Кармела выскальзывает из комнаты.
Франка, в нижнем платье, на несколько секунд задерживает удивленный взгляд на Иньяцио, садится на кровать.
– Ты понимаешь, сколько ты потратила? – говорит Иньяцио не своим голосом, резким и одновременно плаксивым. – Ты понимаешь, что, пока ты развлекалась, я сидел здесь один и писал письмо, в котором оправдывался перед этой сволочью Стрингером! Я унижался ради нашей семьи, а ты…
Франка снимает чулки. После родов она немного располнела, на ее лице начали проступать следы огорчений, праздных излишеств и бессонных ночей.
– Меня не интересует, чем ты занимаешься, когда ты один. Прибереги лучше свои признания для Веры, она их больше оценит.
– Ты никогда ничего не хотела знать обо мне и о том, как я себя чувствую! – кричит он и бросает на пол долговые расписки. – Тебя не волновали мои дела! И то, как я пережил смерть наших детей, что это значило для меня! А ты… ты никогда ни в чем не нуждалась: платья, драгоценности, путешествия… И такая неблагодарность! Ты, ты, ты… Только и есть что ты и твое горе. Мне пришлось заниматься всем, спасать то, что уцелело, пока тебе сочувствовал весь мир. Я тоже потерял троих детей, или ты забыла? У меня не осталось наследника, которому я могу передать дом Флорио… У меня отняли будущее, но тебя это никогда не заботило.
Иньяцио подходит к Франке, заглядывает ей в глаза.
– А теперь меня отстраняют от руководства домом Флорио, как идиота, неспособного управлять своей собственностью. Тебе известно, что дела идут плохо, но ты продолжаешь закрывать на это глаза, жить своей жизнью, безрассудно тратить деньги. И унижать меня! Да, потому что эти расписки я не могу оплатить ни завтра, ни бог знает когда. Но тебе плевать. Ты – эгоистка. Проклятая эгоистка, попавшая в наш дом благодаря лишь своему смазливому личику.
Франка смотрит на него равнодушно. Может, слишком много выпила, а может, просто устала. Она молча встает, надевает ночную сорочку, пеньюар, снова садится на кровать, проводит рукой по покрывалу.
– Как ты можешь обвинять меня в эгоизме после всего, что мне пришлось пережить из-за тебя за эти годы, – наконец отвечает она тихо. – Ты говоришь, я не поддерживала тебя в делах, но «Вилла Иджеа» известна на всю Европу только благодаря мне, тому, что я уже сделала и делаю каждый день для гостей. Нет, Иньяцио… – Франка наклоняется, подбирает расписки, комкает их. – Это ты жил в свое удовольствие, всегда и вопреки. Сколько ты спустил на своих любовниц не идет ни в какое сравнение с тем, сколько потратила я. Ты развлекался, не заботясь обо мне, о моих чувствах. Точно зная, что, когда очередная интрижка тебе наскучит, я буду здесь и приму тебя без лишних вопросов. Теперь все это в прошлом, дорогой мой Иньяцио. Каждый как может переносит страдания, и никто из нас не смеет упрекать другого в том, что он пытался выжить вопреки всему. – Легкая грусть смягчает гнев в ее голосе. – Хочешь знать правду? Было бы в тысячу раз лучше, если бы мы не встретились.
Иньяцио чувствует, как кровь отливает от его лица. Нервно сглатывает.
Долгую минуту они смотрят друг на друга.
После чего он выходит и в темноте идет в свою комнату.
– Какой же этот Флорио неблагодарный! Вы прочитали мое письмо, в котором я описываю нашу с ним встречу несколько дней назад? Он говорит, что, согласно договоренности, которой мы достигли с банками, он фактически отстранен от управлением домом Флорио. Пугает, что прервет переговоры и будет требовать мирового соглашения в Палермо, предложив кредиторам выплату долга в течение семи лет, под руководством управляющего, формально назначенного судом, но по его решению. Что он задумал? Кем он себя возомнил? – Витторио Роланди Риччи, вздохнув, замолкает.
В присутствии Бональдо Стрингера он не считает нужным сдерживаться. Они знакомы много лет и, хоть и с соблюдением всех формальностей, наладили тесное сотрудничество, пусть скупое на слова, но подкрепленное хорошим знанием механизмов экономики и власти.
Стрингер отвечает не сразу. Встает из-за стола, подходит к окну и отодвигает шторы, впуская бронзовый солнечный свет, который успеет повластвовать в комнате, прежде чем ею овладеет сумрак. Наблюдая из окна за вечерним дорожным движением на виа Национале, он произносит:
– Да, я прочитал ваше письмо. Вы были точны и честны, за что я вам признателен.
В противоположность Флорио и его письму, изобилующему добрыми намерениями, которые всего за несколько дней растаяли, как снег на солнце, думает он. Этот человек избалован привилегиями, которые имел и, как он полагает, до сих пор сохранил. Какое-то мгновение Стрингер колеблется, а не показать ли письмо Роланди Риччи. Нет, не имеет смысла, решает он. Некоторое оружие нужно использовать только в случае необходимости.
Светлые глаза Роланди Риччи пылают негодованием.
– Это безрассудство! Несмотря на все усилия, которые мы предприняли, и предложенный нами предварительный договор, ему приходит в голову отдать в аренду с правом выкупа Эгадские острова, его самый большой источник дохода! И что у него останется?
Стрингер возвращается за стол, садится, кивает.
– Да, Флорио или сумасшедший, или у него плохие советники, раз он принял такое решение. Подозреваю, что и то и другое. Мы со своей стороны делаем все возможное, но нельзя спасти того, кто этому сопротивляется.
– Дело в том, что в действительности он не понимает, что произойдет, если он откажется подписать наш договор. Не понимает, что судебные соглашения в конце концов превращаются именно в то, против чего они направлены…
– То есть в банкротство, – подытоживает Стрингер, проводя пальцем по линии усов. – Прощай, достойное имя и почет!
– Фактически он своими руками открывает дверь спекулянтам, – добавляет Роланди Риччи, скрещивая руки на круглом животе.
– А может, уже открыл, – бурчит Стрингер.
Роланди Риччи смотрит на него вопросительно, так как хорошо знает, что генеральный директор Банка Италии никогда ничего не говорит просто так.
– Думаю, Флорио движутся именно в этом направлении. Вы заметили отсутствие Маркезано на последних встречах, верно? Иньяцио Флорио, как правильно вы его охарактеризовали, человек настроения. Предлагаемые им решения подтверждают слухи, которые до меня дошли. Он ищет союзников на стороне. – Стрингер подается вперед. – Мы работаем добросовестно, и правительство попросило нас помочь дому Флорио прежде всего для того, чтобы на Сицилии не начались общественные беспорядки. Но если Флорио не присоединятся к консорциуму или будут слушать плохих консультантов, у нас не останется причин препятствовать кредиторам разорвать на куски их собственность. Дом Флорио прогорит, и другие предприниматели займут освободившееся место. Понимаете меня?
Пауза. Долгое молчание, прерываемое шумом улицы и тяжелым дыханием Роланди Риччи, который в конце концов шепотом отвечает:
– Да, прекрасно вас понимаю.
В конце мая 1909 года адвокат Оттавио Дзиино, с каменным лицом и испуганным взглядом, сообщает бесстрастному Стрингеру, что Флорио выходят из консорциума.
– Они не могут принять предложенные им условия и будут действовать другим путем, – ровным тоном заключает он.
Покачав головой, Бональдо Стрингер переводит взгляд на Дзиино и с явным равнодушием говорит:
– Прошу вас передать вашему нанимателю, что его решение безрассудно и он будет сожалеть о последствиях. Злоупотребив доверием моим и кредиторов, он поступил глупо и подло, и такое поведение приведет его к краху.
Дзиино не может скрыть дрожи в руках, но взгляда не отводит.
Стрингер встает, поправляет галстук.
– С этого момента Иньяцио Флорио больше не имеет ко мне никакого отношения. Кредиторы поделят между собой имущество дома Флорио так, как посчитают нужным. Я и пальцем не пошевелю.
Весть разлетелась по Палермо со скоростью ветра. Разносится по отделениям Банка Сицилии и Банка Италии, посеяв тревогу. В салонах только и обсуждают, что выход из консорциума и Веру Арривабене: это она, говорят «самые осведомленные», посоветовала ему так поступить. Она, а не жена, потому что Иньяцио, поясняют те же, не посвящает донну Франку в свои дела. Кто-то утверждает, добыв сведения из самых достоверных источников, что советники Иньяцио уже заключили соглашения с несколькими промышленниками… Дом Флорио – корабль, идущий ко дну, выносят вердикт другие. Известно, куда деваются обломки кораблекрушения.
Весть распространяется по улицам, фабрикам и доходит до порта. Тут же поднимаются бурные разговоры, вызывающие неуверенность и сумятицу. Коммерческие договора и переход права собственности мало интересуют рабочих, моряков и бедных, выживающих за счет благотворительности. Они предчувствуют, что их ждет, и угроза, как никогда, серьезная: если деньги у Флорио заканчиваются, начинается их обнищание.
Когда Иньяцио сообщил о своем плане семье, Винченцо лишь пожал плечами, как бы говоря: «Решай сам», и убежал к Аннине дальше хлопотать насчет свадьбы, которая должна состояться через несколько месяцев. Джованна с бледным, страдальческим видом перекрестилась, пробормотала молитву, взяла Иджеа за руку и ушла.
Франка, сидя в глубоком кресле и положив руки на колени, выслушала его хладнокровно.
– Ты думаешь, мы выпутаемся из этих неприятностей? – спросила она наконец, закурив сигарету.
Он пожал плечами и еле слышно пробормотал что-то вроде «надеюсь».
Франка плохо расслышала, но отреагировала на его слова, сделав то, чего не делала уже давно: подошла и обняла. Выразив свои чувства именно так, как требовала душа Иньяцио в тот момент. И что-то внутри него надломилось, обнаружив следы все еще живой любви, погребенной под взаимными претензиями и ссорами.
Он высвободился из объятия Франки, взял ее за руку.
– Почему? – спросил он, глядя в ее зеленые глаза.
– Потому что, – ответила она, выдержав его взгляд.