В воскресенье Бабкин снова был у Харламовых. Глядишь, Богун попривыкнет к нему и расслабится.
Ничего не изменилось. Сергей повесился бы с тоски, если бы ему пришлось каждую неделю обедать с родителями, и особой радости в окружающих он тоже не замечал. Что-то было не в порядке и помимо Богуна.
Объяснение нашлось между солянкой и фаршированным гусем, когда для главы семьи поставили отдельную тарелку c овсянкой на воде.
– Виктор Петрович после отравления на диете, – пояснила Ульяна
Бабкин вопросительно взглянул на нее.
– Как, Кристина вам не рассказывала?
Рассказ о смерти соседки так огорошил Сергея, что он даже забыл выразить приличествующие случаю чувства. Понял, что сидит с каменной физиономией, только по насмешливому взгляду жены Харламова-среднего – той самой, с челкой и кольцом.
– Ты мне ничего не сказала! – Он обернулся к Кристине, и на этот раз притворяться ему не пришлось.
– Я как-то не подумала… Прости, милый, не хотелось тебя огорчать, – нашлась она. – Я знаю, как ты за меня переживаешь!
Гусь вместе с его начинкой встал Бабкину поперек горла. В доме уголовник, подкатывающий к сестре-дурище, в соседнем коттедже откинулась здоровая тетка, папаша едва не скопытился – а он ни сном, ни духом.
Сразу после обеда Бабкин отвел Кристину в сторону и скупо объяснил, что на таких условиях он работать не станет.
– Я реально не придала этому значения, – оправдывалась девушка. – Ну правда, Сережа! Папа уже на следующий день был дома!
– А соседка твоя на следующий день была в морге, – в тон ей ответил Бабкин.
– Ну-у-у… Не моя, а мамина! Нам очень жалко тетю Галю, но, слушай, она ведь чуть было всех нас не перетравила, понимаешь? И вообще, в доме повешенного о веревке не говорят!
– Веревка и повешенные тут ни при чем. Я веду расследование, и все, что происходит вокруг твоей семьи, может иметь к нему отношение. Собираешься фильтровать факты? Ради бога. Но на мое участие в таком случае не рассчитывай.
– Ничего я не фильтрую… – Кристина неожиданно схватила Бабкина за локоть, прижалась к нему. – Сделай лицо помилее! На нас эта стерва смотрит!
Женщина, которую назвали стервой, играла с ребенком в тени деревьев.
– Она возится с сыном.
– Это тебе так кажется! А на самом деле она постоянно подглядывает, вынюхивает… Я прямо спиной чувствую ее взгляд.
– Не похожа она на стерву.
– Она высокомерная дрянь, – отрезала Кристина. – Хочет только одного: чтобы Илья был в ее полном распоряжении. Ее бесит, что он привязан к нам. Она его настраивала, чтобы он вообще перестал помогать маме с папой. Я думаю, – поделилась она, – это зависть. Черная зависть, бабская, как в книгах описывают. Так, пойдем на улицу, покурим! Не хочу, чтобы папа закатывал глаза и молча страдал. Они в курсе, что я курю, но их все равно колбасит на эту тему.
Они вышли за калитку, и Кристина достала тонкие сигаретки.
– Чему она завидует? – спросил Сергей.
– У нее нет такой семьи, как у нас, – ответила девушка, не задумываясь. – Чтобы каждый за другого горой, и если какая-нибудь беда случится, вот как с папой недавно, чтобы все сплотились вокруг. У нее вообще нет нормальной семьи, ее с тринадцати лет отец растил, а он не от мира сего. Мы на свадьбе его видели. У него был такой вид, будто он не понимает, зачем здесь оказался. И штиблеты дырявые! Вот скажи: нормальный человек наденет на свадьбу единственной дочери дырявые штиблеты? Он с прибабахом! Чокнутый.
– А мать?
– А мать она убила, – хладнокровно сказала Кристина.
Сергей вспомнил женщину с бледными губами и челкой, похожей на упавший нож гильотины.
– Как это?
– Она была дико капризная в детстве. Настоящая сучка, если честно. В принципе, ничего не изменилось. – Кристина хихикнула, но снова посерьезнела, вспомнив, что речь идет о смерти. – Короче, родители отправили ее в лагерь, когда ей было тринадцать лет. Дико крутой! А она одного дня не дотерпела до конца смены. Надоело ей там, понимаешь? Она же у нас королева! Вокруг быдло – ну, как наша семья.
Бабкин покосился на нее. Ого, какие страсти в тихом семействе!
– Танька позвонила и стала требовать у родителей, чтобы ее немедленно забрали. Потому что ей просто не хочется там оставаться. – Кристина очень смешно передразнила медлительный, холодноватый голос Татьяны, утрировав ровно настолько, чтобы перед глазами Бабкина встала девочка-подросток с рваной черной челкой, любимица родителей, привыкшая, что все исполняется по первому ее требованию. Отличная учеба, успехи в музыкальной школе, стихи; такая безупречная вежливость с теми взрослыми, которые ей не нравятся, что это граничит с хамством; избирательность в дружбе; убеждение с детских лет, что она на голову выше сверстников. Небезосновательное, кстати говоря.
– Короче, она измочалила матери нервы в труху своими претензиями. Та взяла отгул, села за руль и попилила за дочуркой в лагерь. Возвращались вечером, в дождь. На обратном пути мать не справилась с управлением, они перевернулись и вылетели на встречку под фуру. Мать сразу насмерть. А наша ничего, что ей сделается…
– Я бы не стал называть это убийством, – заметил Сергей.
– Да брось! А что это такое, по-твоему? Если бы она не позвонила, ее мать была бы жива, так? Значит, убийство, самое натуральное.
Кристина с сокрушенным вздохом выкинула окурок в урну.
– Вот поэтому она нам завидует. Недавно знаешь, что было? Мы обнимаемся с папой и мамой, ну, у нас это часто, обнимашки, чмоки-чмоки, всякие нежности… Смотрю – а она сверху таращится из окна под крышей. Лицо жуткое, перекошенное, белое, как маска. Я чуть не заорала. От нее всего можно ожидать. Может, она ночью встанет и перережет нас всех.
Бабкин выразил вежливое сомнение в вероятности такого исхода.
– Ты просто ее не знаешь, – сказала Кристина. – Она жуткая сука.
– Давай возвращаться. – Сергей боролся с желанием закурить.
Ему пришла в голову неприятная мысль: история о бродяге, которого зверски гнал Богун, могла быть выдумкой от начала до конца. Способом заманить его к Харламовым.
Но, собственно говоря, зачем?
Вроде бы незачем, сказал себе Бабкин. Кроме того, с Григорием ведь и впрямь что-то не так.
Но теперь он был уверен: вздумай Кристина обмануть его, ей бы удалось. Черт его знает, что у таких девиц в голове. Кажется, что хлопковые шарики, розовые лепестки и медвежата, а приоткроешь крышечку – кипит, бурлит и чем-то опасным постреливает.
Вернувшись, он присмотрелся к жене Ильи внимательнее.
Сам Илья ему, пожалуй, нравился. Программист. Спокойный, улыбчивый. На подколки сестер не обращает внимания. Много возится с малявками.
И дети их Сергею были по душе. В особенности мальчуган с подкупающе серьезным взглядом.
Старшая сестра – его противоположность. Спутавшиеся светлые волосы, голубые глаза, коленки в синяках и ссадинах. На пальчике детское кольцо, явно в подражание матери. С первого взгляда она показалась ему копией Кристины: прехорошенькая жестокая малышка, равно способная на дурные и добрые движения души. Но чем дольше он смотрел на Еву, тем больше видел в ней мать. Те же узкие скулы, крупноватый нос, высокая, четко очерченная арка верхней губы.
Умершая соседка не выходила у него из головы. Болиголов, значит… Мало ему мутного типа без отпечатков, теперь еще и это.
Не любил он такие совпадения! Вчера его наняли, а сегодня по соседству свежий труп. И дети еще…
Он огляделся и заметил, что мальчик исчез. Только что был здесь – и вдруг пропал. Сергей обернулся: калитка открыта. Илья разводит костер, Ева крутится у него под ногами. Харламовы-старшие в стороне. Сестры уносят посуду, старушка в кресле на веранде присела на уши Богуну – должно быть, вспоминает, как служила фрейлиной у ее величества.
– Антон! – позвал Сергей. – Ты где?
Дети этого возраста способны буквально раствориться в воздухе, побежать за бабочкой, укатившимся мячиком – и исчезнуть. Бабкин пошел к калитке, ускоряя шаг. Не хватало еще, чтобы мальчишка выскочил на дорогу… тьма взрослых в доме, а за пацаненком никто не уследил…
– Он убежал играть со старшими ребятами.
Бабкин обернулся и увидел Татьяну.
– Какими ребятами? Где?
– Пойдемте, я вам покажу.
Она провела его по тропинке между деревьев, обогнула дом.
С обратной стороны участок Харламовых выходил на переулок, въезд в который с обеих сторон был закрыт шлагбаумами. Посреди переулка высилась гора красно-желтого песка. Вокруг нее копошились мальчишки, среди которых он с облегчением увидел темную ушастую голову.
– Сосед привез песок специально для детей. Наверное, это последние выходные, когда можно поиграть в этой куче в свое удовольствие. Потом начнутся дожди.
Голос у нее был негромкий и какой-то глуховатый. Бабкин лишь теперь ощутил, как резал ему слух визгливый тембр Харламовой и ее старшей дочери.
– У вас есть дети, – сказала Татьяна, и это был не вопрос.
– Почему вы так решили?
– Когда вы не увидели Антона, то сразу пошли проверять самое опасное место. Это чисто родительская реакция.
– Это профессиональное.
– Гнойные хирурги всегда ловят убежавших мальчиков, – согласилась она без улыбки. – Над пропастью во ржи.
Черт! Он и забыл, что выдал себя за хирурга. Вот почему за обедом Ульяна приставала к нему с вопросом, правильное ли лечение назначили ее мужу, и рвалась показать какие-то назначения.
– Вы так резко осадили Ульяну Степановну… – сказала Татьяна. – Вам часто приходится отбиваться от расспросов такого рода?
– Бывает… – Он судорожно пытался вспомнить, в чем заключалась резкость. Вроде бы он просто ответил, что ничего не понимает в отравлениях. – А вам?
Она улыбнулась.
– Я архитектор. Нам легче, чем юристам и врачам. Поверьте, никто не хватает архитектора за руку с просьбой сказать, что не так с его домом.
– А что обычно не так с домами? – заинтересовался Бабкин.