Кроме разве что рисунка, спланировавшего к моим ногам. Я случайно узнала чужую тайну. Не знаю, осведомлен ли об этом кто-нибудь из Харламовых… Сомневаюсь.
Я отыскала в сети Дмитрия Ахметова, художника из Екатеринбурга. Он работал в те годы, когда город еще был Свердловском. Умер в сорок лет.
Он занимался графикой, иллюстрировал детские книги. Закопавшись, точно крот, в поисковик, на четвертой или пятой странице я наткнулась на сайт, где его работы были выложены в хорошем разрешении.
Везде та же манера: уверенная, будто летящая линия, но при этом нервический почерк, если так можно выразиться о графике. Мне понравилось, как Ахметов работал с пустым пространством, наполняя его смыслом.
Я обдумывала, с кем можно сравнить его стиль. И вдруг загрузилось новое изображение. Опешив, я рассматривала фигуру обнаженной женщины у окна, подписанную: «Эскиз № 2».
Моделью для эскиза служила Люся.
Это была ее спина, ее характерный полуоборот головы с легким наклоном. Кудряшки, спадающие на плечи, – из тех времен, когда она делала химическую завивку. Люсин профиль с носиком-кнопочкой. Обнаженная маленькая Люся с эскиза тянулась вверх, чтобы достать до форточки, мышцы спины и икр были великолепно прорисованы. Вокруг ее фигуры пространство смазывалось, таяло.
«Человек, который долгие годы был мне безгранично дорог».
Я представила, как Люся хранила свое тайное воспоминание о возлюбленном, скрывая его от Харламовых. Особенно от Ульяны! Ведь члены ее семьи – люди исключительно высокоморальные!
Да, у Люси был роман.
Как же ей, наверное, хотелось поговорить о своем художнике! Она доверилась мне, показала в щелочку краешек своей жизни… И больше никому.
В этой семье все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Неплохо бы каждому, пересекающему порог дома Харламовых, расписываться в знак того, что он понимает, о чем речь.
Все, что вы скажете.
Может быть использовано.
Против вас.
Люся знает об этом. Она, охотно делящаяся подробностями своей жизни, ни словом, ни намеком не упомянула любовника. Ни Кристину, ни Варвару, не говоря об их родителях, никогда не интересовало, кто автор рисунка. Умри Люся, они безжалостно выкинут все ее «старческое барахло».
Я представила Харламовых, всех четверых, сжигающих вместе с сухими ветками и травой рисунок Ахметова, деревянную доску и старые снимки никому не нужных людей.
Что-то было в этом образе – четверо возле пламени, в котором обугливаются вехи закончившейся жизни.
В моем воображении Харламовы жгли костер отчего-то перед «Цехом», на том самом месте, где должна была располагаться парковка.
Подсознание через образы такого рода часто пытается подсказать нам правильный ответ. Но я не задавала вопроса…
Внезапно я поняла, что именно вижу.
«Крепкая семья – это хорошо построенный дом», – повторяет мой свекор. За этими словами нет ни идеи, ни мысли, ни образа.
Но кое в чем он все же прав. Было здание, в нем находился завод, а через два года, если повезет, откроется торговый центр, однако мы не можем согласовать его, как будто что-то изменилось за двадцать пять лет – в то время как не изменилось ничего.
Я судорожно пыталась нащупать мысль, выдернуть ниточку, переплетенную со знакомыми образами. Варвара и Кристина – такие же, как и их родители: не зря они представились мне у костра вчетвером, без Ильи. В каждой из сестер по-своему проявляется мать с ее склонностью властвовать и подчинять.
Это то же самое здание.
На том же расстоянии от красной линии.
Варвара и Кристина поддакивают каждому заявлению родителей о важности семьи не потому, что не хотят вступать в спор. Они и в самом деле так считают. «Мы – семья, наше взаимодействие бесценно, ты этого лишена, ты не поймешь, отойди в сторону, мы семья…» Я слышала их голоса. Видела фанатичную убежденность на их лицах.
Сестры знали о папиной измене. Они могли принять для сохранения семьи… назовем это мерами. Да. Принять меры.
Звучит гораздо симпатичнее, чем фраза «Убить любовницу отца». Они использовали какую-нибудь похожую метафору.
«Восстановить справедливость».
«Защитить мамочку».
«Уберечь нашу семью».
Ведь когда ты подкладываешь ядовитую траву в морозильную камеру соседки, чтобы уберечь свою семью, это как бы даже и не убийство! Это… самозащита!
Да.
Она самая.
Я захлопнула крышку ноутбука и вышла из дома. Мне не хватало воздуха.
Нельзя подозревать всех членов семьи! Это губительно для психики – видеть вокруг одних потенциальных убийц! Но что поделать, если я и в самом деле отчетливо представляю мотив для Вари и Кристины?
«Мотив ничего не значит, – твердила я себе. – В расследовании отталкиваются от способа и возможности».
Но я-то не веду расследования! Я только вглядываюсь в лица, пытаясь понять, кто есть кто.
Я ходила по тропинкам между деревьями, с которых мягко слетали листья под очередным порывом ветра, пока не заметила, что из окна за мной наблюдает Виктор Петрович. Пришлось помахать ему, растянув губы в улыбке, и уйти за калитку.
Как ни странно, гулять в поселке негде. В лес идти поздно: смеркалось, выпала густая роса. Я просто брела среди домов, пытаясь понять, что делать дальше.
Мне нужно знать, кто совершил убийство, чтобы снять подозрение со всех остальных.
Я не веду расследования… А если бы вела?
Меня озарила такая простая идея, что я удивилась, отчего эта лампочка не освещала мне темную улицу прежде. Да, я не веду расследования. Однако есть люди, которые занимаются этим профессионально.
Осторожный преступник мог стереть отпечатки пальцев с морозильника. Однако люди допускают ошибки на каждом шагу; так отчего бы кому-то не ошибиться, совершая убийство.
Теперь у меня был план, и с ним я почувствовала себя намного лучше.
– Ты где ходила? – удивленно спросил Илья, когда я вернулась. Я редко гуляю одна.
– Показалось, котенок мяукал, – соврала я. – Прошлась до конца улицы, поискала его. Нет, слава богу.
– Еще кота нам не хватало!
– Вот уж точно!
У Евы аллергия на кошачью шерсть. В сентябре-октябре дети частенько подбирают котят, родившихся от породистых кошек, привезенных на лето в поселок и отпущенных на свободный выгул. Хозяевам они не нужны. Всех этих бедолаг мы с Ильей вынуждены пристраивать.
Ева как-то уговаривала бабушку оставить себе чудесную трехцветную кошечку, пушистую и сообразительную. Ульяна наотрез отказалась: она терпеть не может домашних животных.
Раздался звонок колокольчика.
– Мама зовет на ужин. Дети уже там, они с обеда на кухне вертятся. Она, кажется, перепелов запекает в духовке.
К горлу внезапно подкатила тошнота. Я поняла, что не смогу сегодня сидеть среди Харламовых, обгладывать перепелов и притворяться, что все в порядке.
– Илья, иди без меня.
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Я… не знаю. Нет, наверное, нет.
У нас не принято обманывать друг друга. Свой лимит вранья на сегодня я исчерпала, солгав о котенке.
– Танюша… – укоризненно начал он.
– Илья, не могу, правда, не сегодня, – быстро проговорила я и села на кровать. – Я какая-то нервная весь день, боюсь ляпнуть что-нибудь не то… Может, пээмэс, не знаю…
– Что мне сказать родителям?
– Скажи, что я уснула и ты не смог меня добудиться.
– Мама пошлет за тобой девчонок.
– Ничего, я дверь запру!
– Как ты запрешь, если спишь! Во сне?
– Ладно, не запру. Заберусь под одеяло и притворюсь мертвенькой.
Муж с сомнением посмотрел на меня.
– Ты точно хорошо себя чувствуешь?
– Физически – да, но эта история с «Цехом»…
Я потерла лоб, стараясь не переборщить с переживаниями.
Илья шутливо сказал напоследок, что я бросила его одного на растерзание львам, и ушел.
Колокольчик еще дважды принимался трезвонить. Ульяна, возмущенная до глубины души, пыталась выдернуть меня на ужин из моей норы.
К счастью, никого не прислали, чтобы притащить меня силком. Иначе трудно было бы объяснить Илье, отчего вместо того чтобы забраться в постель и притвориться спящей, я села за ноутбук. Застань меня за этим Кристина или Варвара, сцена с мужем была бы неминуема.
«Если ты не желаешь общаться с моими родителями, зачем ты вообще поехала со мной?»
И ведь не ответишь: «Чтобы защитить тебя, любовь моя».
Как-то, довольно давно, он бросил мне в одну из наших редких ссор: «Это мои родители сделали меня тем, кто я есть!»
«Вместо того, кем ты должен был стать», – подумала я.
Но не произнесла вслух, потому что, хоть и была глупа, кое-что понимала. С тех пор наши ссоры – это кладбище непроизнесенных обвинений. Что ж, лучше так, чем выкопанные скелеты, костями которых мы били бы друг друга.
Однако эта печаль со мной всегда. Из прекрасного человеческого материала стараниями Ульяны и ее мужа получилась статуя с отколотыми фрагментами. Такой она идеально вписывалась в их глиптотеку, – и они сохраняют, поддерживают в нем ущербность.
Я вбила в поисковую строку «частные детективы Москвы». Выпал бесконечный перечень агентств. Многие называли себя проверенными именами, например, «Мегрэ и компания». Другие выступали под собственными фамилиями. Я скользила взглядом по фотографиям, пытаясь понять, каким образом люди вроде меня подбирают себе частных детективов.
В конце концов мое внимание привлекла круглая лопоухая физиономия, подписанная милым именем «Алексей Боровик». С тех пор как у нас родился Антон, люди с оттопыренными ушами вызывают у меня безотчетную симпатию.
На его страничке я нашла дюжину положительных отзывов, в которых пишущие утверждали, что Боровик помог им «решить проблему». Сам частный детектив сообщал, что оказывает следующие услуги: проверка на измену, проверка образа жизни детей и близких, а также услуги по сбору информации.
– Услуги по сбору информации, – тихо повторила я.
Это звучало весомо.
Выглянув за дверь, я убедилась, что никто не подслушивает в коридоре, и набрала номер, указанный на сайте.