Никому не нравится. Черт возьми, я была уверена, что она обманывается в отношении нас, что деликатность Ильи и моя вежливая сдержанность заставляют ее думать, будто мы и впрямь радуемся еженедельному воссоединению семьи! Это хоть как-то оправдывало бы ту чудовищную настойчивость, с которой она созывала всех нас на свои воскресные сборища.
Но она не обманывалась. Она знала, что мучает меня и сына. Распухший от безнаказанности домашний тиран, пользующийся тем, что ее совестливый ребенок не может, не смеет, не умеет послать ее к дьяволу.
– Моя дочь не дрянь, – отчетливо сказала я. – Вы никогда больше не будете с ней так обращаться.
Илья потом признался, что он испугался. Не за меня, а меня.
Свекровь что-то отвечала, но я не слушала.
– Мы уезжаем. – Это относилось к моему мужу и плачущему ребенку у него на руках.
И мы уехали.
В машине Ева тотчас успокоилась. Маленький Антон – и тот дольше расстраивался из-за случившегося, а ей было достаточно, что мама с папой на ее стороне. Дома она уснула от переживаний прямо на стуле в прихожей, не успев ни помыть руки, ни дойти до кровати, и Илья тихо перенес ее в постель. Я посмотрела на ее упрямо прикушенную даже во сне губу и тихо прикрыла дверь.
Муж сидел на кухне.
– Я больше к ней не поеду, – ровно сказала я. – Ни я, ни дети.
Непроизнесенным осталось: ты можешь ездить сколько пожелаешь.
Но того, что я увидела, мне было достаточно. Мои страхи начали сбываться: свекровь пыталась подчинить себе моих детей, сломать их, причинить им боль. Сегодня она столкнулась с серьезным сопротивлением материала. Но я не буду больше подвергать свою дочь такому испытанию.
– Я тоже, – сказал Илья.
Я вопросительно взглянула на него. «Нельзя бросать родителей, что бы они ни творили», – тысячу раз повторял он мне. Я возражала, что между «бросать» и «приезжать каждую неделю» есть варианты, но оба мы знали: для его матери других вариантов нет.
– Мама перешла все границы, – сказал он.
«И это вы виноваты, – мысленно добавила я. – Вы подлаживались, подстраивались, играли по ее правилам – вы, все четверо, даже пятеро, включая Люсю, – однако у Люси есть хотя бы одно оправдание: она попала в зависимость. А вас, троих выросших детей, извинить нечем.
Что мешало вам хоть раз договориться между собой и дать понять матери, что она зарвалась в своем желании быть муравьиной маткой? Что вы не станете больше потакать ее безумию? Вы могли объединить силы тысячу раз за эти годы! Поводов хватало.
И все же вам ни разу не удалось то, что получилось сегодня у семилетней девочки.
Допустим, твоих сестер удерживают родительские деньги. Ни одна из них не испытала на своей шкуре, каково это – работать с утра до вечера всю неделю; возвращаться домой, не соображая от усталости, где твой подъезд; быть увлеченным своим делом настолько, что забывать поесть. Даже Варвара с ее трехдневной рабочей неделей. Что же говорить о Кристине!
Но с тобой, милый, все иначе».
Строго охраняя свою независимость, я сразу решила, что не польщусь на уговоры: «Пусть малыши побудут у нас, пока вы в отпуске» или «Мы возьмем их на все лето, чтобы они дышали свежим воздухом». Я не влезла в долги, которые позволили бы старшим Харламовым выкатить мне огромный неоплаченный счет.
И дети повсюду ездили с нами.
А главное, никогда, никогда не оставались у дедушки с бабушкой без моего присмотра.
О, как же это выводило из себя Ульяну! Но крыть горячую материнскую любовь ей было нечем.
«Вы не сумели дать ей отпор. Это вы развратили ее».
Вот что я подумала, глядя на своего безмерно усталого мужа. Однако вслух не сказала ничего.
В следующее воскресенье мы отправились в парк.
Потом смотрели мультфильм в кинотеатре.
Затем дети самостоятельно выпекали пиццу в ресторанчике.
Изучали рыб в океанариуме.
Гуляли вместе с нами, считая кошек, повстречавшихся на пути.
А потом приехала Кристина.
– Отдохнул – и хватит, – сказала она брату. – Возвращайся. Мама с папой тебя ждут.
Илья покачал головой.
– Я больше к ним не поеду.
– Мама извиняется! Просто в тот день она была очень расстроена, потому что…
– Не имеет значения, – перебил ее Илья. – Что за детский лепет! Извиняется она… Все, Кристин. Правда. С меня хватит.
Она прищурилась, и за хрупкой светловолосой девушкой выросла широкоплечая коренастая тень.
– С тебя, получается, хватит, – а с нас? Нам с Варей каково, ты подумал? А отцу? Мама каждый день на него наезжает!
– Не понимаю, при чем тут я…
– Илья, что здесь непонятного? Ты бросил нас одних. Сбежал. Вроде как мы теперь должны с мамой сами разбираться, а ты постоишь в сторонке, весь такой обиженный!
– Я и в самом деле обиженный. Ты присутствовала при сцене с Евой и все видела своими глазами.
– Месяц с лишним прошел, – сказала Кристина. – Давно пора проехать и забыть. Знаешь, Илья, мужчине не к лицу быть таким злопамятным…
– Я сам решу, что мне к лицу, а что нет. – Он нахмурился. – Послушай, что за нелепый у нас с тобой разговор? Что ты хочешь от меня?
– Приезжай в воскресенье обедать, – без колебаний ответила Кристина. – Мама с папой ждут, они соскучились по тебе.
– А я по ним еще не успел…
– Знаешь, может так получиться, что когда ты соскучишься, ждать тебя уже никто не будет.
Повисла долгая пауза.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Илья.
– Если ты решил, что можешь дезертировать, а нас с Варварой и папой оставить на передовой, флаг тебе в руки, Илюша. Характер у мамы сложный, здесь и говорить нечего. С ней тяжело. Раньше мы эту ношу делили на четверых, а теперь на троих. Ты хочешь, чтобы мы тебе благодарны были, или что?
– Я вообще ничего не хочу!..
– Если ты не приедешь в воскресенье, можешь считать, что сестер у тебя больше нет, – отчеканила Кристина. – И отца тоже.
– Это ты и от папиного имени мне заявляешь? – тихо спросил Илья.
Кристина не успела ответить: в соседней комнате заревел Антон, и Илья вышел быстрее, чем я дернулась.
Мы остались вдвоем на кухне.
Все это время я молчаливо сидела в углу, не участвуя в разговоре.
Прошла минута, другая. Из соседней комнаты доносился голос Ильи, успокаивавшего нашего сына.
– Ты делаешь ошибку, – сказала я. – Сейчас у вас есть возможность что-то изменить. Но если вы вернете все как было и притворитесь, будто ничего не случилось, так и останетесь в замкнутом круге.
– Молчи, – оборвала она меня с грубостью, которой я от нее прежде не слышала. – Это тебя не касается! Это семейное дело.
Я усмехнулась и сказала, что ее брат, так уж получилось, и есть моя семья.
Кристина не отозвалась. Она смотрела в окно, то ли делая вид, то ли действительно забыв о моем существовании. Спустя минуту вернулся Илья.
– Машинку сам себе на лоб уронил… – Он с улыбкой покачал головой.
Кристина тут же встала.
– Мама, папа и мы с Варварой ждем тебя в это воскресенье.
Она ушла. Илья долго молчал, затем задумчиво сказал в пространство:
– По сути, визит Кристины – отчаянный крик о помощи…
Я засмеялась и вышла. И продолжала смеяться, идя куда-то, не помню точно, куда, кажется, в тапочках на лестничную клетку, потому что мне срочно требовалось покурить, и хотя я бросила сто лет назад, а в доме, где мы живем, нельзя дымить на этажах, я все-таки шла по старой памяти то ли вверх по лестнице, то ли вниз, в надежде найти старое продавленное кресло, батарею с пустой баночкой на подоконнике, куда можно сесть, закурить и смотреть в пыльное подъездное окно, не думая совсем ни о чем.
Как я могла надеяться, что они его отпустят!
Как я могла быть так глупа!
«Дисфункциональные семьи, – наставительно заговорило радио в моей голове голосом ведущего Николая Дроздова, – жестко контролируют членов своего сообщества. Даже когда наблюдателю кажется, будто участник решительно порвал отношения с группой, его возвращают коллективными усилиями, поскольку его пример может привести к негативным последствиям для оставшихся членов семьи».
Это семейное дело.
Следующие два дня, куда бы я ни пошла, мне везде чудился взгляд моего свекра. Я так и не решила, что думать об эпизоде с книгой. Могло ли мне показаться? Да, вполне. Я крутила в голове мысль, что передо мной стоит убийца. Она могла управлять моим воображением.
Но если нет?
Варвара разгуливала по поселку под ручку со своим Богуном. Чем дальше, тем меньше он мне симпатичен. Разве что его почтительное обращение с Люсей искупает в моих глазах половину грехов.
О которых я, кстати, ничего не знаю. Буквально, человек без биографии.
Он так мало рассказывает о своем детстве, будто родился сразу взрослым. Даже историй о тяжкой водительской доле мы не слышали от него. Лишь раз он поведал под общим нажимом о женщине в голубом платочке, которую дальнобойщик подбирает на пустой дороге, где поблизости нет ни поселков, ни деревень, высаживает там, где она просит, – опять же, в месте, лишенном признаков человеческого жилья, – а через двести километров снова видит эту женщину голосующей на обочине.
Я слышала эту байку и раньше.
Найти укромное место в доме мне так и не удалось. Мансарду заняла Кристина, решившая, что это подходящее место для йоги.
В конце концов я догадалась, куда никто не сунется. Под предлогом, что нужно помыть в доме покойницы полы на пятый день, я взяла ведро с тряпкой, перчатки и прошествовала к соседке. Выдуманную примету никто не решился опровергнуть.
Что-то побудило меня заглянуть в тумбочку, откуда я унесла пять тетрадей.
Пусто!
Кто-то приходил сюда.
Я проверила другие ящики, надеясь, что бумаги Галины не уничтожили, а переложили.
Ничего!
Чья-то мысль шла тем же путем, что моя.
Но, сам того не зная, этот человек подтвердил мои подозрения. Мы имели дело с убийством, а не случайным отравлением. Кто-то боялся Галиных записей.