Нина Ельчукова никак не походила на произвольно выбранную жертву. Преступник не встретил ее на улице, а проник в квартиру. Не мог он и выследить ее: в это утро Ельчукова не покидала подъезд. Ее беспокоило повышенное давление, о чем она сказала соседке, выйдя полить цветы на лестничной клетке. Сын ее давней подруги должен был привезти ей лекарства.
Двое жильцов сообщили, что около полудня к ним стучался мужчина, кричавший, что пришел с проверкой газового оборудования. Однако голос у него был странный, и в обеих квартирах ему не открыли: в одной подумали, что мошенник, в другой списали на пьяные безобразия подгулявшего соседа.
Следов взлома на двери Ельчуковой не было. Бывшая гримерша сама впустила убийцу.
Из квартиры пропали деньги и драгоценности.
Орудием убийства стала огромная ваза чешского хрусталя. Прочитав описание вазы – по иронии судьбы, одного из немногих предметов, уцелевших в погроме, – Илюшин глубоко задумался.
Следствие отрабатывало версию разбоя. Старуха начала что-то подозревать, и грабитель счел за лучшее избавиться от нее, пока она не подняла тревогу. Но убить человека, пробив ему голову вазой… К тому же удар был нанесен, когда преступник и жертва стояли лицом к лицу; экспертиза доказала это неопровержимо.
Ваза. Какой странный выбор.
Почему не нож? Не заточенная отвертка? Не удавка, в конце концов?
Илюшин вернулся к делу Светланы Капишниковой.
Эксперт предполагал, что девушка была зарезана либо ножом нестандартной формы, либо ножницами.
Что касается смерти Дмитрия Шеломова, орудие убийства было найдено. Рабочие, выкладывавшие площадку перед кафе, не уложились в срок, и перед входом была свалена груда брусков. Убийца подобрал один из камней. «А в книге ты, сволочь, эту деталь как-то упустил из виду», – подумал Макар.
Ваза.
Ножницы.
Камень.
«Ножницы – женское орудие преступления. Но чтобы вазой размозжить человеку голову, нужна большая физическая сила».
«Может быть, я ошибаюсь? – думал Макар. – Убийства совершены разными людьми? Предположим, четвертому откуда-то стало известно об этом. Он записал их…»
Однако эти рассуждения завели его в тупик.
Он не видел иного объяснения гибели Льва Котляра и Олега Юренцова, кроме попытки серийного убийцы скрыть следы.
Ни на одном из трех мест преступления не нашлось улик, которые указывали бы на третье лицо. Преступник тщательно вытер вазу. Камень брусчатки был брошен в подъезде возле тела Дмитрия Шеломова, но отпечатков на нем не обнаружили. «Натянул перчатки, выходя из магазина. О чем тоже забыл рассказать своему читателю».
Шеломов трудился штукатуром в соседней школе. Школу загодя решили подготовить к первому сентября, поэтому ремонт был практически закончен к середине июля.
В пятницу Дмитрий отпросился у прораба с обеда, соврав, что хочет уехать из города на выходные. Вместо того чтобы идти домой, Шеломов отправился к любовнице, живущей в том же квартале. Он провел у нее около двух часов.
На обратном пути штукатур зашел в магазин, и в очереди за ним встал Хроникер.
Из карманов Шеломова после смерти пропал бумажник. Этого хватило, чтобы дело списали на наркомана, которому не хватало на дозу.
– От встречи в очереди до убийства в подъезде прошло не больше пятнадцати минут, – вслух сказал Макар, уставившись в темное окно. В нем отражался расплывчатый кабинет: шкафы, столы, он сам с пустой чашкой в руке. – Если бы вы догадались сразу затребовать запись с камер из магазина!
Истрик потянулся.
– Принцип коллективной ответственности исповедуете?
– Да это не персонально вам упрек… – Илюшин раздраженно махнул рукой. – Но, черт возьми, даже в рамках версии о наркомане это следовало сделать! Очевидно же, что Шеломова засекли именно в супермаркете. Он громко говорил, привлекал к себе внимание… А здесь, – Илюшин постучал по картонной обложке, – даже нет свидетельства кассирши. Она могла вспомнить, кто стоял в очереди за жертвой. Однако ее никто не удосужился расспросить. Что за… халтура!
Он понимал, что не стоит сердить Истрика, но не мог удержаться.
Олег Юренцов зарабатывал техническими переводами и писал плохие рассказы. Олег нашел свою подругу убитой. Он пытался сообщить миру, что у него в руках оказались истории, записанные преступником, но ни у кого не хватило терпения, чтобы выслушать его. И тогда бедный глупый Юренцов зашифровал в рисунке сообщение, на которое должен был клюнуть убийца, и стал ждать, когда тот начнет охотиться за ним. Это для Юренцова заказчик был невидим. А вот у заказчика хранился договор с издательством, где черным по белому был записан адрес исполнителя.
Илюшин морщился от неловкости, представляя, как Юренцов покупает у кого-то из своих сетевых знакомых нож; прилаживает к поясу мешковатых брюк ножны; проверяет, как быстро он сможет выхватить свое оружие. Все это оказалось зря. Глупо это было, невыносимо глупо, и сам Юренцов выставил себя законченным дураком, и все это теперь не имело никакого значения, потому что его прикончили быстро и безжалостно, едва он вышел из лифта. Он вызвал Хроникера, точно дьявольскую силу, своими детскими каракулями на рисунке – и Хроникер пришел.
Всего этого не случилось бы, если бы следователь, установив маршрут штукатура Дмитрия Шеломова, изъял бы из магазина видеозапись.
– Качество записи в торговых залах низкое, – заметил Истрик. – И не факт, что нам удалось бы по ней идентифицировать вашего… фигуранта. Покупать конфеты – это не преступление. Что еще можно было ему предъявить?
Он снял очки и вытащил из ящика какой-то пузырек, из которого невозмутимо закапал в глаза. Зажмурился и притих.
– Можно было показать его фото жильцам подъезда. – Макар обращался к отражению Истрика, у которого вместо лица было пятно.
Следователь пожал плечами.
Илюшин побарабанил пальцами по столешнице.
– Дела объединят в одно производство? – спросил он. – Поджог офиса Льва Котляра и убийство Юренцова?
Соседнее кресло издало глубокий вздох. Истрик по-прежнему сидел, запрокинув голову к потолку и зажмурившись, а потому казалось, будто этот вздох, этот долгий немой укор обращен к небесам, пославшим ему Илюшина.
– Вы такой прыткий, Макар Андреевич. Вам это по жизни не мешает?
Илюшин вспомнил Бабкина, поджал губы и чопорно сказал:
– Отнюдь.
Макар вошел в квартиру около полуночи.
По дороге через ночной парк к нему привязалась кучка юнцов, опасно задиравших прохожих. Илюшин почти никогда не попадал в зону внимания такого рода компаний. «Плохой признак, – думал он, пока они догоняли его, точно стая бродячих собак, все сокращая расстояние. – Говорит о том, что я устал. И жалость к дураку Юренцову совершенно лишняя».
Когда парни приблизились, гогот и матерщина стихли. Илюшин не оборачивался, дожидаясь момента. И дождался. Стало совсем тихо, а затем скользнул то ли смешок, то ли шепоток – и шорох. Тогда он легко шагнул в сторону, и тот, кто должен был толкнуть его в спину, пролетел мимо и грохнулся на асфальт.
– Джеки Чан, что ли? – сказал предводитель, рассматривая Илюшина, который остановился под фонарем.
Этот парнишка был нехорош. Кураж остальных можно было списать на спайс. А у этого в глазах светилось жадное предвкушение. Широкая улыбка, обнажившая пустые десны, походила на оскал распотрошенной устрицы.
– У тебя в карманах ничего чужого не завалялось? – развязно спросил он.
Макар осклабился в ответ.
– Зубы твои, может? – предположил он. – Ты обронил – я подобрал.
Словно иллюстрируя свои слова, он наклонился к земле. Увесистая палка, испещренная следами собачьих клыков, удобно легла в ладонь. Кто-то днем бросал ее своему псу, ротвейлеру или овчарке.
Сергей не уставал твердить: при любой возможности избегай боя. Макару ничего не стоило удрать. Но он был так зол на Юренцова… Нож он купил, господи! Кретин! У тебя зрение минус пять, ты неповоротливый увалень с сидячей работой – кого ты собрался пырнуть этим ножом?
– Ты чо щас сказал, гнида? – изумился парень.
Макар ухмыльнулся шире, вызывающе сверкнув белоснежными острыми зубами.
– Нет мировой гегемонии котов! – отчеканил он и шагнул предводителю навстречу.
В квартире он первым делом вымыл руки. Затем прошел в спальню, вытащил из кобуры «Гранд Пауэр» – старенький, еще дореформенный – и спрятал в сейф. Затевать драку, имея при себе пистолет, было верхом безрассудства. Макар тихо засмеялся в пустой комнате.
Серега смешал бы его с грязью, если б узнал.
Зато на некоторое время эти пятеро перестанут приставать к прохожим в тихом парке.
«Может, питбультерьер», – задумчиво сказал себе Илюшин, вспоминая глубокие вмятины на древесине. Ему нравилось, как улыбаются эти собаки. Совсем как Серега.
Он стал носить «Пауэр» с собой после того как узнал о гибели Льва Котляра. Нападения Илюшин не боялся. Однако недооценивать серийного убийцу, за сутки прикончившего двоих, он считал недальновидным.
Макар заварил чай и сел за изучение «Песен ангелов». Он выписал каждое слово, относившееся к описанию возлюбленной главного героя.
В конце концов, все это было сделано ради нее.
Возлюбленная и сама выглядела как бесплотный ангел. «Фиксация на бестелесности», – записал Илюшин. Описания внешности не было, и он поставил знак вопроса: есть ли прототип? Или ее образ – целиком плод воображения?
Мог ли Хроникер, записывавший любую деталь, словно проводя инвентаризацию, удержаться и не обрисовать черты своей Прекрасной Дамы?
Макар задумался, что содержалось в файлах, которые Хроникер присылал Юренцову. Перечисление событий – да, само собой. «Я пошел, я увидел, я сделал». Однако в какой мере литературная обработка была делом рук фантаста? Или Хроникер что-то вносил от себя?
Чтобы это узнать, нужно было залезть в компьютер Олега Юренцова. А залезть в него можно было только с разрешения следователя, которое ему не получить. Макар понимал: даже если Истрик пойдет с докладом к начальству, а начальство прислушается к нему – что уже выглядело фантастическим допущением, – пройдет время, прежде чем его, Илюшина, подпустят к улике.