччи и Джованны. Они подходят к ним: Джулия хочет поприветствовать мать и брата.
Вдруг, сразу за изгородью, среди деревьев Франка замечает человека. Крестьянина в коричневом пиджаке и поношенных ботинках. Глядя на нее, он подносит руку к шляпе в знак приветствия и тут же исчезает.
Франка морщит лоб и останавливается.
– Так уж необходимо, чтобы эти люди здесь расхаживали? – спрашивает она у Джованны.
Та смотрит на мужчину за деревьями, уже превратившегося в темный силуэт. Опускает глаза, кивает, сжав губы.
– Ты права. Скажу Саро поговорить с ними, чтобы не ходили здесь… – бормочет она. – Но всегда спокойнее, когда они поблизости: мало ли, что может случиться. – Она смотрит на сына и, уходя на виллу, велит: – Никуда не убегай!
Мальчик ждет, пока мать отойдет подальше, и убегает по садовой дорожке к вольеру.
– Винченцо, вернись! – кричит ему вдогонку Джулия.
Взмахнув рукой, он исчезает за кустом роз.
Джулия безнадежно разводит руками.
– Мать будет недовольна. Винченцо страшно избалован, никого не слушается. В прошлый раз он сказал мне, что хочет пострелять в попугаев и что…
Франка ее не слушает. Человека не видно, но она знает, что он все еще там. Чувствует на себе его пристальный взгляд из-за деревьев, ощущает его присутствие.
– Cet homme m’inquiète et m’effraie[19].
– Согласна. Мне тоже не нравятся все эти деревенские мужики вокруг, а что делать? – говорит Джулия. – И здесь, и в деревне, в Трабии и в Багерии постоянно кто-то за тобой следит. Пьетро в ужасе от кражи детей.
– Понимаю… – Франка оглядывается, не хочет, чтобы ее услышали. – Знаешь эту историю с недавним похищением Одри, дочери Джосса, старшего брата Пипа Уитакера? Ему пришлось заплатить, и немало, чтобы ее вернули. Какой ужас!
Джулия кивает:
– Да, слышала. Бедная звездочка, ей, наверное, в первое время снились кошмары. Я слышала про Фавориту. Кажется, на них налетели вчетвером и избили конюха, который ее сопровождал. Если бы такое случилось с моими детьми, не знаю, что бы я сделала.
– Заплатила бы, как поступил Джосс. С него потребовали сто тысяч лир, и он отдал их беспрекословно. Префект попытался вмешаться, но Уитакеры держали язык за зубами. Были страшно напуганы и предпочли не поднимать шума.
Из вольера доносится клекот орла, за ним возглас Винченцино. Джулия хмурится:
– Боже мой! Если бы они украли моего брата, мать умерла бы.
Франка обнимает золовку.
– Такого не случится, – успокаивает она, но голос ее звучит не слишком уверенно.
Франка помнит, как много лет назад она отчитала Франческо Ното, главного садовника, за плохо подстриженные розы, которые ей доставили из Англии. Иньяцио подождал, пока Франка вернется в дом, отвел ее в сторону и, обняв, прошептал:
– Любимая, будь добра, всегда относись с уважением к этому человеку и к его брату Пьетро, привратнику. Они… друзья, которые помогают охранять наше спокойствие.
Только тогда Франка заметила, что, кто бы ни обращался к этим двум, все выказывали им почтение. Все. Франка не стала проявлять излишнее любопытство: хоть и жила под стеклянным колпаком, но некоторое представление о жизни она все же имела.
Вскоре из виллы выходит Саро, слуга Иньяцио, и быстрым шагом направляется к конюшне. Он нервничает и приветствует ее бегло.
Несколькими секундами позже на террасе виллы показывается Джованна и кивает.
Франка кивает в ответ. Берет Джулию под руку и зовет Винченцино домой.
Повернувшись спиной к саду, Франка уходит. Не хочет ничего видеть.
10 августа 1897 года выдалось светлым и теплым. Палермо дремлет вполглаза, а свет зари уже властно просачивается сквозь ставни и приоткрытые двери.
Горничная бежит через анфиладу залов, гостиных и комнат на первом этаже виллы в Оливуцце. Дрожит, спотыкается, оборачивается к Джованне, следующей за ней с каменным лицом, прямой спиной, со стиснутыми кулаками. Она идет, и в зеркалах, кажется, отражается энергичная девушка, вошедшая в этот дом тридцать лет назад, а не пожилая, усталая и несчастная женщина, какой она является сейчас.
Горничная почти вбегает в буфетную и показывает на один из сервантов с распахнутыми дверцами.
– Поглядите! – восклицает она испуганно.
Пусто. В серванте пусто.
Исчезли серебряные подносы, кувшины, чайники. Нет большой глубокой вазы из чеканного серебра, которую она покупала в Неаполе, когда еще жив был ее первенец Винченцо. Цветы, которые в ней стояли, валяются под столом из красного дерева, на полу, покрытом грязными следами.
– Чего еще недостает? – шипит Джованна.
Прикрыв рот рукой, служанка указывает в сторону следующей комнаты.
– Две вазы, забыла, как они называются по-французски, для фруктов… – От испуга и смущения она теряется. Не дай бог, если донна Джованна подумает, что она в этом замешана.
– Вазы-эперне? – Голос Джованны срывается. Она поднимает глаза в потолок, словно надеется увидеть там полную картину того, что случилось этой ночью. Пытаясь унять гнев, глубоко дышит. Затем спрашивает уже ровным голосом:
– Где Нино?
Как будто услышав, что его зовут, мажордом появляется на пороге обеденного зала. Джованна безгранично доверяет этому человеку, который долго служил на Фавиньяне в их палаццо рядом с тоннарой и уже четыре года работает в Оливуцце. Сейчас, как никогда, она нуждается в его спокойствии, в его внимательном взгляде, от которого ничто не ускользает.
– Здесь я, донна Джованна, – подходит он. – Вроде бы не хватает французских алебастровых ваз и нескольких золотых табакерок вашего сына. – Он прокашливается, на лице выражение возмущения и страха. – И это еще не все. Игрушки синьорины Джовануццы тоже украли. Следы от башмаков тянутся по всему коридору.
Джованна чувствует, как в груди вдруг перехватывает дыхание.
Малышка.
Воры пробрались даже в их спальни. В их интимную жизнь.
Кража в доме Флорио.
Презрение – вот что это. Выпад против их авторитета. Воры в ее доме. Воры, которые крадут ее вещи, те, что она выбирала, хранила. Воспоминания, а не просто предметы, как, например, две старинные алебастровые вазы, которые они вместе с Иньяцио купили в Париже у одного антиквара на площади Вогезов.
Как они посмели? Джованна оглядывается и ощущает неприятное чувство, помимо страха. Помимо негодования.
Тошноту.
Она смотрит на грязные следы – немытые ноги, думает она с отвращением, – на пятна от пальцев на блестящей столешнице из красного дерева, на истоптанные цветы. Словно эти следы оставлены на ней – на ее теле, на ее одежде.
– Уберитесь здесь, – приказывает она служанке. – Уберитесь! – повторяет громче, не пытаясь скрыть гнев. – А вы, Нино, сделайте подробный список всех исчезнувших вещей. Возьмите в помощь горничных. Мне надо знать, что украли эти негодяи!
Она поворачивается, выходит из комнаты, спускается по лестнице, ведущей в сад. Свежий воздух не приносит облегчения, наоборот. Она замечает грязные следы на ступенях – знак того, что воры вошли и вышли отсюда.
Надо бы рассказать Иньяцио, но он еще спит. Не так давно вернулся из круиза по Эгейскому морю, плавал на своей новой яхте, которая носит старинное название Фавиньяны: «Аэгуза». Заслуженные каникулы. Созданная год назад стараниями Иньяцио Англо-сицилийская компания по добыче серы с участием английских и ряда французских промышленников наконец начала приносить очень хороший доход. Недавно к тому же Натаниэл Ротшильд посетил Палермо на своей яхте «Велья»; нескончаемые приемы, визиты, прогулки по городу и рабочие встречи. Когда высокий гость наконец уехал, Иньяцио всей семье предложил отправиться в круиз. Но Джованне не захотелось уезжать из Палермо. Она решила, пусть дети отдохнут без нее, тем более что пожилая женщина будет только мешать. И она осталась здесь в компании одной лишь донны Чиччи.
Она никогда не боялась оставаться одна в Оливуцце. Никогда за все эти годы.
Джованна входит в зеленую гостиную и останавливается посреди комнаты, где она любит проводить время. Подходит к комоду, проводит пальцами по фотографиям мужа, берет и ставит на место какие-то предметы, как будто желает удостовериться, что они все еще там, потом переводит взгляд на руки. Кожа в пигментных пятнах, высохшие, скрюченные пальцы. Она поднимает глаза: на столе стоит корзинка с шитьем, свечи в серебряных подсвечниках, лежит требник, распятие из слоновой кости и маленький спичечный коробок из позолоченного серебра. В угловом шкафу-витрине – несколько фарфоровых статуэток. На столике у дивана – хрустальная ваза со свежими цветами и фотографии ее Винченцино и Иньяцио в серебряных рамках. Все цело.
Это был мир, в котором она спасалась от тревог, здесь она ничего не боялась. Имя Флорио всегда звучало грозно и властно. Служило надежной защитой.
Теперь же оно растоптано, как те цветы под столом.