И впервые за долгое время они почувствовали прилив нежности друг к другу.
Слишком о многом хотел спросить ее Иньяцио. Правда ли, что их брак расстроился исключительно из-за его неверности, или она тоже ощущает свою долю вины? Она действительно никогда не изменяла ему или все-таки уступила чьим-то ухаживаниям, как болтают вокруг? Почему смерть детей, вместо того чтобы сблизить, все больше отдаляла их друг от друга?
Но он стоял как вкопанный и молчал, пока она собиралась на свой очередной вечер на «Вилле Иджеа». Еще одна причина для огорчения. Последнее время игровые залы виллы посещают неприличные люди: мошенники и профессиональные шулеры, ростовщики и проститутки, которые используют в своих целях скучающих и легковерных буржуа-толстосумов. Но которые, как бы то ни было, приносят деньги в кассу, в чем Флорио отчаянно нуждаются.
Услышав стук закрывающейся за Франкой входной двери, Иньяцио закрыл лицо руками.
Еще одна возможность поговорить и объясниться упущена.
Соглашение, которое должно спасти дом Флорио, подписано 18 июня 1909 года. Некий Винченцо Пульизи, крестный отец сделки, свел Флорио с владельцами пьемонтской компании «Братья Педемонте-Луиджи Лаваджетто и К.» и с генуэзскими производителями консервов Пароди. Им он на пять лет предоставил в пользование производство тоннары на Фавиньяне и Формике и отдал в залог с правом выкупа весь архипелаг Эгадских островов, назначив большие взносы.
Какой идиот, думает Бональдо Стрингер, сидя в своем римском кабинете и читая секретные отчеты, которые ему присылают из региональных отделений. И продолжает мысль, закуривая сигару: Он не просто плохо кончит. Он разорится в пух и прах.
Роланди Риччи входит в кабинет именно в тот момент, когда Стрингер закрывает папку. Садится, не ожидая приглашения.
– Значит, Коммерческий банк выиграл.
Стрингер сидит еще минуту за столом, затем встает и кладет документы в шкаф.
– Да, Флорио не знает, что Лаваджетто и Пароди подписали переуступку прав в пользу Коммерческого банка, поэтому, если однажды у них возникнут сложности, они уступят ему свои активы, и Флорио придется иметь дело напрямую с Коммерческим банком…
– …который затем, не моргнув глазом, выкупит Эгадские острова, лишив Флорио собственности, – заканчивает Роланди Риччи.
Стрингер презрительно смеется.
– Коммерческий банк ссужает деньги Лаваджетто и Пароди, те, в свою очередь, отдают их Флорио, которые именно этими деньгами оплачивают задолженность перед Коммерческим банком… Одним словом, классическая игра по круговой системе. Нам же достались два должника гораздо надежнее, чем Иньяцио Флорио. Как подумаю, сколько всего этот человек выбросил на ветер… Сложно представить себе более очевидный пример доходящей до идиотизма некомпетентности в финансовых вопросах. Он не выкупил акции Итальянского винного анонимного общества, значит, остался без винодельни. И практически потерял «Генеральное пароходство»: у него нет больше ни судоверфи, ни дока… Его ждет катастрофа. Это лишь вопрос времени.
– Не могу поверить! Нас и правда мало…
– Да, дорогая. Скажем прямо, экономичный прием, не то что несколько лет назад. Помните, в конце каждого бала нам всем дарили золотую или серебряную безделушку?
– Да уж, более того, говорят, они уволили несколько слуг, и Иньяцио отказался от своего английского портного…
– Зато она ни от чего не отказывается. Видели, какое на ней платье?
– Французское или английское? Я о платье… Все-таки после рождения последнего ребенка она изрядно располнела…
– Разумеется, в таком корсаже, украшенном платиной с бриллиантами, и с жемчугами на шее она может надевать все что угодно, но все-таки…
Франка не обращает внимания на злорадные замечания, преследующие ее как осиный рой. Пусть говорят, что хотят, дармоеды, думает она. Ее уже давно ничего не волнует. В зеленом, под цвет глаз, шелковом платье с кружевами она лавирует между столами, в центре которых стоят многоярусные вазочки с белыми цветами и атласными лентами; следит, чтобы ни один из гостей не был обойден вниманием. Ее улыбка – ее броня.
Небольшой оркестр заиграл вальс, и Винченцо с Анниной закружились в своем первом танце в качестве мужа и жены. 10 июля 1909 года немного счастья, кажется, вернулось в Оливуццу.
Аннина – настоящая красавица в этом платье, подчеркивающем ее талию, с фатой, закрепленной на голове венком из ландышей. Винченцо тоже красавец, но главное, его взгляд – взгляд влюбленного мужчины. Он прижимает к себе невесту, кружит ее в вихре вальса, смеется и останавливается. Они целуются без стеснения, словно, кроме них, никого не существует в целом мире.
Франка знает, что такое настоящее счастье. Даже если его больше нет в ее жизни, она все еще ощущает благоухание любви: сильный, нежный аромат, как у тех ландышей, что украшают фату Аннины.
Она соскучилась по счастью.
Любуется их танцем и молится, чтобы их чувства не угасли, как произошло у них с Иньяцио. Молится о том, чтобы Винченцо не заставлял Аннину страдать. В нем живет дух Флорио: он предприимчивый, решительный и нацелен на будущее, при том что всегда жил под защитой брата, который финансировал каждое его предприятие. Аннине всего двадцать четыре года, она красивая, уверенная в себе девушка. Но и она выпорхнула из золотой клетки. Смогут ли они вместе найти силы пережить тяжелые времена, которые неизбежно настанут?
Франка вздыхает и ищет глазами мужа. Хмурый, он стоит в углу, недалеко от дивана, где сидят Джованна с Маруццей.
Как обычно, Иньяцио ничего не рассказывает ей о том, как идут дела. Он настойчиво просит ее не устраивать слишком дорогие вечера с карточной игрой в баккара и рулеткой, призывает экономить, ограничить расходы на одежду, прекрасно зная, что она не может, когда на нее смотрит весь мир, не обновлять гардероб каждый год, не проводить время на Лазурном Берегу или в Австрийских Альпах. Но уже и Франка хорошо понимает, какая серьезная угроза нависла над домом Флорио. Она открыто говорила об этом с Джулией Тригоной всего несколько недель назад, признавшись, что да, слухи об их затруднениях более чем небезосновательные.
Подруга в слезах обняла ее, но не удержалась и призналась, что на самом деле весь город уже давно знает об этом. В первых числах июня ее муж Ромуальдо занял должность градоначальника Палермо, и она слышала, с какой тревогой рассказывал он о забастовках рабочих и служащих не только «Генерального пароходства», но и фарфоровой фабрики, о кровавых стычках рабочих с карабинерами, о магазинах на виа Македа, закиданных камнями, о разгромленном кафе на пьяцца Регальмичи, о побитых прохожих и баррикадах перед церковью Крочифери… Люди не хотели и не могли смириться с тем, что морские концессии так и не были продлены, потому что их уже прибрал к рукам Эразмо Пьяджо, как говорили, со своим «Итальянским Ллойдом». И он не собирался вовлекать в работу Палермо и его жителей.
Слова Джулии были подкреплены пылающей хроникой газеты «Л’Ора», которую Маруцца читала ей вслух и которая усилила беспокойство Франки. Она содрогнулась от мысли, что все эти ужасные беспорядки происходят где-то совсем рядом с Оливуццей и «Виллой Иджеа». Именно из-за беспорядков свадьба Аннины и Винченцо была отложена на несколько дней и на прием были приглашены только близкие. Пышное торжество могло разбередить души рабочих… не говоря уже о том, что слишком осложнило бы их собственное финансовое положение.
Мария Кончетта, сестра Аннины, догоняет ее, берет под руку.
– Они такая красивая пара, правда?
– Да. Красивая и счастливая. Желаю им как можно дольше оставаться такими.
Мимо них проходит мужчина с треугольным лицом и тонкими усиками. В запыленном плаще, на плече он держит треногу с приделанной к ней большой коробкой, с виду непрочной, но тяжелой. Он улыбается Франке, кивает в знак приветствия.
Мария Кончетта вопрошающе смотрит на подругу.
– Это синьор Раффаэлло Лукарелли, друг Винченцо, – объясняет Франка с улыбкой. – Он сделал… как он сказал? Ах да, «чудесный фильм из жизни», то есть синематографическую хронику свадьбы. Говорит, что хочет показать его в своем кинотеатре «Эдисон».
– Значит, весь Палермо сможет побывать на свадьбе? Это же потрясающе! – восклицает она на французском.
– Сначала Палермо, а потом, может, и вся Италия… Ты же знаешь, Винченцо такой. Не может устоять ни перед чем новым и хочет продемонстрировать всему миру, что он всегда на шаг впереди всех остальных. И неважно, что подумают о нем эти остальные.
Мария Кончетта подвигается ближе к Франке, стискивает ее руку в длинной обтягивающей перчатке серо-серебристого цвета.
– Как Иньяцио… – шепчет она.
Тактичный намек, сделанный без злого умысла. Франка кивает, стараясь скрыть обиду, которая отразилась у нее в глазах при мысли о Вере Арривабене. Несколько дней назад она пришла к Иньяцио в кабинет поговорить с ним. Его не было, и она случайно наткнулась на ее письма в серебряной папке на столе. Одно из них лежало открытое, рядом с ответом Иньяцио, уже запечатанным в конверт и готовым к отправке. Она прочитала его. Это были слова влюбленной женщины, полные понимания, участия, радости. Всего того, что они с Иньяцио потеряли.
Почувствовав себя воровкой, она положила письмо на место и тихонечко вышла.
Неужели, в самом деле, Иньяцио отвечает тем же на любовь этой женщины? – подумала она, закрывая дверь.
– Он так устроен. Но потом все равно всегда возвращается ко мне, – отвечает она Марии Кончетте, силясь улыбнуться.
Сколько раз она говорила себе – и ей говорили – эту фразу за шестнадцать лет брака? Он всегда должен возвращаться к тебе, сказала ей Джованна много лет назад. Если хочешь удержать его, он должен знать, что ты его всегда простишь. Закрой глаза, заткни уши и молчи, когда он вернется. Именно так она себя и вела. Страдала, ждала и молча прощала. А потом научилась не страдать, не ждать и прощать без труда. Принимать его и себя такими, какие они есть.