– От Котляра воняло блудом! – продолжала вдова. – Он мог зайти в трансформаторную будку и выйти оттуда с бабой. Эти вешалки, шалавы, эти губищи без трусов… Я не знаю, откуда он их брал, это какая-то магия, наваждение! Пойти на похороны собственного отца и подцепить там лахудру на каблуках! Уникальный дар! Я не стану убиваться по этому человеку, будь у меня хоть десять раз его фамилия. Он – вам известно, что он сделал? Он спустил деньги моего покойного папы на венерологов! Не изображайте из себя, будто вы не знаете, откуда берется сифилис. Все венерологи Москвы обожали Котляра. Я могу их понять! Из всех знакомых женщин Льва Семеновича только мне не удавалось зарабатывать на его потенции. Все поимели свою выгоду, все до единой! Кроме меня.
Она погладила кошку, забравшуюся ей на колени.
– Когда случился пожар, он наверняка был там не один, а развлекался с очередной потаскухой. Вино, свечи… Узнаю Котляра! Когда мы еще были молоды, я твердила Льву Семеновичу, что он сгорит на работе. Однако я и вообразить не могла, что мое предсказание сбудется буквально…
Ее бессердечие даже восхитило Макара.
Он попытался узнать, насколько она была посвящена в дела супруга. И услышал, что уже три года они жили раздельно.
– Вы что-нибудь знаете о его последних клиентах, Юлия Марковна?
– Бабы – вот его клиенты, – отрезала она. – Не смотрите на меня как на душевнобольную! Я, чтоб вы знали, дочь практикующего психиатра.
«Это многое объясняет», – подумал Макар, старательно контролируя выражение своего лица.
– Последние полгода от него при каждой встрече разило женскими духами! – не унималась Юлия Марковна.
– То есть вы все-таки встречались?
– Нам требовалось разрешить общие вопросы экономического плана, – туманно ответила она. Он заподозрил, что за этой формулировкой скрывается банальный раздел имущества.
– Лев Семенович мог сам пользоваться парфюмом…
– Котляр? – Она взмахом руки пресекла и подобие такой возможности. – Никогда! Он даже дезодоранты презирал. Я твердила ему, что от него за километр тащит первомайским парадом мертвых старух, это попросту неприлично в его положении! Но он совсем меня не слушал!
– Нет никаких свидетельств, что в ночь пожара с ним была женщина.
– Да? Что ж, значит, не было. – Юлия Марковна согласилась легко и даже как-то равнодушно. – Однако в общем бездарном рисунке его жизни это, поверьте, ничего не меняет. Кое-кого я видела с ним пару месяцев назад, – без паузы продолжила она. Макар был уверен, что его ждет история о новых похождениях несчастного юриста, но Юлия Марковна продолжила: – Мужчина лет сорока, довольно импозантный.
Макар позабыл про кошек и ампир и попытался вытрясти подробности.
Однако ее словоохотливость будто испарилась. Вскоре причина стала ясна. Юлия Марковна следила за собственным супругом. Смысл этой слежки Илюшин понял не до конца. Возможно, ей просто хотелось убедиться своими глазами, что Лев Семенович водит дам по ресторанам, пока она наслаждается компанией толпы кошек.
Она увидела и дам, и кое-кого из клиентов.
Но память ее подводила. Она не могла вспомнить названий ресторанов. Путала улицы, даты, время суток… Даже Макар с его дотошностью в конце концов сдался. Память этой женщины представлялась ему гигантским захламленным чуланом, в котором наткнуться на искомое способен лишь сам владелец, да и то случайно. Чужаку рыться в грудах барахла бесполезно.
Он все же выяснил, что мужчина был бородат, солиден, хорошо одет.
– Вы не вели съемку? – с надеждой спросил Макар.
Она пренебрежительно фыркнула.
– Я вам не шпионка!
– Пожалуйста, если вспомните хоть что-то, позвоните мне. Важна любая деталь. Даже то, что может показаться незначительным.
Макар положил на стеклянную поверхность свою визитную карточку и подумал, что судьба бумажного прямоугольника известна заранее. Быть ему закопанным в кошачьем лотке.
Юлия Марковна встала. Несмотря на грузность, двигалась она легко.
– Отчего вас интересуют клиенты Котляра?
Рано или поздно ей предстояло узнать жуткую правду, а потому Макар не стал выкручиваться.
– Я полагаю, ваш муж был убит, – честно сказал он.
И вновь эта женщина поразила его. Юлия Марковна подняла брови, пару секунд поразмыслила и кивнула.
– Да, такое вполне возможно. Лев Семенович любил ввязываться в сомнительные предприятия. Его природный авантюризм полностью заглушал голос разума… и без того негромкий, поймите меня правильно.
Илюшин был уверен, что понял правильно: вдова Котляр только что назвала покойного мужа идиотом.
Оказавшись на улице, Макар попытался продышаться. Казалось, часть кошачьего прайда следует за ним, распространяя амбре.
Хуже всего, что он ничего не узнал. «Импозантный мужчина среднего возраста. Невероятной ценности сведения».
Он мимоходом задумался о том, что в отказе Юлии Марковны соблюдать приличия по отношению к покойному мужу читалось нечто демонстративное… Пожалуй, на грани с психопатией. Шутка «сгорел на работе» даже для циничного Илюшина была чрезмерной.
Часы показывали начало пятого.
«Придется возвращаться домой ни с чем», – подумал он, и тут на экране отобразился входящий вызов.
– Истрик. Отыскались ваши два дела, – лаконично сообщил следователь.
Макар не сразу понял, о чем он говорит. А поняв, не поверил.
– Вы нашли старуху и мужчину из подъезда? – недоверчиво переспросил он.
– Я так и сказал.
Илюшин снова уставился на циферблат, хотя в этом не было никакой необходимости. С того времени, как они расстались со следователем, прошло пять часов.
– Как вам это удалось? – потрясенно спросил он.
Алексей Борисович в ответ хмыкнул и сказал, что человек он, во-первых, скромный, а во-вторых, занятой. Поэтому если Макар Андреевич желает ознакомиться с материалами дел, то лучше бы ему не распыляться на второстепенные вопросы, а приехать, пока не закончился рабочий день…
Макар Андреевич заверил, что он уже в пути.
По дороге Илюшин мысленно возводил на каждом перекрестке памятник Истрику. Он увековечил следователя в кепке с уверенно вытянутой рукой. Он посадил Истрика на толстобокую бронзовую лошадь. Наконец, Алексей Борисович возвысился над Москвой-рекой, попирая тупоносыми ботинками палубу корабля. В кулаке он сжимал свернутое в трубку уголовное дело.
Истрик к вечеру как-то выцвел. Он сдержанно кивнул на две папки и продолжил заниматься своими делами.
Илюшин открыл верхнее.
ЕЛЬЧУКОВА НИНА ТИХОНОВНА. Родилась двенадцатого февраля тысяча девятьсот тридцать шестого. Убита восьмого января две тысячи десятого. Причина смерти: проникающая черепно-мозговая травма.
«Я знал, – торжествующе сказал себе Макар. – Я знал!»
Он стал читать дальше. «Сопутствующие повреждения: ушибленная рана правой теменной области, вдавленный перелом правой теменной кости, эпидуральная и субдуральная гематомы, перелом затылочной кости, перелом верхней стенки правой глазницы, закрытый перелом костей носа…»
Илюшин на секунду прикрыл глаза. Заключения эксперта, пожалуй, достаточно. Фотографий пока не надо.
Затем он взял второе дело.
ШЕЛОМОВ ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ. Родился пятого марта тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Убит тринадцатого июля две тысячи восемнадцатого года. Причина смерти: открытая черепно-мозговая травма…
Макар изучил улики, пробежал глазами показания свидетелей и вернулся к первому убийству.
– Какая бессмысленная жестокость, – вырвалось у него.
– Верно, – неожиданно отозвался Истрик, взглянув на него над очками. – Похоже на аффект, если судить по повреждениям…
Выходило, что следователь еще и успел ознакомиться с обоими делами.
Макар откинулся на спинку стула. Фотографии ждали его. Фотографии, которые ему предстояло изучить.
– Да, кстати. – Истрик выдвинул ящик и достал третью папку. – Дело Капишниковой. Я отлучусь ненадолго. Никуда не уходите.
Последняя фраза, очевидно, должна была означать повышение статуса Илюшина: с ним уже шутили. Но Макар даже не улыбнулся.
Он сидел над уголовными делами, делая выписки, пока не заметил, что за окном давно горят фонари. Истрик незаметно исчезал, неслышно возвращался; кто-то – вряд ли сам следователь – поставил перед Макаром чашку с горячим, хоть и жидким чаем, – пока Илюшин погружался все глубже, глубже и глубже.
В темноту.
Первой жертвой была старуха. Макар постарался выкинуть из головы текст, чтобы он не накладывался на материалы дела и не искажал увиденное, подобно линзе.
Нина Ельчукова. Семьдесят четыре года. Всю жизнь проработала гримером в театре. Занимала трехкомнатную квартиру на пятом этаже. Восьмого января открыла дверь человеку, который ее убил.
Соседей на четвертом не было дома – они уехали к друзьям праздновать Новый год. Если бы не их отсутствие, полиция прибыла бы на место преступления намного быстрее. Их вызвала соседка Ельчуковой лишь в семь, когда вернулась и заметила приоткрытую дверь. Убийство было совершено утром, между десятью и двенадцатью.
Оно сопровождалось разрушениями.
В комнате была опрокинута мебель. Пол усеивали осколки хрусталя и стекла. Преступник перебил сервизы, уронил стулья, перевернул стол. Издевкой выглядели два чудом сохранившихся маленьких стеклянных голубка, жавшихся друг к другу среди погрома.
Жертве были нанесены чудовищные повреждения. Истрик не зря упомянул аффект. Не было никакого смысла избивать беспомощную старуху – тем более что она потеряла сознание после первого же удара и вскоре была мертва.
Макару пришлось призвать все свое самообладание, чтобы обратиться к фотографиям.
К облегчению Илюшина, они не так ужаснули его, как он ожидал. Фотографии мертвой Светы Капишниковой подействовали намного сильнее.
Да, то, что он видел, было чудовищно. Однако Нина Ельчукова умерла быстро. А все остальное убийца творил уже с бездыханным телом.
«Нет следов сексуального насилия». Илюшин утвердительно кивнул самому себе: так он и предполагал. Мотив убийств – не сексуальный. И, очевидно, не удовлетворение жажды власти, поскольку ни одна из жертв не подвергалась мучениям. «Преступление без садистического компонента… Однако закономерность с выбором объектов нарушена».