Я не могла уместить это в голове. Не могла объединить две этих фигуры, темную и светлую. Между ними нет точек соприкосновения! И почему Галя? Неужели Люся, как и Ульяна, встала на защиту их брака?
Нет, немыслимо. За этим скрывается что-то другое.
У меня горело лицо, я слышала собственное прерывистое дыхание. Сериал вот-вот закончится. Нужно вернуть все как было.
Я повесила доску на место. Уже возле двери подумала, что нужно было сфотографировать обратную сторону… Если Люся что-то заподозрит, она избавится от улики. Легко можно установить, что именно на ней резали. Этого недостаточно для следствия и уж тем более для суда, никто не принимает во внимание подобные доказательства… Но для семьи этого хватит.
«Кто ее семья? Ульяна, которая вечно грозилась выгнать ее? Они соучастницы».
Скользнув мимо гостиной к входной двери, я увидела, что успела вовремя: по экрану ползли титры. Я вытащила из кармана куртки Виктора Петровича пачку сигарет с зажигалкой, вышла в сад и закурила.
Сто лет этого не делала!
Люсин рассказ об Илье так потряс меня, что мне даже в голову не пришло закурить. Какие сигареты тому, кто не в состоянии дышать! Но сейчас требовалось затянуться. Если кто-нибудь увидит, раздастся многоголосый вой: «Мать не должна показывать детям дурной пример!» И Виктор Петрович дрожащим голосом обвинит меня в воровстве.
Но плевать.
Я выкурила подряд две сигареты, стряхивая пепел под ноги, и к концу второй мне стало лучше. По крайней мере, дятел в моей голове, непрерывно выстукивавший о стенки черепа «зачем-зачем-зачем-зачем», замолчал.
Вот-вот на крыльце покажется Илья. И я все ему расскажу – сразу же, не откладывая.
– Татьяна! – позвал озабоченный голос из-за калитки.
Варварин жених, приподнявшись на цыпочки, махал мне рукой. Оказывается, он ушел и не досмотрел сериал вместе с остальными.
– Что случилось, Григорий?
В руках у него был фонарик.
– Вышел на пять минут, – растерянно сказал он, – а там мяукает в кустах. Бегает какой-то беленький, поймать не могу. Не посветите мне? А то пока я одной рукой свечу, а второй шарюсь, он куда-то забивается… То ли в щель, то ли в ямку…
– А где вы его услышали? – Я открыла калитку и вышла к нему. На улице действительно быстро стемнело.
– Вон там! Видите, света нету ни черта?
В дальнем конце улицы, напротив строящегося дома, не горел фонарь.
– Кис-кис-кис! – негромко звал Гриша, заглядывая под заборы. – Кис-кис-кис! Вылезай, мелкий! Накормим, обогреем…
Я следовала за ним и думала о Люсе. Ветер усилился. Ветки кустов скребли об заборы. На улице не было ни души, но из окон падал мягкий теплый свет.
– Вон туда побежал, – сказал Гриша.
Я обернулась, прищурилась, пытаясь разглядеть Илью на крыльце. Но было слишком темно, к тому же мы отошли далеко.
– Сколько хожу, здесь даже рабочих не видать. – Григорий кивнул на белевший, словно кости, остов здания.
– Этому долгострою сто лет. Давайте я вам посвечу, а вы будете искать.
Он протянул мне фонарик.
Моя неприязнь растаяла, когда я поняла, что Богун действительно встревожен из-за котенка. Он нырнул под наваленные у ограды доски, укрытые рубероидом. Под досками было тихо.
– Может, Варю позовем? – предложила я. – Пусть тоже посветит…
– Придется, если не вытащим его, – глухо отозвался Гриша. – А, вон он! Кис-кис-кис!.. Сидит, голубчик. – Он выполз обратно. – Тьфу, перемазался весь. Никак до него не достать. Гляньте: есть ему куда удрать? Не могу разглядеть, вы фонарик неправильно держите. Если он там как в кармане, то я вас оставлю посторожить, а сам сбегаю за Варварой. Заодно какую-нибудь приманку захвачу…
– Держите. Покажите, как нужно светить. – Я сунула ему фонарь, села на корточки и заглянула под доски.
Никакого кота там не было.
– Кис-кис-кис!
– Там он, чуть подальше, – сказал Гриша за моей спиной. – Глазищи светятся в темноте. Напугался, бедный!
Я опустилась на колени и вытянула шею. Кажется, в углу и в самом деле какое-то шевеление…
Луч фонарика метнулся прочь и исчез.
– Григорий, мне совершенно не обязательно видеть, как у него глаза светятся в темноте, – раздраженно сказала я. Полулежать на земле, от которой поднимался холод, было противно, к тому же я боялась напороться на битое стекло или, еще хуже, гвоздь.
За моей спиной раздался шорох. Я почувствовала, что кто-то стоит прямо надо мной, но не успела повернуться: меня ударили в спину, прижав к земле, будто бабочку, а затем врезали по горлу.
Это было похоже на удар ребром ладони. Именно так я подумала в первую секунду, схватившись за шею. И только ощутив под пальцами жесткое змеиное тело шнура, поняла, что меня душат.
Меня всегда пугало удушение. Но я думала, самое страшное – нехватка воздуха.
Оказалось, боль тоже страшна.
Я пыталась зацепить пальцами удавку, оттянуть ее, но лишь обломала ногти. Кто-то сидел на мне, прижимая коленом к земле, и душил. Я извивалась и брыкалась, но не могла скинуть его с себя.
Где-то вдалеке горел свет. Я знала, что это фонарь над нашим крыльцом. Окна чужих домов были близко, за каждым из них ходили люди, и казалось немыслимым, что в двух шагах меня убивают, и вот-вот убьют, и это насовсем.
В уши ударила волна. В детстве меня заиграло море, когда я искала ракушки по колено в воде. Оно швыряло, возило по камням, как щенка, и я навсегда запомнила ощущение беспомощности и ужаса.
Волна пришла опять. Не стало ни фонаря, ни крыльца, ни света. Только боль и темнота.
Скорее бы нырнуть в темноту. Не могу больше…
Шум. Крики. Толкают, ворочают меня. Встряхивают, как тряпичную куклу.
Воздух! Дышать!
В горло хлынула жизнь. Я дышала, дышала, дышала, не обращая внимания на боль. Темнота понемногу рассеялась, будто туман, и открылась та же картина: улица, фонари… Но контуры расплывались, и я зажмурилась.
Стало только хуже.
Сердце колотилось в груди так, что толчки отдавали в шею и виски. Горло нещадно драла боль, какая бывает при острой ангине. Не глотнуть. Не выговорить ни слова. Воздух выходил из меня с омерзительным присвистом, как из дырявой шины, и почему-то жутко болел локоть.
– Дышит? – спросили в стороне.
– Дышит. Сама.
Я снова открыла глаза. Лишь теперь стало ясно, что картина вокруг не в точности такая же, какой была до того, как все случилось. В ней произошли изменения.
Богун лежал в десяти шагах, лицом вниз, и мычал. Он в буквальном смысле ел землю: я видела траву и черно-серые крупинки у него на губах. Шея вывернута, и один выкаченный глаз бешено смотрит на меня.
Верхом на нем сидел Кристинин хирург.
Обе руки Григория были вывернуты назад и скованы наручниками.
Имя хирурга я не смогла вспомнить с первой попытки. Василий? Нет, Сергей.
Его ладонь давила на затылок Богуна. Я поняла, почему рот у Гриши набит землей.
– За шею не хватайтесь, пожалуйста, – сказал человек, сидевший передо мной. – Он мог вам что-то сломать… Прикройте глаза, если понимаете меня.
– Я… и словами… могу…
– Скорую вызвали, полицию тоже. – Он вдруг подался вперед и растер мне уши. Я сидела оцепенев, чувствуя, как врезаются в спину доски, к которым он меня прислонил. – Не беспокойтесь, все позади. Вам помогут.
– Скорая… два часа…
– А я тебе говорил, – громко сказал Сергей. – Это Подмосковье. Сюда врачи редко заглядывают. Ты оторван от реального мира, как фея.
– Где… Илюша…
– Что? – изумился парень.
– Илья…
– А! Илья – это сын? – спросил он, отвернувшись к хирургу.
– Муж. Давай сгоняй за мужем, только не удивляйся, если она тебе лицо расцарапает. Держись от нее подальше.
В первую секунду я опешила, решив, что они обсуждают меня. Но парень вновь обернулся ко мне.
Зрение почти восстановилось, и даже в темноте я видела, что у него очень светлые серые глаза с четкой линией вокруг радужки, будто обведенной черным линером. На какую-то секунду мне показалось, что они светятся в темноте, как у того котенка, которого мы искали…
– Котенок… Здесь… Он прячется…
…искали, до того как Гриша сошел с ума.
– Не было здесь никакого котенка, – с сожалением сказал парень. – Человек, которого вы знаете под именем Григория Богуна, заманил вас сюда, чтобы задушить и спрятать тело на стройке. Как ты полагаешь, Серега? На стройке? Я прав?
– Я полагаю, что твоя тощая задница должна быть в двухстах метрах отсюда. Тащи этого Илью.
– Наш герой не вырвется? – Парень кивнул на Богуна.
Вместо ответа Сергей негромко рассмеялся. Нехороший это был смех. Богун задергался сильнее.
– Постойте… – Горло драло ничуть не меньше, но я упрямо прорывалась сквозь боль. Смысл сказанного доходил до меня с большой задержкой. За одну фразу я все-таки сумела зацепиться. – Этот человек… Почему он… меня…
Парень положил ладонь мне на плечо, и я замолчала.
– Не надо ее волновать, и так намучилась, – вмешался Сергей.
– Я… нет! Я хочу знать…
– Имеет право, – бросил парень в сторону хирурга и повернулся ко мне. – Этот мужчина – родной сын Людмилы Головановой, которую вы, кажется, зовете Люсей.
Глава 19Татьянин день
Дети уснули еще до того, как закончился фильм. И слава Богу! Илья отнес их, сонных, наверх, и потому они не видели, что происходило дальше.
Не видели, как человека, которого мы знали под именем Гриши Богуна, приволокли в дом в наручниках.
Не слышали, какую истерику пытались поднять Варвара с матерью, как холодно и безжалостно их обеих заткнул парень со странным именем Макар.
Не видели собственного отца, побелевшего при виде синяков на моей шее. Когда Илье все объяснили, он рванул к Богуну. Его перехватил Сергей, буркнул, что ему не хотелось бы заниматься членовредительством, но если придется, он это сделает, потому что полиция уже едет и он намерен отдать им преступника в целости и сохранности, а не покалеченным.