— Кто говорит? — переспросил как-то главком сухопутных войск Георгий Константинович Жуков звонившего ему по ВЧ-связи министра обороны СССР. — Маршал Булганин? Я такого маршала не знаю.
Булганин даже внешне походил скорее на детского врача, чем на военного министра.
Показательно, что первым, на ком дала трещину в начале пятидесятых память дряхлеющего Сталина, был именно Булганин. Беседуя однажды с ним и с Хрущевым у себя на даче, Сталин вдруг прервал Микиту, как он нередко называл Хрущева, и, указав пальцем на маршала, неожиданно изрек:
— А это кто такой? Как его звать?
— Булганин, — ответил оторопевший от такого заявления «хозяина» Николай Александрович.
— Ха-ха-ха, конечно же, Булганин, я так и думал, — попытался отшутиться и выйти из неловкой ситуации Сталин, хотя провалы памяти правителя не были уже секретом для его ближайшего окружения.
Хрущева к Булганину более всего подтолкнула смерть Сталина. Оба дежурили на его кунцевской даче в ту мартовскую ночь пятьдесят третьего, когда генералиссимуса сковал приступ инсульта. Именно в ту ночь оба решили совместно действовать против Берии и поддержать друг друга в предстоявшее смутное время.
Булганин оказался верным данному в ту ночь слову. Это он предложил после смерти вождя Никиту Сергеевича Хрущева на должность руководителя партии. Это он поддержал его в борьбе с Маленковым. Наконец, это он в заключительный день работы XX съезда, всего два месяца назад, дал «Первому» слово для доклада. Того самого знаменитого секретного доклада, против которого возражала добрая половина президиума ЦК и который стал первым публичным разоблачением культа личности Сталина.
В «ЗИМе» вслед за лимузином Булганина к крейсеру привезли и отца советской атомной бомбы академика Курчатова. Его включение в состав делегации было идеей «Первого». Хрущев полагал, что отцов-основателей советского военно-промышленного комплекса пора показать и на Западе: как для саморекламы, так и для устрашения мирового империализма.
Вслед за членами делегации из остальных машин на пирс высыпала придворная кремлевская челядь: референты, помощники, консультанты, охранники. Из багажников автомашин выставлялись на причал чемоданы, саквояжи, портфели… Матросы поднимали их на палубу крейсера, а затем разносили их по гостевым каютам.
— А где же ваш англичанин? — спросил контр-адмирала Котова стоявший рядом с ним у борта крейсера председатель КГБ Серов.
— Как это где? — улыбаясь, ответил Котов. — На крейсере. Спит как сурок.
— Имейте в виду, контр-адмирал, за этого заморского гостя вы мне головой отвечаете.
Председатель КГБ, как всегда, был верен себе. Он не мог обойтись без того, чтобы не навести страха на окружающих. Минутой раньше о капитане Норти генерала Серова расспрашивал «Первый».
— Что это за англичанин плывет с нами? — поинтересовался Хрущев. — Шпион, что ли?
— Никак нет, Никита Сергеевич, — заметил ему в ответ Серов. — В английских спецслужбах капитан Норти, по нашим данным, не числится. Это опытный и боевой флотский офицер. В свое время он даже сопровождал союзные конвои в Мурманск. Правда, исключать возможность его сотрудничества с военно-морской разведкой Адмиралтейства я бы все же не стал.
— Значит, бывший союзник, — заключил «Первый». — А где он служил, этот ваш капитан Норти?
— Послужной список у него весьма солидный, — уверенно ответил Серов, просмотревший перед отъездом досье на Эдриана Норти. — На флоте он с тринадцати лет. Начинал юнгой. Сейчас ему сорок три года. Боевое крещение получил у Дюнкерка в сороковом году. В сорок первом был назначен командиром эсминца «Скарборо» и получил первый ромб за потопление немецкой подводной лодки. Второй ромб Норти заслужил уже в сорок третьем, командуя крейсером «Уиллтон», водившим конвои в Мурманск. После войны окончил академию в Гринвиче. Командовал линкором «Воладж». Перед назначением военно-морским атташе в Москву в пятьдесят пятом году стоял на капитанском мостике авианосца «Игл».
— Похоже, в таком случае, для занятий шпионским ремеслом в карьере этого капитана места не нашлось, — заметил Никита Сергеевич.
— Судя по всему, именно так, — многозначительно выговорил Серов. — Но приглядывать за ним на корабле мои ребята все-таки будут. Береженого бог бережет.
Точно по расписанию, в назначенный час крейсер отдал швартовые и взял курс к Британским островам.
Хрущев и Булганин решили не засиживаться в своих каютах и вышли пройтись по палубе. Обоим нужно было поговорить о предстоявшем визите.
— Мне кажется, — заметил Булганин, — что переговоры с англичанами лучше всего вести тебе, Никита Сергеевич.
Хрущев был доволен таким заявлением премьера. Булганин быстро уловил эту реакцию «Первого» и продолжил:
— В прошлом году в Женеве у тебя наладились неплохие личные отношения с Иденом. Тогда даже Молотов оказался не у дел. Ты показал себя мастером в переговорных делах. Это я без лести говорю. Просто констатирую факт.
Булганин догадывался, что Хрущев ждет от него подобного заявления, и был готов делегировать ему свои полномочия премьера. Это был тонкий ход. Оба руководителя знали, что формально в ходе предстоящего визита именно председатель Совета Министров страны будет играть роль «первой скрипки». С ним предстоит вести переговоры главе британского правительства сэру Энтони Идену, его будут встречать как первое лицо другие руководители Великобритании. Хрущев не имел государственной должности такого уровня. Он лишь возглавлял правящую в стране коммунистическую партию, правда единственную в СССР. По сути это делало его более влиятельным политиком, чем Булганина, но по форме заставляло стоять ступенькой ниже в политической иерархии, принятой на Западе.
Сознавая, что в ходе визита ему в связи с этим предстоит постоянно выступать на авансцене, оттесняя тем самым Хрущева в тень, Булганин побаивался такой перспективы и возможного скрытого недовольства со стороны своего амбициозного друга.
Кроме того, Николай Александрович привык уступать сильным на кремлевском пьедестале, чтобы выжить самому и сохранить уютное место в тени хозяина, кто бы им ни был — Сталин или Хрущев. У руководителя партии в руках были все важнейшие рычаги власти. И, несмотря на острое соперничество с Молотовым, Кагановичем и Маленковым, именно за Хрущевым, полагал премьер-министр, было будущее. Поэтому свою ставку в политической игре Булганин пока делал на «Первого».
— Добре, Коля, — согласившись с предложением друга, ответил Хрущев. — В конце концов, самое важное для нас это дело, а не наши посты. Может быть, ты и прав, с Иденом, видимо, лучше вести переговоры мне самому. А ты, как всегда, будешь рядом.
На том они и сошлись.
16 апреля, понедельник.
Крейсер «Орджоникидзе»,
капитанский мостик
Контр-адмирал Котов и каперанг Степанов стояли вместе на мостике крейсера. Подошло время отправления. Отшвартовку Степанов всегда проводил мастерски, впрочем, как и швартовку: точно, быстро, четко. Выбирал оптимальный способ маневрирования у причала. Умел правильно просчитать и размеры акватории, и маневренные возможности корабля, и влияние внешних факторов. Это был его «конек».
— Отдать швартовые, — скомандовал командир.
Матросы освободили носовые и кормовые продольные, затем носовые и кормовые прижимные и тут же оба шпринга.
— Самый малый.
Крейсер медленно отошел от стенки. Поход начался в назначенный час, минута в минуту.
Оба командира — Котов и Степанов — не испытывали особых симпатий к начальству, оказавшемуся волей случая на борту их корабля, ни к Хрущеву, ни к Булганину. Если уж говорить о руководителях, то их кумиром скорее был адмирал Кузнецов. Именно из-за него, а потом и за отношение к военно-морскому делу вообще на флоте и Булганина и Хрущева откровенно не любили.
В вечернем полумраке крейсер, медленно скользя по морской глади, вышел из бухты. Эсминцы «Совершенный» и «Смотрящий» отошли от стенки причала вслед за крейсером и, выйдя в открытое море, стали в кильватер «Орджоникидзе». Впереди и по бокам эскадры двигался отряд подводных лодок в погруженном состоянии. В воздухе барражировала морская авиация. Штаб похода, расположенный на крейсере, держал связь со всеми кораблями и берегом.
Е. Н. Романов
Разместившись по каютам, гости крейсера постепенно начали его обживать.
Ко времени вечернего чая проснулся капитан Норти. Позвонил по внутренней связи Соловьеву.
— Кэптен, вы не могли бы мне организовать душ? После нашего застолья у меня немного побаливает голова.
Соловьев постучал в каюту главмеха Романова, она была рядом с комнатой англичанина.
— Евгений Викторович, тут твой сосед хотел бы душ принять…
— Что за сосед? — удивился капитан-лейтенант.
— Да вот в смежной каюте я поселил англичанина… Мы с ним до этого немного выпили… Ну, ты понимаешь… Ему бы освежиться…
Романов все понял.
— Чем же мне его освежить? — задумался на мгновение главмех и, быстро сообразив, предложил. — Могу забортной воды ему в душ накачать. Но она холодная. Градусов пять-семь.
— Годится, — сказал начальник разведки.
К вечернему чаю капитан Норти выглядел свежим и бодрым как ни в чем не бывало.
В дверях своей каюты появилась массивная, украшенная окладистой бородой фигура академика Курчатова, видимо закончившего разборку багажа. Отец советской атомной бомбы был рад поездке. Еще не так давно ни он сам, ни многие его коллеги и мечтать не могли о поездке за рубеж. Уж слишком засекреченной считалась их научная работа.
— Хорошо ли разместились, Игорь Васильевич? — спросил академика командир корабля капитан 1 ранга Степанов.
— Благодарю за гостеприимство, товарищ капитан, устроился как нельзя лучше. Только вот…
Академик замялся, не решаясь продолжать.
— Не стесняйтесь, пожалуйста, — вежливо заметил капитан, — говорите, что не так, чего не хватает.
— Не могли бы вы показать мне ваше хозяйство, товарищ Степанов?