– Моя жена не боится скорости и действительно прекрасно чувствует машину. Она легко обгонит многих моих знакомых пилотов… – Юбер Ле Блон подходит к жене, кладет руку ей на плечо и нежно целует в щеку.
Винченцо приветствует его и целует руку мадам Ле Блон, думая, что и он не отказался бы посоревноваться с этой дамой.
– Синьор Флорио, мы почти готовы.
Голос принадлежит молодому человеку с густыми бровями и усами и с темными проницательными глазами. Однажды Винченцо в шутку спросил Алессандро Каньо, не кормила ли его, случайно, кормилица моторным маслом вместо молока, так страстно он любит автомобили. Как и Винченцо, ему двадцать три года, и он участвует в гонках уже лет пять, до того поработав механиком и набив руку в автомастерской Луиджи Стореро в Турине, а затем на заводе ФИАТ Джованни Аньелли, у которого он еще и служит личным водителем. Как механик, он участвовал в 1903 году в «гонке смерти» Париж – Мадрид, остановленной в Бордо из-за слишком большого количества аварий, в одной из которых погиб Марсель Рено. В 1904 и 1905 годах он отличился в Кубке Гордона Беннетта, а недавно выиграл престижную горную гонку в Мон-Венту.
– Добрый день, синьор Каньо! Правда, что в Турине про вас сочинили песню?
Каньо смущается.
– На самом деле в ней поется и про Феличе Наццаро, и про Ланчу…
– И про вашу «Италу», так ведь?
– «Итала» сегодня у меня сама будет петь, вот увидите, каким соловьем она зальется, – отвечает Каньо, нахлобучивая берет на голову.
Винченцо громко смеется и машет рукой, прощаясь. Поворачивается к трибунам, ищет глазами Франку и брата. Они остановились вместе с семьями Трабиа и Тригона в «Гранд-отеле Терме» в Термини-Имерезе. В элегантном здании отеля, спроектированном Дамиани Альмейдой, разместились пилоты и высокое палермское общество. Не найдя своих, Винченцо фыркает и качает головой. Они еще не приехали, а ему хотелось перекинуться парой слов хотя бы с Иньяцио, разделить с ним этот момент.
Вдруг среди автомобилей мелькает розовое пятно, оно то появляется, то исчезает в толпе пилотов и механиков. Удивившись, он следит за ним глазами. Только когда пятно останавливается рядом с автомобилем «Берлие» месье Бабло, Винченцо ее узнаёт.
– Аннина! – кричит он.
Анна Аллиата ди Монтереале – для всех просто Аннина – младшая сестра одной из ближайших подруг Франки, Марии Кончетты Ваннуччи, княгини ди Петрулла. Она на два года младше Винченцо, и они знакомы с детства.
Молодая женщина оборачивается, узнаёт его, идет ему навстречу со шляпкой в руке, с раскрасневшимися щеками и горящими от восторга глазами.
– Аннина, ты что здесь делаешь? Ты испачкаешься!
– Подумаешь! Мне так нравятся эти автомобили, здесь так весело! Я тоже хочу купить себе машину! – Она опускает глаза на кружевной обор платья, обрызганный грязью, и на сапожки в масляных пятнах, качает головой. – Но maman говорит, это не для женщин. – Фыркает. – Какие глупости!
Винченцо не знает, как ей правильно ответить. Прежде они с Анниной обменивались лишь несколькими словами во время балов и ужинов, так сказать, в формальной обстановке. Он всегда знал, что она девушка жизнерадостная и умная, но страсть, которую он увидел на ее лице, для него настоящее открытие.
– Твоя мать переживает за тебя, – смущенно предполагает он. – С тех пор как она осталась вдовой, ей пришлось заботиться обо всей семье…
– Да нет, вовсе не это. Просто она мыслит… по-старому. – Во взгляде Аннины появляется недовольство. – Ей надо бы уже понять, что прошло время четверки лошадей и прогулочных экипажей. Будущее уже здесь.
– Нелегко расставаться с прошлым и принимать новое время, – отвечает Винченцо, вспомнив о своей матери. Она осталась в Оливуцце, заявив, что ей надо побыть с донной Чиччей, которая почти не встает с постели. Но он-то знает, что она ни за что бы не приехала сюда.
В этот момент Винченцо замечает в толпе кого-то из своих помощников по организации гонки. Вероятно, они ищут его. Он тут же поворачивается к ним спиной. Только не сейчас, думает. Не в данный момент.
– Знаешь, сначала мама сердилась на меня за то, что, когда я катался по аллеям Оливуццы, я портил ее сад и до смерти пугал ее птиц в вольере. Но она пожилая женщина, ее можно понять. Но Иньяцио ведь не старый, а он много раз говорил, что у меня ветер в голове. Все дело в том, что он трусит, родился трусом. Представь себе, он даже верхом не ездит, потому что боится слишком большой скорости.
Аннина смеется и хитро смотрит на него.
– Но небольшой ветерок в твоей голове гуляет, правда?
Он улыбается.
– Небольшой, – отвечает непривычно искренне. Но не признается, что от быстрой езды у него кровь вскипает в жилах, скорость помогает ему почувствовать себя живым, кружит голову. И что ее смех вызывает в нем те же чувства.
– Дон Винченцо! – Широкими шагами к нему идет механик. – Мы вас искали, синьор.
Винченцо кивает, мол, сейчас он подойдет. Снова поворачивается к Аннине:
– Иди на трибуну. Твоя мать наверняка волнуется…
– Хорошо. Но обещай, что прокатишь меня на каком-нибудь из своих автомобилей.
– Обещаю. До скорой встречи, – улыбается он ей.
Аннина поворачивается, делает шаг, оборачивается, кладет свою руку в перчатке на руку Винченцо. Говорит тихо, но ее звенящий чистый голос не перекроет никакой рокот машин?
– Сегодня я еще раз убедилась, что не стоит ждать, когда сбудутся мечты. Надо самому идти им навстречу. Надо мечтать масштабно. Спасибо, ты показал мне, что человек может воплощать в жизнь свои желания.
Иньяцио следит за подготовкой к соревнованиям с трибуны, в английском пальто, купленном год назад. В этом году он не обновлял гардероб. С одной стороны, не было времени, с другой – он не хочет накапливать счета сверх тех, что уже лежат у него на столе: мать, Франка и даже Иджеа – шестилетний ребенок, это надо же! – только и делают, что скупают шляпки, платья, перчатки, туфли и сумки по всей Европе. Он много раз просил Франку сократить расходы, но она только выслушивала его с безразличным видом, не удостаивая и взгляда.
Только однажды она ему ответила:
– Думаю, других женщин ты не просишь экономить на украшениях и гостиницах.
Она произнесла это спокойно, без гнева, окинув его таким ледяным взглядом, что ему стало неловко.
В ответ он пробубнил лишь: «Что за чушь!», отчего ему до сих пор стыдно.
Холод, исходящий от Франки, усугубляет и без того давящую тяжесть жизни. Чего стоит одна эта проклятая верфь, на которую он возлагал столько надежд. Ее достроили, да, но отсутствие государственных заказов, уменьшение субсидий и забастовки выбивают почву из-под ног. В конце концов он вынужден был уступить свои акции Общества судостроительной верфи, доков и механических заводов Сицилии генуэзцу Аттилио Одеро, владельцу верфей в районах Сестри-Поненте и Фоче в Генуе. И даже после этого он не смог выплатить долги – в частности, те два миллиона, которые должен Итальянскому коммерческому банку именно за верфь, – так что пришлось уволить рабочих и служащих и на верфи, и в «Оретеа». Дошло даже до того, что он просил, чтобы ему вернули какие-то долги… он, которого раньше никогда не заботили такие мелочи.
На политическом фронте ситуация была еще хуже: Джолитти имел большое влияние, даже слишком большое, и преследовал интересы, шедшие вразрез с интересами Юга Италии и «Генерального пароходства». Очень скоро нужно будет обсуждать продление морских концессий, а это как тяжелый подъем в гору в окружении врагов, таких, например, как Эразмо Пьяджо, который на поверку оказался низким корыстолюбцем, как и все прочие. Иньяцио вынудил его уволиться, и тот ушел, хлопнув дверью, поклявшись, что заставит его заплатить за свое высокомерие. Почти так же, как Лагана.
И еще винодельня…
При этой мысли спина напрягается, во рту становится сухо. Сидящий рядом с ним Ромуальдо поворачивается в его сторону. Слишком уж он его хорошо знает, чтобы не заметить его плохого настроения.
– Что с тобой? – спрашивает он.
– Неприятности, – отвечает Иньяцио и пожимает плечами.
Но Ромуальдо не удовлетворяет его ответ, сказанный таким тоном. Он хватает Иньяцио за руку, ведет к выходу с трибун, где потише. Они знакомы с детства, можно обойтись без церемоний.
– Какие? – спрашивает он.
– Винодельня, – вздохает Иньяцио и кидает на друга взгляд, полный огорчения, сожаления и стыда.
Мрачные мысли уже несколько дней не дают ему покоя, с середины апреля, если говорить точно, когда ему пришлось подписать передачу фирменной марки со львом.
Винодельня была одним из первых семейных предприятий, основанная тем его дедом, который умер, когда он появился на свет. Отец никогда не довел бы дело до такого состояния. Вот уже пятнадцать лет, как его нет, но Иньяцио отчетливо слышит слова упрека и разочарования, которыми отец осыпал бы его, чувствует на себе укоризненный взгляд, которым он пригвоздил бы его к позорному столбу. Отец никогда не испытывал бы недостатка ни в деньгах, ни в уважении, ни в почтении.
У отца никогда бы не запросили «бóльших гарантий».
– Винодельня? Что это значит? – удивленно спрашивает Ромуальдо.
– Когда-то я подписал договор о продаже недвижимости винодельни и других построек Марсалы и создал «Флорио и Ко°» с несколькими компаньонами, Итальянское акционерное винодельческое общество, чтобы выручить немного денег, распределить издержки и чуть-чуть выдохнуть. Ты же помнишь? Так вот, в прошлом месяце я продал помещения в Алькамо, Балестрате и Кастелламаре, в том числе для производства коньяка, все равно они стоят впустую. – Иньяцио делает паузу, облизывает губы. – Нам не принадлежит там больше ни один кирпич, только акции. И несмотря на это, проценты по займам съедают меня заживо. Заживо!
Ромуальдо невольно замечает на лице друга глубокие морщины, которых никогда не видел прежде.
– Я думал, ты все еще собственник в