Значит, все-таки случайность. Как он и предполагал с самого начала. Настоящие, а не выдуманные ангелы Московской области, рассерженные происходящим, написали докладную своему начальству; ее рассмотрели и утвердили. Стукнула синяя печать. Закрутились шестеренки, двинулась невидимая платформа и подняла Олега Юренцова на сцену.
Ангелы не могли знать, чем это закончится.
Убийца кинулся зачищать следы. Юренцов, за ним – юрист Лев Котляр… Илюшин едва не стал третьим. Стал бы, не спаси его чудесное вмешательство. Ангелы Московской области в его случае имели вид двух наркодилеров.
«А ведь на второй раз он меня, пожалуй, пришьет, – бесстрастно подумал Макар. – Учтет предыдущие ошибки. Купит с рук огнестрел. И пальнет где-нибудь… Если он ухитрился выследить меня один раз, выследит и второй».
Он придвинул лист бумаги и начал рисовать.
На этот раз персонажей было много. Они роились, гнездились друг у друга на головах. Они лезли в центр, словно требовали: «Посмотри на меня! Я – ключ к разгадке!»
Рано или поздно в каждом расследовании наступал этап, когда Илюшин терял направление. Так хищник теряет след; так ловец жемчуга зависает в облаке песчаной пыли, поднятой со дна гигантским скатом.
Тогда он начинал переносить на бумагу все, что узнал.
Для непосвященного это были всего лишь маленькие странные изображения. Илюшин зарисовывал людей в таком виде, как если бы они приснились ему и в этом сне были искажены до неузнаваемости. На листе бумаги создавалось пространство вне логики и на первый взгляд вне всякого смысла.
Однако для того, кто видит сон, в рисунке были и логика, и смысл.
Он начал со Светланы Капишниковой. Белка в платке, с орехом в лапке; кажется, он где-то уже использовал этот образ, но это сейчас не имело значения.
– Во саду ли в огороде, – бормотал Макар.
Пушистая белка сидела на обугленном пне. Орех в ее лапе был расколот.
Следом за белкой на листе появился юноша, висящий в петле. Но это был не самоубийца, а спортсмен: он подтягивался, держась за веревку.
«Что объединяет убийства из книги?»
Макар нарисовал уродливый кактус с длинными иглами, превращавшимися в шевелюру. Элла Домбровская оскорбилась бы, узнай она, кем увидел ее частный сыщик. Штукатур Шеломов стал тюленем, плывшим в пенной пивной волне, Нина Тихоновна – существом наподобие совы, слишком далеко высунувшимся из дупла. Существо в страхе вцепилось когтями в ствол. На этом же дереве сидела Лиана Олейникова – птица Сирин, поющая песни о грядущем блаженстве. Маленькая прекрасная головка с нимбом, широко распахнутые крылья. Под одним из этих крыл спрятался сурок, молитвенно сжимающий лапки, – Егор Олейников. Крошечное непонятное существо, похожее на летучую мышь, висело у него под ногами. Младший брат Егора, которого Макар видел только на двух детских фотографиях, пробрался на рисунок.
Приятели Егора из его юношеской компании тоже были здесь. Фламинго с бесконечно длинной шеей, завязавшейся в узлы, – визажист Костик. Рядом с ним Макар изобразил зеркало, в котором отражалась грустная обезьяна. Вокруг ее морды возникли еще три, с разными выражениями: обезьяна скалила зубы, хмурилась, кричала. В ней не было никакого внешнего сходства с Демьяном Щербатых.
Лев Котляр стал шляпой. Юлия Марковна, его супруга, расположилась на тулье, примяв ее: гусеница с плоской мордой персидской кошки.
Олег Юренцов превратился в птицу додо – нелепую, носатую, не способную летать. А от Полины Грибалевой осталась только венецианская маска, висящая в воздухе.
– Если три смерти попали в книгу, значит, их что-то объединяет.
Он повторял себе это раз за разом. Убийства Юренцова и Котляра были вынужденными. Гибель Грибалевой имела внешнее сходство с расправой, совершенной над старухой, но по каким-то причинам убийца ни словом о ней не обмолвился.
Может быть, потому что оно случилось давно?
«Или я ошибся, и смерть Грибалевой – не его рук дело?»
Старая гримерша в собственной квартире.
Девушка-дизайнер на парковке.
Рабочий-штукатур в подъезде.
Что объединяло этих людей? У них должно быть что-то общее! Не просто так Хроникер обратил на них внимание, не случайно выхватил из толпы именно этих!
Макар чувствовал, что у него ум за разум заходит. Он проштудировал три уголовных дела; они засосали его, как зыбучие пески, и он дышал песком, ел песок; в конце концов он сам стал песком. Он всматривался в фотографии. Читал о ранах, нанесенных жертвам. Запомнил наизусть показания свидетелей.
Одна забита до смерти. Вторая заколота. Третий убит ударом камня в висок.
Почему именно они? Почему именно так?
Он должен был стать Хроникером, выбирающим жертву. Влезть в его шкуру, увидеть этих троих его глазами. В Ельчуковой, Капишниковой и Шеломове было то, что выделяло их из прочих. Хроникер мог этого и не осознавать: в книге не было ни слова о том, почему именно эти трое были посланы на его пути для спасения.
«Или он все понимал, но умолчал об этом. Как о булыжнике, с которым вошел в подъезд за маляром. Как о ножницах, которыми заколол Капишникову».
Белка, сова и тюлень с его рисунка смотрели на него со страданием, точно злые чары когда-то поразили каждого из них, и в силах Илюшина было расколдовать несчастных. «Преврати нас в людей, – безмолвно говорили они, – верни нас к жизни». Для этого нужно было понять, как они умерли. Голоса убитых не молили об отмщении – они просили лишь о том, чтобы их убийца был назван.
Лакуны должны быть заполнены. История каждой жизни подобна географической карте с материками и странами. Илюшин знал, чувствовал нутром: обстоятельства смерти должны быть изображены на этой карте если не во всех подробностях, то хотя бы контурами.
Особенно – обстоятельства насильственной смерти.
Нет, не в воздаянии было дело. И даже не в страданиях родных и близких жертв. У Юренцова не осталось близких, однако Илюшин точно так же чувствовал ответственность перед ним, как перед Светой Капишниковой. Долг перед мертвыми.
Он погрузился в то состояние, когда убитые были одновременно мертвы – но и живы. Он видел молодую женщину, искрящуюся радостью: она выбирала духи, нюхая крышечки. Видел Шеломова, никудышного мужа, который лениво отмахивался от попреков жены. Ельчукова, сидя перед трельяжем, подкалывала невидимками седые волосы. Этот же трельяж появится разбитым вдребезги на снимках уголовного дела.
– А что не попадает в материалы уголовного дела? – неожиданно спросил себя Макар.
Распечатанные листы усыпали его стол, словно грязно-белые перья. Он чувствовал себя так, будто ему нужно было собрать из этих перьев живую птицу.
«Что не вошло сюда?» Илюшин поднялся и пошел по комнате.
В материалах уголовного дела остается чужая речь.
«Она пообещала, что позвонит ровно через двадцать минут».
«Дай, говорит, я к тестю на дачу махну… Леха, говорит, прошу тебя как человека… А я чего, не человек, что ли?»
В них остается то, что видят люди.
«Я сначала подумала, что пьяный, от него разило на весь подъезд, а потом гляжу – господи, крови-то…»
«Я вошла и увидела, что она мертвая лежит, лицо ее не узнать, а по платью поняла».
Образы, слова, впечатления, факты… Так что в них не попадает? Может быть, он похож на человека, который ищет там, где светло, а не там, где потерялось?
Макар кружил по комнате. Тот, кто увидел бы его в эту минуту, изумился бы: глаза у него горели, как у кошки.
Илюшина окружали мертвецы. Света сидела на стуле, сложив на коленях руки в кружевных перчатках. Шеломов в углу потягивал пиво. Старуха в кресле читала книгу.
В них не попадают запахи.
Илюшин встал как вкопанный. В его голове за две секунды прокрутилась запись встречи с родственниками Капишниковой и остановилась там, где ее сестра говорила: «Она душила мех капелькой столетних духов, которые обошлись ей в половину зарплаты».
Он кинулся к упавшим на пол фотографиям из дела Ельчуковой. Один лист полетел в сторону, второй, третий… Не то, не то! Наконец он нашел, что искал.
Два стеклянных голубка, жмущихся друг к другу над разбитым вдребезги стеклом. Маленькие, в полпальца высотой.
Еще не открывая поисковик, Илюшин знал, что наконец-то обнаружил то, что нужно.
«ДУХИ ФЛАКОН С ДВУМЯ ГОЛУБЯМИ» – вбил он. И удовлетворенно засмеялся в пустой комнате, увидев, что выпало в ответ. Старуха милостиво кивнула из кресла. Девушка улыбнулась ему. Шеломов недоуменно пожал плечами.
Макар позвонил сестре Капишниковой.
– Простите, что поздно, – быстро сказал он. – Какими духами пользовалась Света?
– Я не знаю…
– Вспоминайте, – приказал Илюшин. – Вы сказали, что они дорого стоили, вы помните их, отвечайте…
Женщина хотела оскорбиться – он буквально чувствовал волну обиды, исходящую от нее, – и вдруг издала сдавленное восклицание.
– Какими? Ну?!
– «Дух времени» от Нины Риччи, – удивленно сказала женщина. – У нее еще флакончик стоял на полке в прихожей, она всегда душилась ими перед выходом. Французские духи. Когда-то считались дорогими. Только я не помню оригинальное название…
– «Лʼэр дю тан», – сказал Макар. На него навалилось облегчение, неотличимое от безмерной усталости. – На крышке были две стеклянные птички. Голуби.
– Зачем вы мне звоните, раз сами все знаете? – рассердилась она и повесила трубку.
Но это уже не имело значения. Он сполз на пол, прислонившись к стене. Сидел, полузакрыв глаза, глядя, как растворяются призраки в сумеречном воздухе.
Ему оставалось проверить только один факт. Он должен был сойтись с остальными.
На следующее утро Макар вышел из метро, так тесно окруженного многоэтажками, словно станция была в осаде. Люди стекались ему навстречу. Илюшин двинулся вверх по бульвару, против течения человеческого потока.
В одной из высоток жила женщина, когда-то бывшая любовницей Дмитрия Шеломова.
Анна Игнатенко работала мастером по маникюру. Познакомилась с Шеломовым у общих знакомых, встречалась с ним дважды в неделю на протяжении полугода. Узнав о гибели Шеломова, обвинила в убийстве его жену.