Ее прекрасные сборники рецептов, ее рисунки – где это все? Зарыто в земле или сгорело в печи нашей бани?
У меня осталось всего пять тетрадей.
Первые три оказались дневником наблюдений за посадками. Я разочарованно отложила их.
Четвертая тетрадь меня озадачила. Ее начали вести, судя по датам, которые Галина заносила в левую часть листа, всего месяц назад. Раз в три-четыре дня появлялась надпись: «Метеорит». Затем – «Клубника». Следующая запись относилась к середине августа: «Муравейник и лилии». Отличное название для книги, но при чем здесь тихий ежовский сад? Я с прошлого визита помнила, что в нем не растут лилии и, конечно, нет муравейников.
– Негоже лилиям прясть в муравейнике?
Я заглянула в записи дальше и две не смогла разобрать: что-то вроде «чзк» и «пчн». Затем ровно неделю спустя: четко, крупно, со смешливой завитушкой над первой буквой: «Тортила».
Это уже ни в какие ворота не лезло.
Я закрыла глаза. Представила, что иду по саду. Вокруг падают метеориты, вспыхивают белоснежные лилии. Толстая черепаха, сидя на муравейнике, насмешливо помахала когтистой лапой. «Толстая». Разве черепаха может растолстеть, и если да, как это заметить – она ведь в панцире? Мысль о толстеющей черепахе завладела моим сознанием, и на некоторое время Тортила вытеснила все остальное.
Меня осенило:
– Торты!
Супермаркет на окраине поселка выставляет в крутящейся витрине коробки с пирожными и тортами. Среди них есть и «Тортила», и «Муравейник». А «чзк», без сомнения, означает чизкейк! «Метеорит» – название конфет.
Вот что она записывала: подношения, с которыми являлся к ней мой свекор, ни в чем не знающий меры.
Я взглянула на исписанные странички другими глазами. История унижений Виктора Петровича лежала у меня на коленях.
Вместо своей оздоровительной прогулки он шел в супермаркет. Закупал цветы и сладости – на большее у него не хватало фантазии – и возвращался кружным путем, чтобы его не заметили из собственного коттеджа. Вручал подарки Галине, улыбался ей… Может быть, заходил в дом, чтобы после светской беседы перейти к тому, что его действительно тревожило.
Уверена, как только за ним закрывалась дверь, эти торты отправлялись в мусорное ведро.
Сильно же он обидел ее в первом разговоре, если она развлекалась следующие полтора месяца, принимая его жалкие подарки и держа его подвешенным на ниточке!
В конце концов он понял, насколько смешон, и убил ее.
Даже у его обжорства есть границы. Он не стал бы подбирать пирог с пола, если бы не хотел создать нужное впечатление: «Я был отравлен! Едва не погиб!» Книг Виктор Петрович не читает, но телевизор в гостиной включен почти всегда. Ульяна Степановна уважает сериалы по Агате Кристи. Ему хватило ума извлечь из них убедительное, как он считает, алиби для преступника.
Это смехотворно, но ведь я и в самом деле поначалу была убеждена, что он единственный, кто вне подозрений.
Я спрятала тетради под матрас в спальне Ежовой. Виктор Петрович думает, что уничтожил все записи, так что можно не стараться с тайником.
Когда я опускала матрас на место, в прорезях решетки на полу мелькнуло что-то красноватое. Я легла на живот и вытащила из-под кровати знакомый предмет.
Малую панду. Фигурку размером не больше детской ладони.
Эту панду бойфренд Кристины подарил Еве. Проще всего было объяснить находку тем, что моя девочка потеряла фигурку в комнате Ежовой в тот день, когда Ульяна взяла ее с собой.
Но вот беда: я уверена, что после этого панда попадалась мне на глаза.
Моя девятилетняя дочь иногда проявляет пугающую меня самостоятельность. Ее идеи бывают неожиданны – взять хоть змею под крышкой рюкзака. Тогда я смеялась, но сейчас мне не до смеха.
Зачем Ева пробиралась в дом погибшей соседки?
Я отыскала дочь в детской: она делала вид, что занимается уроками, и подняла на меня преданный взгляд. Однако я-то знаю, что учительница начнет давать домашние задания не раньше октября.
– Книжку можешь не прятать, – усмехнулась я.
Ева, слегка покраснев, вытащила из-под тетрадей иллюстрированный «Декамерон». Я с трудом удержала серьезное лицо; на несколько секунд причина, которая привела меня сюда, была вытеснена этим неожиданным выбором внеклассного чтения. Удивительно не то, что Ева схватилась за Боккаччо, а тот факт, что он оказался в семейной библиотеке.
– Где ты его взяла?
Ева помялась. Ей не хотелось сдавать источник запретного чтения.
– Во втором ряду на верхней полке, – со вздохом призналась она.
Иллюстрации не содержали в себе ничего неприличного, и я вернула книгу дочери. Она поймет в ней лишь то, что доступно ей в силу возраста; остальное просочится, как вода сквозь решето.
Я положила на стол панду. Мне предстояла задача потруднее, чем цензура ее литературных интересов.
Но не успела я задать ни одного вопроса, как Ева схватила игрушку и звонко чмокнула в макушку.
– Ура! Я и забыла про нее! Ты забрала ее у бабушки, да? Я сама хотела, но забегалась… знаешь, столько дел, столько дел! Ах, нет ни минутки свободной.
В другое время ее уморительная серьезность в подражание взрослым рассмешила бы меня. Но я была слишком изумлена тем, что услышала.
– Ты сказала, забрала у бабушки?
– Ага. Панда жила у нее. У всех есть фигурки, а у бабушки нету… Это ведь неправильно, да?
Она умильно заглядывала мне в глаза, изображая заботливую внучку, но я отмахнулась от ее невинного притворства.
– Когда бабушка взяла ее у тебя?
– Не помню, – зевнула Ева.
Я присела на корточки и взяла ее за плечи.
– Постарайся вспомнить! Это важно для меня.
Она притихла. Я многое позволяю своим детям, но оба знают, когда нужно остановиться.
– Вчера… или позавчера… Нет, подожди! Раньше! В тот день, когда я крутила «колесо» для Антона! Я боялась, что панда вывалится, и отдала ее бабушке. А бабушка сунула в карман своего фартука.
Два дня назад. Это было два дня назад!
Ева взялась показывать младшему брату, как нужно делать гимнастическое «колесо» – переворот через голову с опорой на руки. С таким же успехом круг мог бы обучать квадрат катиться. Однако они провели несколько радостных часов на заднем дворе, то и дело шлепаясь в густую траву и хохоча.
Значит, Ульяна вышла к ним в своем старом домашнем фартуке с кучей карманов. Этот фартук нафарширован предметами. Она частенько таскает с собой и ножницы, и ножи, – не удивительно, что карманы протерлись. Панда была спрятана в одном из них, а затем покинула укрытие, отправившись изучать подкроватный мир в комнате Гали Ежовой.
И это произошло после того, как Ульяна прибиралась в ее доме.
– Спасибо, улиточка, ты мне очень помогла. – Я поднялась и поцеловала дочь в лоб.
– Мам, а что случилось?
Ева внимательно смотрела на меня снизу вверх. Иногда у нее становится пугающе взрослый взгляд, и невозможно понять, о чем думает моя дочь в такие секунды.
Мои родители редко лгали мне, и я стараюсь не обманывать Антона с Евой без необходимости. Но и вешать на них груз наших тягот ни к чему. Я всегда презирала тех взрослых, что используют детей как наперсников. В этих людях нет понимания, но главное – в них нет жалости. А ребенка нужно жалеть не меньше, чем любить. Любовь бывает слепа; жалость всегда зряча. Мы видим своих детей яснее, жалея их.
– Я нашла панду в доме Гали и переживала, что ты забиралась к ней тайком.
Это часть правды, и ее вполне достаточно.
– Я бы не стала, – подумав, сказала Ева, и прежде чем я успела восхититься ее деликатностью, добавила: – Там нет ничего интересного!
До разговора со свекровью мне нужно было кое-что проверить. Забравшись на табуретку, я вытащила с верхней полки книжного шкафа несколько томов из серии «Библиотека мировой литературы». Девственно свежий, будто вчера из типографии, Рабле, которого никто не читал; Ларошфуко с неразрезанными страницами. Эти книги давно не нужно добывать или обменивать, но они по старой памяти являются предметом гордости владельцев.
За первым рядом солидных писателей чернела дыра, как от вырванного зуба, – отсюда вынули Боккаччо. Справа от дыры я увидела толстый сборник под заманчивым названием «Шедевры эротической литературы», слева – задрипанную книжонку «Неприкрытый Пушкин». Не без труда вытянув «Шедевры», я открыла их. У первых десяти страниц были загнуты уголки. Потом Виктор Петрович, очевидно, утомился.
На этой полке нашлось семь книг схожей тематики, в том числе «Камасутра». Между обложкой и титульным листом были вложены чеки. Не знаю, что заставило меня их просмотреть. Вся эта околоэротическая литература была приобретена в августе.
Мне бы задуматься! Но в тот момент я еще не понимала, что это означает. На краю сознания шевелилась какая-то мысль, словно забытая овечка в высокой траве, но остальное стадо бодро скакало туда, где возвышалась над скалами великанская фигура Ульяны, и овечка осталась без внимания.
… Мне всегда сложно было хитрить. Изобретательность – не мой конек. Другой человек на моем месте пошел бы на уловку, чтобы выудить у свекрови ответ, но я, поразмыслив, решила, что этот путь не для меня.
Свекровь вязала перед телевизором в гостиной.
Вяжет она, как и готовит, с большой любовью и фантазией. Но если кушанья ее вредны и обильны жиром, то вещи, выходящие из ее рук, отличаются вкусом. Юбочки и платья для Евы, свитера для Антона сидят на них идеально. У нее от природы прекрасное чувство цвета. Иногда я жалею, что она не рисует, хотя бы для собственного удовольствия. Увы, с точки зрения свекров любое занятие, результат которого не имеет практического применения, есть не что иное как глупая трата времени.
Я села в кресло и некоторое время следила за перипетиями расследования пастора Брауна.
– Ульяна Степановна, вы заходили позавчера к Ежовой?
Она дернулась и ткнула спицей в подушечку указательного пальца с такой силой, что на коже выступила капелька крови. Ульяна прижала ее к губам.