Он набрал сладостей, не глядя отложил какие-то консервы. Они не были ему нужны, но он всегда придерживался правила: прежде чем расспрашивать человека, оставь ему что-нибудь на память. Лучше всего – деньги.
Забрав пакеты, он спросил:
– Простите, вы давно здесь работаете? Я ищу мужчину, который приезжал три года назад…
Продавщица внимательно взглянула на фотографию Богуна, взятую им из новогодней газеты.
– Понимаю, что прошло много времени. Он был тут в двадцатых числах августа. Зовут Григорий Богун.
– Я такого не помню. – Женщина покачала головой. – Лицо неприметное, но на память не жалуюсь. Не было его у меня в магазине. Может быть, к Залиловой заходил? Это вторая точка, на соседней улице.
Сергей поблагодарил и ушел. Он расспросил Залилову. Он заглянул в Дом культуры, перед которым играли в нарды пожилые мужчины, показал Богуна и им, и трем работницам Дома культуры, и парню, выпасавшему коз, и водителю грузовика, привезшего молочные продукты к Залиловой… Никто не узнавал Григория.
Когда Бабкин сказал, что это его друг, который пропал три года назад, вокруг него образовалась небольшая толпа. Немногословные люди, которых он не назвал бы приветливыми, сопровождали его, заходили во дворы, выкрикивали хозяев – иногда по-татарски, иногда по-русски. Его отвели в подобие гостевой избы, где мог остановиться приезжий, но и там старая татарка в платке, надвинутом на глаза, отрицательно качнула головой. Сергей вглядывался в лица, но ни на одном не видел и тени сомнений.
Он заметил темноглазую девчушку лет десяти, следовавшую за ним в отдалении. Мимоходом пожалел, что у него не осталось Машиных игрушек. С другой стороны, леший его знает, как здесь отнесутся к мужчине, который раздает игрушки девочкам. Время от времени он ловил на себе неприязненные взгляды, но не мог понять, чем они вызваны.
Переходя от дома к дому, Бабкин понял, что Усть-Чекан – деревня смешанная. Здесь жили пенсионеры, дачники, фермеры, жили многодетные семьи, где отец работал вахтовым методом и уезжал на полгода, и те, кто трудился на земле.
«Третья причина, Сережа, в том, что татары – народ малопьющий…»
Ему попался на глаза один-единственный нежилой дом – вдалеке, на большом запущенном участке, где обрастал травой ржавый скелет бороны.
К концу второго часа он убедился, что ни Богуна, ни лже-Богуна никто не видел. Это рушило на корню всю его теорию, согласно которой Григорий встретился здесь с человеком, которому отдал свои документы. Не факт, что это был московский лже-Богун, паспорт мог попасть к тому через вторые-третьи руки…
Бабкин сел на скамейку перед Домом культуры и стал думать.
Богуна здесь не было.
Лже-Богуна тоже.
Григорий отправил смс начальнику, из которого следовало, что отдыхать ему понравилось, а работать – нет. Но это не значит, что речь шла об отдыхе в Усть-Чекане. Могло произойти что угодно. Встретил в автобусе девушку и позабыл про корешей. Напился с другими приятелями и никуда не поехал.
А как все хорошо складывалось! И Тарбеева блестяще сыграла свою роль, и стеснительная Лена вспомнила все без гипноза, и Усть-Чекан подходил по всем признакам.
К Сергею постепенно теряли интерес. Сопровождавшие разбрелись, вернулись к делам. Пожилые мужчины – медленно говорившие, степенно двигавшиеся – вновь сидели за нардами. Кто-то курил в стороне, женщины обсуждали растущие цены.
– А ничего у вас не происходило в августе две тысячи шестнадцатого, люди добрые? – спросил Сергей. – Числах эдак в двадцатых?
Он спросил задумчиво, скорее, размышляя вслух, чем ожидая ответа. И потому удивился, когда к нему обернулись все.
Разговоры стихли.
Одна из женщин испуганно прижала ладонь к губам.
Позже он ругал себя за то, что не сообразил спросить об этом раньше. Был уверен, что Богун приезжал в Усть-Чекан надолго, размахивал перед жителями его фотографией, будто флагом, надеясь добиться от них капитуляции в виде признания, что они встречали Григория. И не подумал о других вариантах.
Эти люди не связали между собой его интерес к какому-то парню, которого никто никогда не видел, и страшные события августа, хотя в деревне о них знал каждый.
Своим вопросом он будто открыл шлюз. Заговорили сразу все.
Бабкин только успевал поворачиваться от одного к другому. Ему было не до записей – понять бы, в чем дело!
– Подождите! – взмолился он наконец. – Давайте по порядку!
Седой, но с моложавым скуластым лицом мужчина кивнул.
Пожар, сказал он, был пожар. Горели Щукины – местные, два брата с паршивой репутацией, получившие избу по наследству от дальней родни.
– Ворье и алкаши, – гневно сказала одна из женщин. Вокруг закивали. – Пили, как свиньи! Слава Богу, на улице не показывались, бухали у себя. И тащили-то все к себе, точно в нору, не важно – надо – не надо, пригодится – не пригодится…
Бабкин догадался, что заброшенный дом, который он видел, принадлежал Щукиным.
– Валера и Леонид, – сказал давешний седой. – Люди негодные, Ира права. Вообще – шофера, но и за ремонт брались, автозапчасти откуда-то возили, и краденым приторговывали… Валерка сидел за драку, Леонид – за кражу. Вроде уж по рукам дали, а все равно глаз воровской: вечно косился, где бы что стянуть. О покойниках бы так не говорить, конечно…
Народ зашумел.
– Через них все могли погореть, – сумрачно сказал худой старик из-за плеча оратора.
– Муж пьет – полдома горит, жена пьет – весь дом горит…
– Этого, Степа, проверить не удалось.
– Тьфу три раза!
– И не говори…
– Жены у них когда еще сбежали, – объяснила вторая женщина. – Одна официальная, вторая – так, баба приблудная… Надолго не задержались.
– Оно и к лучшему!
– Это сейчас значения не имеет, – веско сказал седой, и разговоры пресеклись. – Пойдем, – обратился он к Сергею, – посмотришь на месте.
По пути он рассказывал, что на этой земле никто не строится: наследников нет, история у дома плохая, хотя участок немаленький, восемьдесят соток, его бы в хорошие руки… Группа, прираставшая новыми участниками, свернула с дороги. Сергею пришлось продираться через высокую спутавшуюся траву. Его проводник шел рядом, словно не замечая ее.
По гнилым зубьям бороны взбирался вьюнок. Синеватые от бесчисленных ягод заросли терновника огораживали участок Щукиных углом с двух сторон; ветки переплелись плотно, за ними не было видно поля.
– Разве что ребятишки за терном лазают, – сказали у Бабкина за плечом, будто отвечая кому-то.
Но жители притихли. Серый дом, крытый двор… В центре – прямоугольник, в котором угадывались остатки строения.
– Это баня. Баню мы разобрали, – сказал седой. – Были еще сарай и навес, от них даже следа не осталось. Огонь пошел по траве к дому, но потушили.
– А лето сухое было, – сказал старик. Узкие глаза-щелочки не отрывались от контура бани.
Он прибавил что-то по-татарски, женщины закивали.
Бабкин пробежался взглядом по людям. Все лица до единого были обращены к бывшему пожарищу, кроме той самой девочки: она таращилась на Сергея.
– Напились, решили в бане попариться пьяными и угорели. И никого не нашлось, чтобы забрать тела. Ни родни, ни друзей… Что за жизнь такая, если тебя и оплакать некому! Всех троих похоронили на нашем кладбище. Сделали все как положено, священника привезли, молитву читал. Все как положено, – строго повторил он.
– Почему троих, если Щукиных было двое? – спросил Сергей.
– К ним за неделю до этого приехал кто-то.
– Они втроем пьянствовали, тебе ж говорят, – растолковала одна из женщин. – Втроем-то веселее!
Бабкин обернулся к ней:
– Человек всю неделю здесь был? Или наведывался время от времени?
– Какое – наведывался! Он от Валерки с Леонидом и не вылезал. Как заявился, так и начался у них праздник.
Это не мог быть Григорий Богун. Григорий всю неделю работал, в пятницу предлагал помочь с папками Лене Макеевой…
– А не мог это быть тот, второй, которого я вам показывал? – с надеждой спросил Сергей.
– Ты пойми: мы его не видали толком, – объяснил седой. – Глянули издалека – вроде такой же уголовник, как Щукины… Ну, и зачем он нам? А мы ему и подавно незачем.
– Почему уголовник? – быстро спросил Бабкин.
– А пес его знает.
– Ясное дело, что уголовник! Кто к ним еще поедет!
– Приличный человек с такой швалью не свяжется…
– Это не твои знакомцы, не переживай, – подал голос низкорослый тучный мужчина.
Сергей обернулся к нему.
– Почему вы так решили?
– У тебя фотки свежие, нынешнего года. А Щукины угорели в шестнадцатом.
Свежей у Бабкина была только фотография лже-Богуна, но он не стал распространяться об этом.
– Следствие было?
– Ого! Еще какое!
Да, приезжал следователь из Арска, всех опрашивал, потом явился снова с какими-то людьми, подчиненными своими, должно быть… Кто их видел? Ребятишки видели, рассказали старшим. Ну, кое-кто из местных выпивох и бездельников там покрутился, но недолго.
Сергей понял, что любопытство такого рода усть-чекане не одобряли.
«А не спалили ли вы, люди добрые, трех несимпатичных вам алкоголиков?» – задался он вопросом. В этой деревне Щукины были бельмом на глазу. Но чтобы в сухое лето деревенские сами устроили поджог… Опасное дело. Кто на такое пойдет?
Но ведь даже дом не сгорел. Значит, потушили быстро, раз огонь перекинулся только на сарай и навес.
«Экспертиза сгоревших тел – дело сложное, – думал Бабкин. – А вот пожары – другая история». Он сказал себе, что если бы кто-то подпер снаружи дверь и поджег баню, это выяснилось бы при расследовании.
В конце концов, это его не касалось. Он всего лишь искал след, оставшийся за Григорием Богуном, а наткнулся на дым и огонь.
Может быть, это и был след? Прямоугольник – контуры невидимой могилы, ушедшей в землю… На секунду ему показалось дикостью, что погибшие захоронены где-то в другом месте. Зачем? Разве не здесь они должны лежать?