Генерала невольно передернуло от брезгливости, когда он ступил на заповедную территорию архивного управления КГБ. От нагромождения старых обветшалых бумаг в разрисованных шифрами и кодами казенных папках исходил смрадный запах барахолки. Серов не выносил этот гнетущий, затхлый запах прошлого. Ему казалось, что в нем замешаны людские стоны, пот и кровь замученных в застенках лубянской тюрьмы людей.
Он прекрасно знал, что в этом море бумаг были захоронены и его жертвы. Иначе бы не пришел сюда.
Вот уже более двух лет Серов регулярно появлялся в этом самом секретном архиве страны, чтобы проверить, как идут дела у его порученцев, поторопить их в работе, которой, впрочем, не было видно конца.
Двум десяткам бывших его соратников, недавних руководителей госбезопасности, были подписаны смертные приговоры за прошедшие два с небольшим года. Эти приговоры основывались на отобранных здесь документах и материалах, послуживших неопровержимыми доказательствами их вины.
В пятьдесят третьем были расстреляны сам Лаврентий Павлович Берия и шеф МГБ Меркулов, замминистра внутренних дел страны Кобулов и начальники отделов МВД Гоглидзе и Влодзимирский, министры внутренних дел Грузии Деканозов и Украины Мишак. Годом позже Верховный суд приговорил к смертной казни бывшего шефа госбезопасности Абакумова, начальника следственного отдела КГБ Леонова и его замов Комарова и Лихачева. В пятьдесят пятом были казнены шеф МГБ Грузии Рухадзе и его зам Церетели. Был расстрелян полковник госбезопасности Рюмин, ведший следствие по «заговору врачей». На очереди стояли дела шефа госбезопасности Азербайджана Багирова и трех его замов.
Серов проходил один за другим многочисленные охранные посты у различных отделов огромного архива. Щелкали затворы замков, стрункой вытягивались в приветствии перед строгим взглядом председателя КГБ вахтенные офицеры. Хмурый и суровый, генерал размеренно шел по казавшимся бесконечными коридорам архива, поглощенный в нахлынувшие на него беспокойные мысли.
«Зачем я занимаюсь этим грязным делом? — спрашивал себя Иван Александрович и тут же гнал эту мысль из головы. — А что мне остается делать? Другого-то выхода нет».
Волей нового руководства страны козлом отпущения за уничтожение миллионов людей был объявлен один лишь Сталин да горстка руководителей службы госбезопасности, верных помощников Берии. Серову было поручено обеспечить эту версию документальным подтверждением — фактами и материалами из архивов Лубянки. И председатель КГБ усердно трудился над выполнением задания Хрущева.
Но выходило так, что генерал ставил к стенке тех, с кем вместе проработал почти два десятка лет, с кем делил, как замнаркома НКВД, всю полноту ответственности. И, тем не менее, теперь он был судьей, а они — подсудимыми.
«Да, что ни говори, XX съезд партии все перепутал в умах людей…» — полагал Иван Александрович.
Сталин был низвергнут с пьедестала. Более того, осуждение его культа личности фактически перечеркнуло жирной чертой то главное, во имя чего он, Иван Серов, боролся всю свою сознательную жизнь, отстаивая дело великого кормчего.
Февраль 1956 года решениями XX съезда КПСС заставил даже его, опытного и бывалого человека, содрогнуться под давлением страшных разоблачений. Нет, они не стали для него чем-то невероятным и неожиданным, как для большинства делегатов съезда. Он знал о многом. Знал и молчал.
В прошлые годы он не мог не видеть, что Сталин сознательно шел на уничтожение целых слоев населения: интеллигенции, крестьянства, даже нескольких народов, полагая, что в них таится вероятность противоборства с ним, великим реформатором общества. Его политика отвергала личность. Она оставляла жить лишь исковерканные страхом человекообразные существа.
Это был патологический страх, страх особый, непреодолимый для миллионов людей.
Сам страх, впрочем, был не в силах покорить, подмять под себя всю страну. Но его подспорьем была поставлена революционная цель. Она освобождала от морали. Позволяла предавать близких, отправлять детей репрессированных в концентрационный лагерь. Сила революции вступила в союз со страхом смерти, с ужасом перед пытками.
XX съезд неожиданно покончил с этим страхом. Сталинизм был объявлен вне закона. Это, пусть даже косвенно, означало, что и сделанное им, генералом Серовым с 1939 года на посту замнаркома НКВД, было совершено во исполнение преступной воли диктатора.
Серов старался не думать об этом. Он не пытался разобраться в истинном смысле давно уже выполненных им приказов. Он был предан партии и ее руководству и никогда не сомневался в их правоте.
«Разве не в верности присяге состоит долг каждого офицера?! — убеждал он себя. — Генерал армии Серов ни разу не замарал чести советского патриота и коммуниста».
В особом отделе архива, куда вошел генерал, стояла гробовая тишина. Сюда, в сердцевину огромного хранилища, не долетал ни один отголосок внешней жизни. Те, кто волею судьбы попадал в архивное управление КГБ на работу, был обречен на затворничество и монашескую уединенность. Служащим этого управления был уготован особый распорядок жизни, который нельзя было нарушать. Не разрешалось вести разговоров о работе ни среди родных, ни среди знакомых. Были исключены самовольные поездки по стране, а тем более за рубеж. Увольнение по собственному желанию и переход на другую работу также были недопустимы. Человек, служивший здесь, становился рабом государственных тайн и секретов на всю оставшуюся жизнь.
В небольшом кабинете генерал увидел двух работавших по его личному указанию офицеров. Это были знатоки своего дела. Мало кто мог разобраться в море бумаг, скопившихся в архиве. Но даже опытным специалистам нужно было переворошить сотни томов, прежде чем в россыпи материалов они могли найти нужный документ. Заблудиться в этих дебрях было легко, научиться эффективно работать — крайне сложно. Порой Серову казалось, что это было сделано отцами-основателями ВЧК/ОГПУ/НКВД специально, чтобы только весьма ограниченный круг лиц мог не затеряться в лабиринте многочисленных и непонятным образом составленных разделов, секций и стеллажей.
Появление Серова заметил старший офицер.
— Товарищ генерал армии, разрешите доложить… — начал было свой доклад капитан Сергеев.
Иван Александрович спокойно остановил его, отвел в сторону и, положив ему на плечо руку, сказал:
— Ты вот что, капитан, оставь-ка мне отобранные тобой документы. Я их сам посмотрю. А ты собирайся в дорогу. Командировочное удостоверение и билеты в Киев получишь у моего помощника. Мне нужно, чтобы ты привез из украинских архивов все необходимые для нас материалы. Запомни: в первую очередь тебя должен интересовать период 39–41-го годов. Наши коллеги в украинском управлении что-то не слишком торопятся с поиском запрошенных мной документов.
Капитан был заметно польщен доверием Председателя.
— Разрешите выполнять? — с готовностью исполнительного офицера выговорил он.
— Ступай.
Капитан поспешно зашагал прочь, а Иван Александрович устроился за столом, заваленном документами, и погрузился в их изучение. Он листал пожелтевшие от времени листки анкет, протоколов допросов, вчитывался в содержание докладов, приказов и постановлений, а сам, между тем, продолжал думать о своем.
На XX съезде генерала впервые избрали членом Центрального Комитета партии. Его позиции в руководстве страны теперь заметно укрепились, и пошатнуть их уже было не по зубам никому — ни в Кремле, ни на Старой площади.
«Моя совесть абсолютно чиста перед народом», — подсказывал искомый ответ внутренний голос Ивана Александровича.
Хрущев сам поручил Серову принять участие в разоблачении культа личности Сталина. Многие материалы для комиссии Поспелова и секретного доклада Хрущева на XX съезде готовил сам Серов и его приближенные, работая не покладая рук в архивах Лубянки. Конечно, кое-какие архивные материалы пришлось ликвидировать. Но и здесь он выполнял приказ. Все материалы, компрометировавшие самого Хрущева, подлежали уничтожению. Естественно, генерал втихую убирал из архивов и компромат на себя. Зачем давать своим политическим врагам возможность для контрнаступления?
Серов закрыл архивную папку. Он неплохо поработал в этот день, успел просмотреть многие материалы и отобрать интересовавшие его документы, которые намеревался взять с собой. Это были не только материалы о Хрущеве, это были и его собственные доклады об операциях войск НКВД против гражданского населения во время войны.
Генерал вернулся к себе в кабинет. Достал отобранные документы, вложил их в отверстие «шредера» и нажал кнопку машины. Через мгновение от компромата остались лишь тонкие лоскутки макулатуры. Настроение генерала заметно улучшилось. Он вспомнил разговор с Хрущевым, который состоялся накануне назначения Серова председателем КГБ. Хрущев тогда еще только входил в роль «Первого». Его противостояние с новоиспеченным премьером страны Георгием Максимилиановичем Маленковым лишь набирало силу, но уже обещало перерасти в бескомпромиссный конфликт в самом недалеком будущем.
«Первый» искал себе партнеров в этой трудной борьбе, расставлял преданных ему людей на ответственные посты, расширял основу своей пока еще ограниченной и шаткой власти внутри запуганной и истерзанной сталинскими репрессиями партийной номенклатуры. Ему во что бы то ни стало нужны были союзники в предстоявшей борьбе за власть. Серов обещал быть именно таким человеком.
— Иван, — сказал он ему тогда, — я тебя знаю уже 15 лет, да и ты со мной не раз хлебал из одного котелка. Слава богу, вместе мы справились с этой гнидой Берией прошлым летом, но наступают новые нелегкие времена. В одиночку нам их не пережить. Давай не забывать об этом.
Они крепко пожали тогда друг другу руки и обнялись. Оба верили в силу их союза и понимали важность обоюдной поддержки. Только взаимная поддержка и конфиденциальный союз давали Хрущеву и Серову надежду на победу в новой борьбе.
Когда Сталина не стало и удалось расправиться с Берией, Хрущев дал себе слово сделать все возможное, чтобы от той гнетущей, жестокой и ненавистной атмосферы страха, в которой он прожил столько лет, не осталось и следа. Были образованы первые комиссии по реабилитации невинно осужденных. Стали возвращаться из лагерей первые сотни тысяч заключенных. Вернулась из ГУЛАГа и Любовь Хрущева, вдова его сына от первого брака. Леонид погиб в 1943 году под Воронежем в одном из воздушных боев. Его останки так и не удалось найти: от врезавшегося в землю истребителя осталась лишь яма с водой.