Подошел Костик, выразительно хмыкнул.
– Что, опять лицом хлопочу? – озабоченно у него спросил Демьян.
– А я почем знаю?
– Понятно. Значит, хлопочу. Все, извини, – сказал он Макару. – Мне нужно настроиться.
И мгновенно выключился из разговора. Демьян Щербатых, вспоминавший свою юность, исчез. Молодой аристократ вскинул голову и значительно проговорил:
– История нас рассудит.
Глава 10Татьянин день
Плохо, что у меня нет союзника. Я не могу сказать мужу: «Кто-то из твоей семьи отравил Галину Ежову». Придется разбираться самой.
Может быть, Григорий поможет?..
Но я ничего не знаю об этом человеке.
У Богуна плоский голос. Вот что меня бессознательно тревожит. Не доверяю людям, у которых звуки рождаются где-то в миндалинах и сразу выпрыгивают наружу, точно лягушки изо рта злой сестрицы. Вот голос у нового бойфренда Кристины низкий, чуть глуховатый, при этом насыщенный, и его можно разложить на цвета. Древесно-коричневый и темно-синий. Густые мазки, плотные текстуры. Уловить цвет голоса Богуна мне долго не удавалось. Наконец я поняла: серый. Но не мягкой серебристостью кошачьей шкурки он отдает, не полынной резкостью, а жутковатой однозначностью застывшего бетона.
После завтрака я взяла набор с машинками. Илья купил его для Антоши, забыв, что у нас есть точно такой же. Игрушки всегда пригодятся, если живешь в поселке, где в каждом третьем доме обитают дети.
– Отнесу их Валентине! – Я помахала коробкой. Соседка жаловалась, что не может занять неуемного внука.
Я прошла мимо дома Галины, бросила взгляд на осиротевший сад. Мысль о причинах ненависти к этой деятельной увлеченной женщине не оставляла меня. «Убивают не только из ненависти, – сказала я себе. – Убивают и тех, кто мешает. Убирают как помеху».
Я перешла через дорогу. Коттедж Валентины, нарядный, как первоклассница на линейке, сложен из белого и красного кирпича. Он смотрит окна в окна на домик Ежовой.
На мой звонок неторопливо вышла толстая черная лабрадориха. Ноги у нее тонкие и кривые, а тело толстое, как у купчихи.
За лабрадорихой спешила сама Валя. Ее доброе невыразительное лицо было похоже на помятую подушку, на которой остался отпечаток чужого сна.
Она приняла мое нехитрое подношение, рассыпаясь в пылких благодарностях.
– Как здоровье Викторпетровича?
Я сказала, что Виктор Петрович еще немного слаб, но динамика, безусловно, положительная.
– Бедная Галя…
Да, бедная Галя. Это повторяют на все лады который день. Нелепая и страшная смерть еще долго будет притягивать внимание.
Валентина принялась выпытывать у меня подробности последнего визита Ежовой. Она искренне печалится о смерти соседки. Но печаль соседствует в ней с тайным восторгом; она упивается, слушая, как смерть прошла в двух шагах от нашей семьи.
– А ведь она и меня могла угостить пирогом! Ах, страшное дело, Танечка.
– Я все думаю: как она провела свой последний день? Кто к ней приходил, с кем она разговаривала…
Валентина, добрая душа, не увидела в моем любопытстве ничего странного.
– Да, вот так ведь живешь, с соседями встречаешься, а потом раз – и на тот свет, – бесхитростно согласилась она. – Я цветы поливала тем утром. Видела только Виктора Петровича вашего, больше никого. Ну, он к Гале часто захаживал.
Вот это сюрприз! Я постаралась скрыть изумление.
– Не знала, что они были дружны…
Валентина помялась.
– Не сказать, чтобы между ними была прямо дружба-дружба…
Я невольно рассмеялась. Представить, что Виктор Петрович изменяет Ульяне? Да еще и с соседкой? Отсмеявшись, я дала понять Валентине, что мой свекор – преданный и верный супруг.
– Бог с тобой, милая моя, – испуганно замахала руками Валя. – Я этого и близко не имела в виду! Тяжба у них была, вот я о чем.
– Что за тяжба?
На крыльце показался маленький белобрысый Валин внук.
– Ба! Хочу поиграть!
Испугавшись, что он отвлечет ее, я показала ему коробку. Ну же, давай, мой маленький вождь, смотри, какие роскошные бусы припасла для тебя глупая белая женщина!
Подкуп удался. Бутуз выхватил у меня машинки и удалился под удрученное бабушкино воркование: «А как же сказать спасибо, Сашенька? Кто скажет спасибо тете?»
Я увлекла ее в сад.
– О какой тяжбе идет речь?
– Тот участок земли, где баня… Галина узнала, что забор был поставлен неправильно… То есть я-то не в курсе, – спохватилась она, – может, и правильно, я разве землемер, да и у нас самих-то рыльце в пушку, по правде говоря, мой отец на целый метр чужой земли разохотился – видишь, где забор поставил?
Она даже покраснела от неловкости.
– Валя, я не стану это обсуждать с родителями Ильи, – заверила я. – Мне все равно, где тут чья земля. Но ведь с наследниками Ежовой придется решать этот вопрос, наверняка Ульяна Степановна привлечет меня… Лучше заранее понимать, с чем предстоит иметь дело.
Я умею говорить убедительно. Валя вздохнула.
– Галина завела со мной этот разговор месяца два назад. Ей в руки случайно попали какие-то планы, и она углядела, что ее участок должен быть шире. Виктор Петрович отхватил себе лишку.
– Много?
Соседка снова помялась.
– Передвинул забор метра на три…
– Ого!
– Ровно до вашей старой вишни. При прежних владельцах ее ветки свешивались через забор. Я здесь давно живу, помню. Затем участки переходили туда-сюда, ежовский вообще продавали по сто раз, и под шумок Виктор Петрович переставил свою ограду. Может, Ульяна его надоумила.
Я подумала, что мой свекор мог и сам выкинуть такой фокус. Рачительный наш. Соседская земля временно осталась без хозяина. Разве можно было упустить такую возможность и не откромсать от нее ломоть!
Вишня, старая вишня… Я представила себе наш двор и ахнула.
– Валя, он же баню там поставил!
– А я о чем, – подхватила она, щуря серо-голубые глаза. – Галина была очень сердита, когда пришла ко мне. Агаты свои надела, можешь вообразить?
Я понимающе кивнула. Массивные серые клипсы и кольцо величиной с шайбу Галя нацепляла всякий раз, когда была не в духе. «Агат успокаивает нервы!»
– Виктор Петрович вроде как решил, что этой баней он окончательно застолбил участок за собой. Теперь никак его не отобрать. И вот еще что… Галя ведь с ним попыталась сначала по-хорошему поговорить. А он ей нагрубил.
Да, это вполне в духе моего свекра.
– Что он ей наговорил? – со вздохом спросила я.
– Что она живет одна, ей многого не требуется. А у него трое детей и внуки подрастают, нужно быть человеком без стыда и совести, чтобы отбирать у них землю. Велел ей даже не смотреть в сторону его бани. А если, говорит, устроишь поджог, я тебя саму спалю. У нее ведь, Таня, и в мыслях не было никакого поджога, боже упаси! Откуда он такое взял?
– Как Галина отреагировала?
– Внешне она спокойная была, но я видела, что внутри вся кипит. Отношениями соседскими она очень дорожила. Сказала, что худой мир лучше доброй ссоры. А главное, с Люсей они душа в душу… Галя не хотела терять их дружбу. Она начала готовиться к суду. Виктор Петрович узнал об этом – и запел по-другому!
– Вот неожиданность! – не выдержала я.
Валентина хихикнула.
– Виктор Петрович на два шага вперед не думает, что есть, то есть.
– Иногда мне кажется, совсем не думает, – брякнула я.
Спохватилась, что сказала лишнее.
– Он, конечно, умеет довести до белого каления, не поспоришь, – рассудительно сказала Валя. – Но ведь попытался все исправить. Ходил за Галей, предлагал деньги. Все ж таки не уперся как бык, а пошел на попятную. Вот только Галя стояла на своем. «Денег мне не надо, хочу свою землю обратно!» Готовила такой иск, чтобы не подкопаться. Документы собирала, нашла юриста… А свекор твой принялся обхаживать ее. Понял, что наезды его бесполезны, и решил лаской. Она иной раз зайдет ко мне и смеется: «Тортики носит!» В другой раз явился с цветами. Букеты таскал ей, вот такенные!
Виктор Петрович представился мне в образе товарища Саахова, с переломанной гвоздичкой через ухо.
Но как все это проходило мимо меня? И никто из Харламовых ни словом не обмолвился!
Или они сами не знали?
Вполне возможно. Мы все привыкли к мысли, что Виктор Петрович не способен на инициативу, если только дело не касается бани или технических работ по хозяйству.
– А ведь он не упомянул, что был у Галины в воскресенье, – вслух подумала я.
– Позабыл, должно быть, – оправдала его добрая Валентина. – Или перепутал. А больше я, вроде бы, никого и не видела у Гали. Но у меня, Тань, память тоже дырявая.
Я подумала, что нужно заглянуть к ней на днях. Наверняка она вспомнит что-нибудь еще. Из людей, подобных Валентине, не вытащишь нужное за один прием; она будет восстанавливать воскресный день урывками. Зато если собрать эти клочки, эти перепутанные фрагменты, получится законченный рисунок.
Я на это надеялась.
Когда я возвратилась домой, на крыльце меня поджидала Варвара. Губы у нее были поджаты. Заметь я это раньше, подготовилась бы, но мои мысли были заняты ее отцом.
– Где ходишь, Татьяна?
– Отнесла Вале игрушки для ее малыша…
– Ай, молодец! – во весь голос нараспев проговорила она. – О чужих детишках позаботилась! А своих, значит, повесила на шею больному старику!
Я посмотрела на нее внимательнее.
Взвинченная.
Глаза блестят, как у алкоголика при виде выпивки.
Красная ниточка рта нервно подергивается.
Все ясно. Варя общалась с мамой.
Когда-то я долго размышляла, отчего в присутствии Ульяны Степановны Варвара теряет человеческий облик. Вывод был неутешителен. Вот оно, проклятие недолюбленных детей: вечно заявлять о себе громким криком голодного птенца в гнезде. Варвара исполняет это буквально, Илья – иначе, но оба они по-своему доказывают родителям, что достойны их внимания.
Этого не исправить. Видит Бог, я очень люблю своего мужа. Тем острее чувство беспомощности. Стоишь со своей любовью, как дурак на берегу моря с мешком, набитым пеньковой паклей, а в десяти шагах от тебя тонет его лодка. Но законопатить эти щели можно только изнутри и только самому.