– Почему ты мне выкаешь? – капризно спросила она. – Прямо как старухе! Ты что, считаешь, я старая?
– Над ней не властны годы, – процитировал Макар, – не прискучит ее разнообразие вовек…
– Мило! А дальше?
– …в то время как другие пресыщают, она тем больше возбуждает голод, чем меньше заставляет голодать. В ней даже и…
Он споткнулся. Дальше цитировать было опасно.
– Забыл, – солгал Макар. – Расскажи про книгу Демьяна.
– Ты зануда! – Она надулась. – Ладно, слушай! Только никому-никому!.. Демьян нанял… хи-хи-хи! – Марка! А Марк… ну, ты знаешь Марка!.. Он такая душка, но свободных нравов. И он его… Ты понимаешь, да? А это же… ну, с его-то поклонницами! И если раздули бы, то конец, все, не подняться…
Домбровская подмигивала, понижала голос, хихикала, стреляла глазками, и из всего этого он мог понять только, что имеет дело с какой-то скабрезной историей.
Так и оказалось. Из недомолвок и намеков Илюшин в конце концов сложил картинку.
Демьян нанял для книги не кого-нибудь, а Марка Пронина: скандально известного журналиста, специализирующегося на светской хронике. Пронин и сам часто становился ее героем. Сын известной поэтессы, он писал остро и хлестко, вел популярный канал на YouTube, носил прозвище «белокурая бестия» и едва избежал тюрьмы, когда его обвинила в домогательствах пятнадцатилетняя дочь знакомого, начинающая модель.
Пронин с Демьяном начали вместе работать над книгой. Нина Тихоновна не разрешала использовать диктофон. Щербатых записывал за ней в блокнот. Расшифровка, с учетом проблем актера с письмом, была делом непростым. Журналист стал ему в этом помогать, они проводили вместе все больше времени…
– Ну, и переспали, – скучающим голосом сообщила Элла. – Надо было ему наплевать на старуху и писать ее на диктофон. Все из-за этого блокнота.
– Щербатых – гей? – спросил Макар, скрывая удивление.
Он помнил многочисленные статьи о подружках Демьяна. Весь фандом с замиранием сердца следил за тем, кто станет очередной избранницей кумира.
– Если бы ты видел Пронина, ты бы и сам стал геем, лапушка, – промурлыкала Домбровская. – Сладкий-гадкий, ммм! Так бы и съела!
Через несколько дней после грехопадения Пронин сообщил Демьяну, что у него есть фотографии. Так случайно вышло. Их снимали. «Неужели я не предупредил?» Он назвал сумму, которую должен был заплатить Щербатых, чтобы фото не утекли в СМИ.
Да, это был чистой воды шантаж.
Марк пообещал, что если Демьян обратится в органы, снимки все равно будут выложены в Сеть.
– Для Демьяна это был бы конец, – с мрачным удовлетворением сказала Элла. – У нас таких вещей не прощают. Нигде не прощают. Думаешь, почему Круз или Ди Каприо скрываются? Никто не торопится выйти из шкафа, ни один! Все эти подставные браки… Он ей – роли и карьеру, она ему – прикрытие… Самое смешное, что Демьяша как раз не гей. Даже не би! Повело один раз парня, бывает… Но так глупо попасться!
– Он заплатил?
– А ты как думаешь! Пронин ободрал его как липку. Ничего не оставил. Помнишь, Демьян два года подряд снимался во всяком шлаке? Потом еще в клинику загремел? Все говорили, из-за наркоты… Ничего подобного! Он был выжатый, как лимон. Натуральная депрессия. Потом еще полгода на таблетках выкарабкивался. Лично я считаю, что таблетки – это зло. Они как бы меняют личность, ты согласен? Человек все может вылечить сам, достаточно знать резервы своего тела…
При этих словах Домбровская откинулась назад и свела плечи.
– Да-да, – рассеянно согласился Макар, с трудом отводя взгляд от резервов.
– Только не выдавай меня, понял? – Она вдруг встревожилась. – Пронин – мой друг!
Илюшин вопросительно поднял брови.
– Марк про меня пишет! – созналась Элла. – Раз в три месяца делает материал.
Он понял: в мире актрисы, где забвение означало смерть, человеку, вытаскивавшему ее из небытия, прощалось все.
Однако Илюшин не мог сообразить, отчего Демьян выбрал именно Марка Пронина для совместной работы. Пронин дорого стоил. Пронин ему не подходил. Он никогда не занимался мемуарами.
– Костик его подсунул, – засмеялась Элла, когда он спросил ее об этом. – У Костика с Марком был роман. – Лицо ее выразило брезгливость. – Марку потребовались деньги, и наш Волчок подогнал подходящего клиента. Демьян у нас мальчик обеспеченный. Жалко только, глупый. Ты бы стал выпускать книгу по воспоминаниям какой-то полоумной старухи?
– Если она хорошо помнила известных артистов своего времени – почему бы и нет?
Элла уставилась на него. От выпитого глаза у нее не помутнели, а засияли ярче.
– Да кому какое дело, что они там друг другу рассказывали? – четко выговорила она. – Они же все мертвые! Мертвые! Кому интересно, что они говорили!
Глава 15Сергей Бабкин
Арендованная «Тойота» хорошо держала дорогу, несмотря на колею. На этот раз Сергей решил не связываться с таксистами и второй час спокойно ехал по хорошей трассе, разглядывая пейзажи и обдумывая, что ему предстоит.
Контраст с дорогой в Зеленец впечатлял. Здесь трава по обочинам была скошена, деревца стояли с побеленными стволами. Ни мусора, ни ям. Вдалеке выплывали и пропадали большие живописные села, и в приоткрытое окно ветер приносил сладковатый запах дыма – то ли жгли костры, то ли топили бани.
В середине пути Сергей остановился заправиться. Заодно и перекусил. Еда была такая, как он любил: много теста и мяса. Все сытное, вкусное. И сладости действительно… сладкие! В три раза слаще, чем все, что он ел в Москве.
Он ехал, зная, что невидимый клубок послушно катится перед ним, и ниточка зажата в его пальцах. Логически рассуждая, можно было обойтись и без сумасшедшего перелета в Сыктывкар. Он провел бы день в Казани, затем встретился бы с Леной.
Однако Бабкин знал, что без посещения родины Богуна ничего не получилось бы. Идея попросить о помощи казанскую профессоршу пришла к нему в самолете на обратном пути. А останься он в Казани, не пришла бы вовсе; Бабкин, собственно, в первый же день позабыл о существовании Тарбеевой и, как пить дать, не вспомнил бы.
Иногда, он знал, события как-то так увязываются друг с другом, так сцепляются петельками и крючочками, что одно тянет за собой другое, и нельзя безнаказанно вынуть из этой цепочки фрагмент, как нельзя убрать несколько штук из выставленных костяшек домино. Движение прекратится; нарушится правильный ход вещей. Он стал шариком, катившимся по лабиринту предметов. Иногда выпадали нелепые или странные, но не было ни одного лишнего.
Он ехал в Усть-Чекан, потому что побывал в Зеленце. Одно вытекало из другого.
Усть-Чекан и Вятку разделяло шесть километров. Бабкин решил, что когда закончит все дела в деревне, доедет до берега реки и предастся там… черт, надо все-таки вспомнить это японское слово. Очень трудно предаваться тому, чему не знаешь названия.
«Через полтора километра съезд», – предупредил навигатор. Дорога вела его сначала через перелесок, затем через широкое желто-зеленое поле кукурузы. Всякий раз, видя кукурузу, Сергей изумлялся, как ребенок, ее высоте. Он приоткрыл оба окна и под шуршание подсохших листьев, напоминающее дождь, выехал к Усть-Чекану.
Деревня встретила его разноголосицей. Вопили дети, беззлобно лаяли псы; длинноногие, точно балерины, белые куры вылетали из-под машины с кудахтаньем, хотя он тащился едва-едва. Проезжая мимо прогона, он заметил вдалеке леваду, в которой гуляли четыре крепких гнедых лошадки. Откуда-то доносилось противное блеянье коз. Бабкин не сомневался, что если покатается вокруг, где-нибудь в окрестностях обнаружит коровье стадо.
В деревне, где жила его старая родственница, последнюю корову зарезали десять лет назад.
За окном проплыла небольшая мечеть. Возле нее стоял указатель: «На родник».
Ему вспомнился Зеленец, который был впятеро больше Усть-Чекана. Разрушающиеся дома, пустые улицы, по которым ветер гнал мусор и листья.
Бабкин в некотором ошеломлении объехал всю деревню. Сфотографировал для Маши резные наличники с тюльпанами и черно-белого козленка, доверчивого, как щенок, который подошел, когда Бабкин выбрался из машины. Сергей отломил для дурачка кусок лепешки, купленной на заправке. Козленок счастливо взмемекнул, выхватил угощение редкими зубами, едва не отхряпав Бабкину полпальца, и ускакал, взбивая пыль.
По его представлениям, Усть-Чекан был полноценным селом, а не деревней, как его обозначали на картах. Сергей видел школу, объединенную с детским садом, Дом культуры, два магазина и даже парикмахерскую. Семьи здесь, по всей видимости, жили большие. На его глазах родители лет сорока погрузили в «Газель» девятерых отпрысков и унеслись под собачий лай.
Он вспомнил Лидию Рушановну. «Газификация, мой дорогой, – вот первый столп благополучия. Посмотрите на наши деревни! Сколько процентов из них газифицировано? Сколько стариков вынуждены топить дровами? А ведь это тяжело, тяжело и дорого, и русская печь, при всех ее достоинствах, не выдерживает никакой конкуренции с обыкновенным газовым отоплением». В Усть-Чекане ее наблюдение подтверждалось: он не увидел ни одного дома, по стене которого не поднималась бы тонкая газовая труба.
«Когда нет необходимости связываться с дровами, высвобождается – что, Сережа? Верно, высвобождается ресурс. Я знаю, о чем говорю, поверьте: до моих пятнадцати лет наша семья жила в доме, который отапливался русской печкой и голландкой. Газ – это жизнь, мой дорогой».
Он оставил машину в тени старого тополя. Перед магазином на солнце играли чумазые ребятишки лет пяти-шести. При виде Бабкина они притихли, но не разлетелись, а лишь подвинулись.
«Второй столп – многодетность и трудолюбие. Я объединяю их в один пункт, поскольку все это не что иное как традиции, Сережа. Число больших семей неуклонно уменьшается, в этом отношении поступь прогресса неумолима, как и везде, но их все равно много. Я могу вам доказать с цифрами в руках, как говорится…»
В магазине стоял крепкий яблочный дух. Бабкин обогнул ящики, доверху наполненные яблоками, и подошел к продавщице.