– Туфли. Какого они были цвета?
– Чувак, ты офигел?
Чувак шагнул вперед и оказался прямо перед Иваном.
– Вы не могли не запомнить, – вкрадчиво сказал он. – Вас стошнило на туфли девушки, которая вам нравилась. Такие подробности врезаются в память навсегда.
Мягкий голос гипнотизировал. Иван мотнул головой и очнулся.
– Да пошел ты!
Он собирался захлопнуть дверь, но парень протянул руку и придержал его за локоть.
Любому другому Ельчуков сломал бы запястье. Но заглянул визитеру в глаза – и растерял всю самоуверенность.
В них полыхала холодная ярость. Он вдруг испугался, испугался всерьез, хотя давно отвык бояться за себя. Но этот парень с глазами такими светлыми, что они, казалось, светятся расплавленным серебром в сумраке лестничной клетки, показался ему опаснее всех, кого он встречал. «Ножом пырнет и не заметит», – растерянно подумал он.
– Мне нужен только цвет туфель, – нежно сказал парень. От этой нежности у Ельчукова мороз побежал по коже. – Вспомните: какие они были?
– Синие, – выдавил Ельчуков. – Темно-синие.
– Спасибо, Иван Денисович, – церемонно поблагодарил парень, выпуская локоть Ивана. – Вы мне очень помогли. Хорошего дня!
И ушел.
На лестничной клетке остался шлейф сладковато-горьких духов.
Вдова Льва Котляра встретила Макара в кимоно с белыми журавлями. «Журавль символизирует процветание и семейное счастье», – вспомнил Илюшин.
– Юлия Марковна, я задержу вас ненадолго, – пообещал он.
Кошки выбежали в прихожую, окружили его, стали тереться, не издавая ни звука.
Макар вытащил из кармана фотографию. Человек на снимке был сфотографирован снаружи, через окно: он сидел за столиком кафе.
– Вы узнаете его?
Женщина вгляделась, сдвинулась так, чтобы на фото падал свет.
– Впервые вижу. Какая-то невыразительная личность.
Илюшин никогда не назвал бы человека на снимке невыразительным. Возражать он не стал; вместо этого достал другое фото.
– А этот?
– О, помню этого импозантного подлеца! Тот самый, который обедал с моим мужем. Я видела его два или три раза.
– Юлия Марковна, вы уверены?
– Разумеется! Я прекрасно запомнила этот профиль. Приплюснутый нос, высокий лоб с залысинами. Да, это он. Как вы его отыскали?
– На этих фотографиях изображен один и тот же человек, – сказал Макар.
Юлия Марковна уставилась на него.
– В каком это смысле?
– В прямом. Посмотрите сами. Там, где вы видите респектабельного джентльмена, в фотошопе наложены усы, борода и пиджак.
«Значит, для встреч с Котляром он использовал маскировку. Неужели уже тогда задумывался о том, что ему придется убить юриста? Нет, вряд ли. Скорее всего, интуитивно не хотел показывать свое лицо».
– Бог ты мой! – Юлия Марковна сверила два снимка. – Никогда бы не подумала, что борода может так облагородить невзрачную личность. Это действительно он!
Макар забрал у нее фотографии. Кошки следили за ним желтыми глазами.
– Послушайте, чем от вас пахнет? – спросила вдова, принюхиваясь. – Что за чудесный аромат?
– За любовь к этому аромату были убиты две женщины. Вы, кажется, назвали парфюм вашего мужа первомайским парадом мертвых старух? Это дало ему несколько месяцев жизни. Если бы Лев Семенович пользовался этими духами, его убили бы гораздо раньше.
«И я даже знаю, – сказал про себя Илюшин, – какая именно мертвая старуха идет во главе этого парада. Нина Тихоновна, я нашел вашего убийцу».
Глава 17Песни ангелов Московской области
Первый аккорд: жасмин и роза. Пышная роза выходит из-за кулис, клонит вниз тяжелую голову в короне. За стенами театра жасминовый сад облетает под струями дождя. Сладость, густая сладость во влажном воздухе… Стук капель неотличим от аплодисментов.
Аккорд второй: гвоздика. Под шорох рассыпавшихся древесно-коричневых почек распахиваются махровые лепестки огненно-красного бутона – а-ах! Жужжание пчел, благоухание сада. И пряности, пряности! Острые, яркие, резкие. И снова мед и амброзия, специи и смола. Жарко. Знойно.
Третий аккорд: амбра и мох. Горечь, влажное дыхание земли. Бесконечно далеко наверху ветер покачивает цветы, но здесь, среди теней и сырости, воздух затхлый и плотный. Вспыхивает облачко раздавленного табачного гриба и медленно оседает на траву.
Илюшин смотрел сквозь панорамное окно, как человек идет по улице. Улыбается знакомым. Шутливо отдает кому-то честь. Взбегает по ступенькам. Открывает дверь и входит в кафе. Подходит к его столу.
– В этот раз обед за твой счет, – предупредил Егор Олейников, садясь. – Привет! Что теперь решил разузнать?
Илюшин наблюдал, как меняется его лицо. Как сквозь знакомые черты проступает другой образ.
– Девушка, мне кофе принесите, пожалуйста, – попросил Егор сдавленным голосом. – Что? Нет, эспрессо.
Он уставился на Макара. Как ни трудно ему было, он все же взял себя в руки.
– Официантка новая… Я вроде бы всех здесь знаю.
Илюшин молчал.
– Зачем ты меня вызвал, Макар Андреевич? Слушай, давай в темпе, у меня времени в обрез.
– Я хочу рассказать тебе одну историю, Егор…
– Извини, – перебил Олейников. – Она имеет отношение ко мне?
– Жил-был мальчик, который очень любил свою маму.
– Замечательно, рад за него!.. Давай в другой раз, у меня сегодня дел по горло.
– А потом мальчик вырос и убил шестерых.
Егор откинул большую голову. Он смотрел на Макара с удивлением, держа на губах сочувственную полуулыбку.
Илюшин взял свою чашку и неторопливо отпил холодный чай. «Могу себе представить, чего стоит ему эта улыбка! Все-таки он очень хорошо держится. Молодец. Актер из него получился лучше, чем режиссер».
– Так-так-так, – сказал Егор и побарабанил пальцами по столу. – Что еще за новости? Хочешь впарить мне сценарий?.. Это делается по-другому. Но, вообще, от тебя – не ожидал. Совсем не ожидал.
– Мама этого мальчика была известной актрисой, – продолжал Илюшин, будто не слыша. – Потом она умерла, а мальчик сошел с ума. Или нет, не так! – Он внезапно перегнулся через стол к Олейникову. – Психом он был и раньше! Просто до этого не убивал людей. Кстати, что спасло твоего брата? Почему он остался цел? Ты должен был его прикончить! Тем более что с малышами это просто: раз-два – и вот он уже летит с седьмого этажа… Ой, какая жалость! Малютка взобрался на подоконник и открыл окно! Недоглядели!
Олейников отстранился, дико уставившись на него. Макар вернулся на место.
Некоторое время они сидели молча, глядя друг на друга.
Внезапно Илюшин щелкнул пальцами:
– А-а, я понял! Если бы маленький Коля погиб, твоей маме пришлось бы оправдываться. Может быть, даже в суде. Этого ты не мог допустить. А самое главное – она совсем его не любила! Сплавляла мальчонку к подруге, к соседке, к бабушке, к черту лысому – в общем, ей было на этого ребенка начхать. А вот на тебя – нет! Тебя Лиана действительно обожала. Так что Коля был не угрозой, а всего лишь обузой. Если бы она хоть раз поцеловала его перед сном, на следующее утро он не проснулся бы.
Что-то дрогнуло в этом лице, таком обаятельном, таком славном.
– Да, мама меня любила. – Егор сунул в рот зубочистку. – Это все, что ты хотел изложить?
«Зубочистка. Отвлекает себя, переключает».
– Девушка, где мой кофе? – громко поинтересовался Егор.
– Да-да, заказывай кофе, – пробормотал Макар. – Можешь прямо в кофейные зерна упасть лицом…
– Ты бредишь, по-моему. – Егор сочувственно смотрел на него. Зубочистка и впрямь помогла: он почти овладел собой.
Макар поймал взгляд высокой полной женщины, сидевшей к ним спиной. Она смотрела на их с Олейниковым отражения в зеркале на стене.
– Здесь повсюду стекло и зеркала, зеркала и стекло, – медленно сказал Илюшин. – Кстати, я пытался прочесть шифр Юренцова с зеркалом. А ты?
При имени фантаста у Егора дернулась щека.
– Он здорово взбесил тебя, – кивнул Илюшин. – Но все началось не с Юренцова, а с того дня, когда Лиана повесилась…
– Я не буду слушать бредни про мою мать, – оборвал его режиссер. – Еще одно слово про нее – и обедай в одиночестве!
– Уйдешь – и я со всеми собранными доказательствами отправлюсь к Колесникову, – пообещал Макар.
Он с удовольствием увидел, как Олейников начал багроветь при упоминании этой фамилии. Колесников был следователем, который вел дело об убийстве Нины Тихоновны. Он давно ушел на пенсию и уехал из Москвы. Илюшин ни разу с ним не встречался. Но Егор об этом не знал.
– Что, помнишь Колесникова? Он прекрасно понял, кто расправился с Ельчуковой! Твое обаяние его не обмануло. Но у него улик против тебя не хватило.
Принесли кофе. Олейников жадно приник к чашке.
– Если бы я раньше понял, из-за чего покончила с собой Лиана, мне было бы куда проще, – задумчиво сказал Макар, наблюдая за ним.
– Ты понятия не имеешь…
– Она умерла, потому что ее заменили.
Олейников замолчал. Он держал чашку с кофе прямо под носом. Большие мясистые ноздри подрагивали.
– Вот что отложилось в твоей гнилой, как тыква, голове, – сказал Макар. – «Ее заменили». Заменили твою мать другой актрисой. Из-за этого она и погибла. Ты лишился женщины, которую боготворил. От замены до подмены один шаг… Знаешь, я вот все думаю: а если бы тебе не подвернулась Полина Грибалева, твои мозги со временем встали бы на место? Или это ничего не изменило бы? Жаль, нельзя проверить! – Он отхлебнул чай. – Но как трогательно наблюдатели рассказывали мне о вашей великой любви! Забавно, как история со временем преломляется и меняет цвет. Полина Грибалева была цепкой девушкой. «Глупая, но хитрая», – сказали мне про нее и были правы. Полина думала, что она всех перехитрит и отхватит себе завидного жениха: москвича, интеллигента. Она заметила твою патологическую привязанность к матери и подумала, что сможет обернуть ее в свою пользу. Все пришли к выводу, что в воскресенье она собиралась на встречу с кем-то. Грибалева была так наряжена… Никто не сообразил, что она ждала гостя.