, которое надо размачивать в десертном вине, или венецианское печенье буссолаи, только что испеченное их поваром.
Как-то днем, в конце сентября, Костанца одевается для выхода. Она редко позволяет себе прогулки, так как во время их добровольно-принудительного отдыха из-за венецианской влажности у нее обострились боли в спине и ногах. Франка спит: одна рука на животе, другая вытянута на подушке. Костанца подтыкает ей одеяло под матрац, как в детстве, просит Диодату ее не беспокоить.
Прихрамывая на одну ногу, Констанца идет в книжную лавку в Старые Прокурации, на пьяцца Сан-Марко. Франка попросила купить «Элиас Портолу», роман Грации Деледды, который все хвалят.
Костанца увидела его в начале торговой улочки Мерчерие, под башней с часами. Он сидел на пьяцца Сан-Марко за столиком в кафе рядом с женщиной, настолько красивой и элегантной, что кажется, она была рождена, чтобы вызывать восхищение: медного оттенка волосы, молочная кожа, умные, проницательные глаза, полные губы. Иньяцио не сводит с нее восторженного взгляда, и не он один. Наклоняется к ней, щекочет ей ухо с золотой, украшенной кораллом сережкой, снова наклоняется и целует ей руку. Женщина смеется тонким смехом, исполненным радости и чувственности. Взъерошив волосы Иньяцио, она быстро проводит рукой в перчатке по его щеке, опускает глаза и прячет улыбку.
Костанца столбенеет. Мимо проходят люди, толкают ее, но она не в силах сдвинуться с места. Опирается на пилястр, ищет поддержку в твердом камне. Глубоко потрясенная, она едва сдерживает тошноту.
Наглость Иньяцио переходит всякие границы. Его беременная жена, переживающая смерть двоих детей, находится здесь, в нескольких шагах от него, а он волочится за женщиной. На глазах у всех.
Иньяцио поднимает взгляд, замечает ее. И, моментально побледнев, опускает голову, выпускает руку женщины.
И тогда Костанца Якона Нотарбартоло ди Виллароза, баронесса Сан-Джулиано, впервые делает то, чего никогда не делала за все свои шестьдесят лет жизни: не отводя взгляда от Иньяцио, чуть поворачивает голову в сторону и плюет на мостовую.
Костанце не понадобилось много времени, чтобы узнать, что женщину зовут Анна Морозини, что для всех она «догаресса», жена дожа, потому что с тех пор, как ее муж переехал в Париж, она поселилась в палаццо Да Мула и установила на парадной лестнице герб Морозини с шапкой дожа в форме рога. Она полноправная королева венецианского светского общества: ее балы – события, которые нельзя пропустить, ее званые вечера – грандиозны, в залах ее палаццо собираются политики и интеллектуалы, от кайзера до вездесущего д’Аннунцио. Аннина во многом похожа на Франку: у нее такие же притягательные зеленые глаза и точеное тело, она тоже обладает статусом придворной дамы. Но вместе с тем эта светская львица и полная ее противоположность: свободная, жизнелюбивая, веселая, беззастенчивая.
Она пленила Иньяцио.
Не важно, что подсказало Франке, шутка ли сестер-близнецов Пападополи, или фраза, услышанная во время прогулки, или неосторожность Иньяцио, который по утрам напевает перед зеркалом и с особой тщательностью приводит в порядок свою бородку, но где-то в середине октября она узнаёт о новой любовной связи мужа.
По возвращении с очередной прогулки Констанца застает ее в домашнем пеньюаре. Франка сидит в кресле и массирует круглый упругий живот.
– Даже смерть сына его не остановила… – говорит вполголоса Франка, с трудом сдерживая слезы. – Он только что ушел, и знаете, что он мне сказал? «Пойду покатаюсь на лодке с друзьями». С друзьями! Я устроила скандал, сказала, чтобы он оставил свою ложь при себе, что мне известно о его романе с Морозини, что у него хватает стыда изменять мне в открытую. Он даже не ответил. Убежал, хлопнув дверью. Только и умеет, что сбегать.
Костанца обнимает дочь.
– Крепись, – шепчет она ей на ухо, прижимая к груди. – Он мужчина, а ты женщина. Ты все понимаешь и должна держаться, но не ради него, а ради ребенка. Ты же знаешь, какой он… не стоит из-за него огорчаться, все равно ничего не изменить. Пусть делает что хочет. – Она обхватывает лицо дочери руками, смотрит ей в глаза. – Женщины сильнее мужчин, любовь моя. Сильнее всех, потому что знают все про жизнь и смерть и не боятся с ними столкнуться.
Но Франка сейчас как стекло, которое вот-вот разобьется. Она обнимает мать в ответ, но грудь теснит от злости, боли и разочарования. В очередной раз Иньяцио предал ее доверие и сбежал, оставив ее один на один с воспоминаниями и тоской по умершим детям. Сбежал из этой комнаты, от нее, от семьи. Франка не может больше этого вынести, нет сил, только не после того, что случилось, и не после обещания всегда быть рядом, поддерживать ее. Она всегда утешала себя тем, что Иньяцио любит ее по-своему, но сейчас ей мало такой любви.
Лежа в постели из-за болей внизу живота и в спине, Франка смотрит из окна на церковь Санта-Мария делла Салюте и молится, чтобы родился мальчик. Чтобы он родился здоровым. Чтобы Иньяцио образумился. Чтобы ее жизнь перестала катиться вниз, потому что она больше не может сопротивляться, у нее нет больше сил.
Потому что единственное, чего бы ей хотелось, – это немного любви и покоя.
И она посылает мужу записку. Давясь желчью и проглатывая унижение, она пишет сообщение и посылает его в палаццо Да Мула. Просит его приехать к ней, провести остаток дня вместе, она не хочет быть одна и устала находиться в обществе лишь только матери и Маруццы.
В конце концов, муж несет ответственность перед женой.
По возвращении слуга, опустив глаза, подает ей нераспечатанный конверт.
– Мне передали, что… синьор Флорио ушел… с графиней кататься на лодке.
Франка берет конверт, прощается с молодым человеком кивком головы. Оставшись одна, бросает записку в горящий камин.
День замкнулся в себе, идя навстречу вечерней мгле. Золотой октябрьский свет согревает стены и терракотовые кирпичи Венеции, прежде чем их поглотит ночной туман, поднимающийся от вод каналов. Франка ходит по комнате под взволнованными взглядами матери и Маруццы. Чтобы отвлечь ее, они обсуждают реакцию публики на ее портрет: Больдини выставил его в Венеции на Биеннале, надеясь на благожелательный прием, однако встретил жесткую критику. Франка пожимает плечами, мол, ей этот портрет все еще нравится. Она умалчивает, что ей нравится образ самой себя, навсегда запечатленный на этой картине, – красивой, обольстительной, уверенной в себе женщины. Когда она чувствовала себя такой в последний раз?
Позже Франка прощается с матерью и Маруццей. С ней все будет хорошо, заверяет она. Да, она ляжет спать, непременно.
Только вот…
Потолок роскошного номера в «Даниэли» с веселыми ангелочками-путти в голубом небе вызывает у нее раздражение. Свет, проникающий из окон, превращает эти фигурки в маленьких чертят, которые смеются над ее наивностью и слабостью. Потому что именно такой она стала, такой она себя чувствует. Хрупкой.
А ночью во всей своей пронзительной ясности к ней приходят тяжелые мысли, и ей приходится взглянуть правде в лицо и признать, что жизнь ее пошла не тем путем, что она совершила слишком много ошибок. Брак с ненадежным мужчиной, по сути, с мальчишкой, не желающим взрослеть. Чрезмерный интерес к светской жизни – к одежде, драгоценностям, сплетням, путешествиям – увлек ее настолько, что она забыла о том, что действительно важно. Время, украденное у детей праздниками и приемами, наивная мысль о том, что у нее в распоряжении еще все дни и годы, чтобы посвятить их семье. Но время истекло, а тех детей больше нет. И чувство вины ложится камнем на сердце.
Она надеялась, что ее сильная любовь проникнет в душу Иньяцио и воцарится в ней. Она полагала, что дети в надежных руках нянь и гувернанток и не особенно нуждаются в ней. И потом, она была занята – бог мой! – исполнением светских обязанностей, ведь быть донной Франкой Флорио – это своего рода работа! Однако этих доводов мало для отпущения грехов, в котором нуждается ее душа. Сколько же ложных оправданий придумывает человек, чтобы облегчить сердце, думает она сейчас, и угрызения совести комом подступают к горлу. А иначе его раздавило бы насмерть.
Она сцепляет руки на животе, и слезы подступают к глазам. С тобой я не повторю тех же ошибок, обещает она ребенку, который шевелится внутри нее.
– Я буду всегда рядом, – шепчет она ему.
Так она и засыпает, свернувшись калачиком на кровати, в ожидании. Поворот ключа в замочной скважине вырывает ее из сна. Франка бросает взгляд на часы на прикроватном столике: три.
Иньяцио осторожно проходит по комнате, оставляя за собой шлейф аромата ирисов.
Франка включает свет.
– Хорошо покатался на лодке? – Глаза Франки сужаются, режут лезвием. – Не сомневаюсь. С графиней Морозини сложно заскучать. Об этом все говорят.
Иньяцио, который возится с золотыми запонками, аж подскакивает. Одна запонка падает на пол, он наклоняется за ней, проклиная сплетников, которые не могут держать язык за зубами. Он-то надеялся оттянуть неизбежную ссору на утро. И уже заприметил в витрине ювелирного дома «Миссиалья» прекрасную подвеску с изумрудом…
– Люди несут всякий вздор, Франка, дорогая. Я еще утром хотел тебе рассказать, но не было смысла, ты так нервничала… Согласен, графиня Морозини очень красивая, да, и с кем только не знакома в Венеции. Куда не пойдешь, везде она. Сегодня она предложила нам свою лодку – покататься в лагуне. – Иньяцио подворачивает рукава рубашки, садится рядом с ней на кровать, нежно прикасается к ее лицу. – Я привез тебя сюда, чтобы ты немного успокоилась. Неужели ты правда думаешь, что я настолько бесчувственный, чтобы так поступать с тобой?
Франка отстраняется, скривив лицо.
– Будь добр, пойди помойся. На тебе остался ее запах. – И, уперевшись рукой в грудь, отталкивает его.
Иньяцио не выносит, когда его загоняют в ловушку. Он хватает Франку за запястье, заставляет посмотреть на него.