Ему вспомнился поганец, которого он оттаскал за ухо.
Слава Богу, у него нет своих детей. Он последний человек на земле, который способен кого-то воспитывать.
«Нет, последний – Илюшин…»
– Так, короче, слушай сюда, Антоха, – начал Богун. – Я тебя ща научу. Ща. – Впервые за весь день Бабкин расслышал в его голосе неподдельный энтузиазм. – Значит, тебе этих гондо… мальчишек надо проучить. Идешь в дом, берешь горшок.
– Я на унитаз…
– Ну, а в горшок-то сможешь покакать? Правильно, чего там мочь! Как покакаешь, надевай перчатки. Вот, у меня есть. На, суй в карман! Надеваешь, значит, перчатки, несешь горшок к песочнице, зачерпываешь из горшка и обмазываешь эту их башню! Щедро обмазывай, не жалей! Друзья твои утром приходят – а крепость-то вся в гов… в какашках! Просекаешь?
Он залился мелким смехом.
– Руками из горшка зачерпывать? – непонимающе уточнил Антон.
– Не голыми! В перчатках!
Мальчик подумал немного.
– А зачем?
– Да как же! – Богун в возбуждении хлопнул себя по ляжкам. – Они тебя прогнали? Прогнали! Виноваты они перед тобой? Виноваты! А как их наказать? Ты же малек совсем, ни врезать, ни приложить… А взрослых в это дело впутывать западло! Ты имей в виду: мамашу с папашей приводить нельзя. Надо самому разбираться. Вот ты и разберешься! Авторитет будет. Уважение.
Судя по долгому молчанию, Антон пытался уловить взаимосвязь между содержимым горшка и уважением. Бабкину эта связь тоже не была очевидна.
– Они, эти ушлепки, поймут, что тебя задевать нельзя! – растолковал Богун. – Себе дороже! Ты покажешь, что если тебя задели, ты этого с рук не спустишь, заденешь в ответ. Графа Монте-Кристо знаешь? Он своим врагам отомстил. И ты отомстишь! Давай-давай, не трусь! А прикинь, какая вонь пойдет от башни-то!
Он снова негромко захохотал.
Сергей переставил Илюшина с последнего места на предпоследнее. Кандидатура худшего воспитателя года только что была им утверждена без малейших сомнений.
Послышалось шуршание.
– Они мне большие… – протянул Антон.
– Ну и ляд с ними! Возьмешь палку и палкой обмажешь. Или не палку… что у тебя есть? Совочек есть? О, годно! Совочком обмажешь, только выкинь его потом в кусты, чтобы не запалили. Типа, ты ни при чем.
Бабкин собрался вмешаться, но не успел. Скрипнуло дерево, и раздался голос Ильи:
– Антон, подойди-ка ко мне…
Сергей высунулся из-за угла и увидел, как из гамака, натянутого между деревьями, выбирается программист. Илья бросил на сетку книгу, с которой и лежал в гамаке все это время, не замеченный ни Богуном, ни собственным сыном. Не было никакого сомнения, что он, как и Бабкин, слышал весь разговор.
– Папа, папа! Мы тебя не заметили!
– Я догадался, милый.
– Меня в песочнице обидели. А дядя Гриша сказал…
– Мы с тобой потом обсудим то, чему тебя учил дядя Гриша. А сейчас беги домой, найди маму. Хорошо? Побудь пока с ней.
– Ага!
Антон вприпрыжку убежал.
Программист выпрямился. Они с Богуном теперь стояли вполоборота к Сергею. Ни тот, ни другой не замечали сыщика.
– Давай с тобой договоримся так, – задумчиво начал Илья, не обнаруживая ни тени злости или раздражения. – Придержи при себе свои педагогические методы. Макаренко из тебя хреновый.
– Макаренко-фигаренко, – врастяжечку протянул Богун. – Ты вот пришел критику наводить как любящий папаша. Ну, я тебя понимаю. Отцу всегда на душе больно, когда его сынишку учат левые мужики. Но ты за Антоху-то заступишься или как? Или на тормозах спустишь? Типа, опустили тебя, сынок, а всем пофиг!
– Ты чем-то расстроен, похоже, – сказал Илья, помолчав. – В другой раз поговорим.
Он повернулся, собираясь уходить.
– Я с тобой разговор не закончил, – вслед ему сказал Григорий.
Бабкин кожей ощутил, что он едва сдерживается. И понимал, почему. Сам он был куда ближе к тому миру, из которого происходил Богун, чем к тому, которому принадлежал Илья. Напротив них стояло невозмутимое благополучие; представитель той части общества, в которой травмы не наносятся кулаками, а прорабатываются с психотерапевтами. Слова «каршеринг», «кофе-брейк» и «плейстейшен» для него не были пустыми звуками. Если Бабкин верно представлял себе Богуна, у этих двоих вообще не имелось точек пересечения.
– А о чем ты хочешь разговаривать? – с вежливым недоумением спросил Илья.
– Будешь сынка-то защищать, а?
– Это мое дело.
– Ну, прибежал-то он жаловаться ко мне, не к тебе! А ты сейчас начнешь ему в уши дуть: дядя Гриша плохой, дядя Гриша херню посоветовал!
Илья пожал плечами:
– Так ты херню и посоветовал. Я не понимаю, что тут обсуждать. Твои нереализованные детские мечты, что ли? Если ты действительно хочешь знать, как я собираюсь решить возникшую проблему… Не думал пока, надо с Таней обсудить. – Богун издал отрывистый смешок. – Наверное, завтра пойду с Антоном в песочницу и стану строить вместе с ним что-то такое, чтобы другие дети захотели с нами играть. Что-то сложное. Вестерос, например.
– Чо?!
– Да, Вестерос – чересчур масштабно, – согласился Илья. – Королевская Гавань в самый раз. Сложная организация крепости, улочки, порт…
А ведь он молодец, неожиданно подумал Бабкин, это может сработать, запросто может, хотя в его, Сергея, детстве среди взрослых не было принято действовать подобным образом.
– Ну, я так и думал, – сказал Богун. – Языком чесать ты горазд, а на деле припрешься, как лось, к этим недоноскам, и все испортишь. «Улочки, порт», – передразнил он. – Заклеймят твоего Антоху стукачом, и чего тогда? А ему тут еще жить…
Илья неожиданно засмеялся.
– Слушай, вот это идеи у тебя! То детские постройки фекалиями обмазывать, то стукачами кого-то клеймить… Одна другой лучше! Ты бы выбирался из своего средневековья, что ли… Тебе же самому легче станет. Глядишь, можно будет без какашек с людьми контактировать.
Едва услышав его добродушный смех, Бабкин понял, что добром это не кончится. Не в том состоянии был Богун, чтобы не принять это на свой счет.
И оказался прав.
– Б***ь свою дома учи, а меня не надо! – огрызнулся Григорий.
Мощный удар сбил его с ног. Илья врезал Богуну, не задумываясь, и теперь стоял, помахивая расслабленной кистью и морщась.
Хук был хорош. Бабкина больше всего впечатлила его молниеносность. Чертов программист не стал задумываться, не провел мысленную оценку оскорбления, не взвесил все за и против. Он просто ударил.
Григорий вскочил, занял стойку. На его стороне был опыт драк без правил. Зато его противника учили профессионалы.
Именно сейчас Бабкину стоило бы вмешаться. Но он сгорал от любопытства: кто победит? На кого стоит поставить в этом махалове? Перед ним, в широком смысле, развивалось столкновение не личностей, а идеологий.
Первая же минута боя принесла ответ. Илья побеждал с разгромным счетом. Бабкину только теперь бросилось в глаза, что, по сравнению с сутулым Богуном, программист высок и крепок. Быть может, это не было бы преимуществом, не дерись Илья с таким хладнокровием.
Пока Богун бессмысленно, хоть и свирепо, размахивал кулаками, Харламов технично врезал ему пару раз. Бабкину показалось, что он щадит своего противника. От первого удара Григорий согнулся пополам. Вторым его отбросило на траву.
Ахнула женщина, и в начинающем темнеть воздухе Сергей разглядел высокую фигуру. Татьяна! Она не кинулась разнимать мужчин, как он ожидал. От веранды за ней торопливо ковыляла Люся.
Богун поднялся, шатаясь, и вновь кинулся на противника. Теперь им руководила одна лишь слепая ярость. Ему снова досталось бы, если б не старушка.
– Что вы здесь устроили? Возмутительно! Безобразие! – Голос ее дрожал от негодования. – Как не стыдно! На глазах у детей!
К удивлению Сергея, это воззвание подействовало. Григорий остановился, покачиваясь, как пьяный.
– Прости, Люсенька, – виновато сказал Илья. – Мы больше не будем, обещаю. Дурачились, увлеклись…
– Дурачились, – хрипловато подтвердил Богун. – Увлеклись. Грешны, Людмила Васильевна! Но обещаем исправиться. Верно, Илья?
Григорий протянул ему руку. Программист, поколебавшись, пожал ее.
«Отпечатки! – мысленно взвыл Сергей. – Сейчас-то бы их и снять!» У него была техника снятия отпечатков при рукопожатии, но вот беда: ладонь сжимали не ему.
– А вы что стоите, как, извините, столб? – накинулась на него Люся. Она даже ругалась смешно: негромко, с такой четкой артикуляцией, будто начитывала радиопьесу. – Ей-богу, не ожидала от вас страсти к гладиаторским боям.
– Скорее уж, к цирку, – подал голос Богун и ухмыльнулся. – Клоун я, клоун! Больше не буду паясничать, Людмила Васильевна. Не тревожьтесь. Пойдемте чай пить!
Бабкин заметил, что Богун вернулся к прежней манере речи. Приблатненные интонации и словечки исчезли.
– Вы меня заставили поволноваться, – доносился до него укоризненный голос Люси. Григорий, полуобняв за плечи, вел ее к дому. Илья невесть откуда взявшимся фонариком освещал им путь. «Идиллическая картина», – восхитился Бабкин.
– В самом деле, почему вы их не разняли?
Татьяна стояла в нескольких шагах, положив ладонь на корявый ствол яблони. Челка ее растрепалась от быстрой ходьбы, лицо казалось бледнее обычного.
– А вы? – вопросом на вопрос ответил он.
– Я-то не умею драться. В отличие от вас!
– Вы бы закричали, и все прекратилось само собой. Вон как Люся.
Татьяна покачала головой.
– У Люси особый дар, – с нежностью заметила она. – Люся – миротворец. Она – наша Эйрена.
– А вы, значит, Эрида?
От него не укрылся ее удивленный взгляд, и Бабкин самодовольно усмехнулся про себя. Маша в прошлом месяце вместе с подругой-художницей корпела над иллюстрациями к пересказам греческих мифов для детей. Они столько обсуждали этих чертовых богов и богинь, складки на их хитонах, атрибуты их божественной силы, что он в конце концов кое-кого запомнил.
– Ни в коем случае. Кстати, нам с вами пора. Сейчас Григорий умоется, и, чтобы сгладить неловкость, всех позовут есть пирог.