Потом она спохватилась, подавилась своим криком и вцепилась зубами в плечо Вадима от невозможности выразить переполнявшее ее чувство как-то по-другому.
Он тоже был ошеломлен. Как?! Здесь, в подвале, он испытал то, о чем мечтал всю жизнь?! Неужели так бывает?
— А если кто-то войдет? — спросила его Варя; просто так, чтобы проверить, как он к случившемуся относится.
Он быстро повернулся на живот и подгреб ее под себя.
— Ты, наверное, не поверишь, — сказал он, проводя горячим языком по ее шее и медленно, клеточка за клеточкой, опускаясь вниз, — но меня это почему-то ничуть не волнует.
Впрочем, нет, он на секунду оторвался от своего сладостно-мучительного занятия, чтобы сообщить Варе:
— Я даже согласен, чтобы меня застрелили, но только в тот момент, когда я обнимаю тебя.
— Отдохни! — Она счастливо засмеялась.
— А я и отдыхаю. Ты была моим первым и вторым блюдом, а теперь ты мой десерт.
— Какой ужас, — шутливо изогнулась она, сразу будто влипнув в его тело, — значит, ты людоед?
— Не знаю никаких люд. Я — Вареед. И передо мной самая вкусная Варя на свете.
— Ты ненасытный, — с нежным упреком сказала она, чувствуя, что против воли опять сама зажигается.
Кто бы сказал ей две недели назад, что она — женщина безрассудная, Варя никогда бы этому не поверила.
Время шло, бежало, ползло.
— Который час? — наконец спросила она Вадима.
Он посветил на часы своим тонким, как карандаш, фонариком.
— Два часа ночи.
Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Укрылись курткой Вадима. На Вариной куртке — поверх тех двух, неизвестно чьих, брошенных на пол.
— Расскажи мне что-нибудь о себе, — попросил Вадим.
— Я не знаю, — растерянно отозвалась Варя. — У меня прежде ничего такого выдающегося в жизни не было.
— А с нами сейчас происходит выдающееся?
— Еще бы! Лежим в подвале, на полу дачного дома, куда пробрались тайком, взломав замок, и который по большому счету мне и принадлежит, запертые снаружи каким-то вооруженным мужиком…
— Вон ты как… — протянул Вадим. — А я думал, ты имеешь в виду то, что произошло между нами.
— Ты имеешь в виду, что ЭТО — выдающееся?
— А ты так не считаешь?
— Считаю. Но я нарочно отшучиваюсь, потому что боюсь…
— Чего ты боишься? — удивился он.
— Сглазить боюсь. Нет, не совсем так… — Она помолчала. — Почему-то прежде я всегда инстинктивно боялась серьезных чувств. Наверное, поэтому и за Бориса вышла. Мне казалось, что правильно жить именно так: спокойно и расчетливо. Не в смысле — все переводить на деньги. А в области чувств. Ведь если не чувствуешь к человеку, который живет рядом с тобой, какой-то особой страсти, то и большую боль он тебе не доставит…
Вадим мысленно расхохотался. Он никогда не думал, что близкая по духу женщина прежде всего будет страдать теми же недостатками, что и он, и даже бояться того же…
Однако они ступили на узкую дорожку, такой мостик из одной досочки — идет бычок, качается, вздыхает на ходу. Пока не свалится. Это про них. Как, оказывается, глупо было бояться такого восхитительного чувства!
— Нет, Варюша, я вовсе не спрашивал тебя о выдающемся. Расскажи, какая ты была в школе. Чем увлекалась, кто тебе нравился?
— В школе я ходила в драматический кружок.
— Вон оно что! — понимающе проговорил Вадим. — То-то я никак одним словом не определю тебя. Кажется, что ты все время разная. А ты со мной играешь…
— Однако из такой мелочи ты делаешь такие далеко идущие выводы! — фыркнула Варя. — Увы, по сути я вовсе не актриса. А то, что показалась тебе играющей какую-то роль, легко объясняется. Просто я растерялась.
— Из-за моего появления?
— Нет, из-за того, что случилось… ну, понимаешь, когда в какой-то момент кажется, что не один человек умер, а вся жизнь рухнула.
— Ты испугалась, что осталась одна и тебе теперь не на кого надеяться?
— Наверное, от всего понемногу. Или ты считаешь, что случившееся со мной — вещь обычная, сплошь и рядом женщины в тридцать лет остаются вдовами?
В ее голосе прозвучал надрыв. Что-то Вадим никак не настроится на прежнюю волну. Когда они дышали и чувствовали в унисон.
— А что там с драмкружком?
— Я играла Лизу Муромскую в «Барышне-крестьянке».
— Это пьеса такая?
— Это повесть Пушкина такая. А мы ее написали как пьесу. Я до сих пор помню, как должна была в финале сказать по-французски: «Мэ лессэ муа донк, мсье, ву зэт фу!» Оставьте меня, сударь, вы сошли с ума!
Вадим рассмеялся и опять прижал ее к себе.
— Ах ты, моя актриса!
— Странно, — хмыкнула Варя, — я до сих пор ни разу об этом не вспоминала… Ладно, расскажу уж тебе все. По ходу пьесы я должна была целовать одного нашего мальчика…
— Погоди, а в каком классе это было?
— В девятом. Вадик, перестань меня целовать, иначе я не могу сосредоточиться!
Он на минутку оторвался от нее.
— И как ты его целовала?
— Никак, я отказалась это делать.
— Целовать на виду у всех или вообще?
— Тебе хорошо смеяться. Он был такой задавака. Парням хвастался: захочу — любая герла моей будет. И при этом он так выговаривал это слово, как будто оно было матерным.
— Но этот же поцелуй не то, что целоваться с ним по желанию.
— Все равно. Он с таким видом на меня смотрел, так своими губами двигал… не то что целовать — подходить к нему не хотелось.
— Надо было и тебе так же на него смотреть, с презрением.
— Сейчас, наверное, я бы смогла это сделать, но тогда… А руководительница драмкружка ничего не желала слушать, а только заявила, что не потерпит неподчинения… Дала мне понять, что на эту роль у нее очередь, а тут какая-то… По ее мнению, вовсе не звезда…
— И на этом твоя актерская карьера кончилась?
— Кончилась, — со вздохом ответила Варя.
— А какая началась?
— Об этом я тебе потом расскажу. Лучше посмотри, который час.
Вадим опять взглянул на часы.
— Без пяти четыре. А что ты все о времени беспокоишься?
Варя не ответила на его вопрос. Помолчала и слегка тряхнула головой, будто на что-то решаясь.
— Вадик, дай слово выполнить то, о чем я тебя попрошу.
— Нет, дорогая, в такие игрушки я не играю. Слово могу дать, только если знаю, в чем дело, и уверен, что смогу его сдержать. Скажи, что ты хочешь, а потом посмотрим.
— Утром, когда за нами придут…
— Варенька, милая, мы же не в гестапо попали, а всего лишь в чужой подвал… Зачем ты на саму себя страх нагоняешь?
— Во-первых, подвал этот мой, если ты не забыл, а во-вторых, мой папа считает, что врага лучше переоценить, чем недооценить.
— Нет, положительно, советский кинематограф пустил в твоей душе слишком глубокие корни.
— Ну при чем здесь кино!.. — чуть было не рассердилась она, но потом поняла, что Вадим нарочно ее поддразнивает. — Хорошо, пусть я совок, но неужели трудно меня послушать и сделать так, как я прошу? Чем дольше мы с тобой пререкаемся, тем меньше времени у нас остается. Ты можешь быть серьезнее?
— Все, я серьезен, как преподаватель философии. Как Диоген. Как Сократ. Кармина нулла канам, что значит: не буду петь никаких песен!
— Прикалываешься, да?
— Вот видишь, как ты на меня действуешь? Ни с того ни с сего латынь поперла. Говори.
— Когда нас будут расспрашивать, почему и для чего мы сюда проникли, откажись от меня.
— В каком смысле?
Даже в кромешной тьме, что их окружала, Варя почувствовала, что Вадим нахмурился и всякая шутливость отлетела от него, как опавший лист.
— Лучше даже сказать правду. Я тебе должна пять тысяч баксов, и ты пошел у меня на поводу только потому, что я тебе такое условие поставила. А иначе отдавать не хотела. Добавь слезы. Копил, занял в долг, а тут такой облом. Ори, что ты никогда никому ничего не скажешь, что тебе только деньги нужны — и все, в остальном ты не при делах. В общем, подумай, как это достовернее сыграть.
— Ты что, с ума сошла? — Вадим даже отодвинулся от нее, почувствовав себя оскорбленным. — Сыграть, говоришь? Хорошего же ты обо мне мнения! Я, между прочим, в драмкружок не ходил.
— Вадик, дорогой! — Варя поцеловала его в губы долгим поцелуем. — Кто знает, что там снаружи за козлы? А вдруг тебе удастся вырваться, и тогда… Тогда у нас обоих будет шанс, понимаешь?
— Понимаю. Чтобы вырваться, мне нужно изображать из себя дерьмо!
— Лучше живая собака, чем мертвый лев.
— Хорошо. Если ты считаешь, что отсюда можно вырваться лишь таким путем, я согласен. Только с небольшой поправкой.
— С какой? — оживилась Варя.
— Отрекаться от меня будешь ты. Мол, знать не знаю, думала, это его дача, вернее, его родителей, вот мы и лезем, потому что они своему сыночку ключей не дают…
— Вадим! Что ты придуриваешься?!
— Ничуть. Я всего лишь развиваю твою мудрую мысль.
Варя рассердилась. Ей казалось, она приняла верное решение, как порядочный человек хотела вывести из-под удара того, кто попал в неприятности по ее вине, а он еще и сопротивляется!
— Какие все-таки мужчины дураки! Подумать только, и они управляют современным обществом.
— Спасибо за комплимент! — язвительно сказал Вадим.
— Ну перед кем ты собрался разыгрывать героя? Перед людьми, которые, по твоему мнению, слова доброго не стоят?
— Я не знаю пока, что это за люди и чего им от нас надо. Да и ты не знаешь, а уже требуешь, чтобы я от тебя отрекся.
— Я не требую — прошу.
Возможно, в идее Варвары было рациональное зерно, но последовать ее совету Вадим не мог. Кто бы ни были те люди, которые жили сейчас на даче Будилина, разыгрывать из себя идиота он был не согласен.
А если уж совсем честно, и под страхом смерти он не хотел выглядеть таковым в глазах Вари. После того, что между ними было… Вадим еще ничего не решил для себя. Что поделаешь, он по природе нетороплив, ему, может, нужно думать дольше, чем другим, но зато если он принимает решение…
Вадим даже мельком подумал: вот она, проверка. Вроде на блюдечке поднесли тебе решение, только последуй ему, и все будет хорошо, но тогда придется тебе отказаться от себя самого. А заодно и от женщины своей мечты.