Серов любил эту древнюю крепость. Но не за ее историю или красоту. Памятники старины он толком не знал и вообще мало что понимал в архитектуре. Но к Кремлю он относился уважительно и даже трепетно. Кремль в его представлении был отменным военно-инженерным сооружением с грозными бойницами и мощным арсеналом, многочисленными тюрьмами и пыточными в высоких и неприступных башнях, с добротными казармами для охраны и лобным местом для казни непослушной черни.
Иван Александрович не был поклонником ни итальянского архитектора Аристотеля Фиораванти, создавшего Успенский собор, ни миланского мастера Петра Антонио Солярио, соорудившего Спасскую, Боровицкую, Никольскую и Арсенальную башни. О них он ничего не слышал.
Генерал был практиком и прагматиком. Поэтому Кремль для него являл собой, прежде всего, образец непоколебимой мощи и устрашающей власти, которая умеет и знает, как за себя постоять.
ЗИС свернул с Большого Каменного моста к Боровицким воротам и въехал в Кремль. Офицер охраны на въезде тут же взял под козырек.
Проехав вдоль Большого Кремлевского дворца и Тайницкого сада, машина свернула налево к зданию правительства, дому под зеленым куполом, служившему при царе резиденцией Сената.
Соборная площадь была пуста. Вечером Кремль закрывали от посетителей, которых разрешили пропускать сюда лишь летом 55-го, отменив давний сталинский запрет.
Хрущев собирался ехать домой, когда у дверей кабинета появился Серов. Весь день Хрущев разбирался с новыми назначениями в аппарате ЦК и в республиканских партийных органах. Для него это было главной задачей в последние месяцы. Прошедший в феврале XX съезд партии позволил ему значительно, почти наполовину обновить состав ЦК, избранного в пятьдесят втором году еще при Сталине. Урезав полномочия центральных министерств, Хрущев перераспределил административную власть в стране в пользу партийных органов на местах. Эти меры ослабляли позиции сталинистов и обеспечивали ему поддержку новой партократии. Именно на нее он делал ставку в борьбе за власть. Но позиции Молотова, Маленкова и Кагановича — этих врагов десталинизации, — равно как и их ставленников в руководстве, все еще были достаточно крепки.
— Ну что, вытурили тебя капиталисты из Англии, — с улыбкой, но не без издевки бросил генералу вместо приветствия Хрущев.
— А ну их к лешему, Никита Сергеевич, разве с ними договоришься?! — посетовал Серов. — Кроме того, я же для них смертный враг. Они от ЧеКа как черт от ладана шарахаются.
Н. С. Хрущев и И. А. Серов в годы войны
Хрущеву понравились эти слова Серова. Он знал Ивана Александровича уже семнадцать лет. В 39-м судьба свела их вместе на Украине. Хрущев тогда возглавил республиканский ЦК, а Серов был назначен руководить украинским НКВД.
В грозные годы сталинских репрессий они, как могли, поддерживали друг друга. Оставались друзьями и в пору военных испытаний, и после войны. Никита Сергеевич без колебаний относил Серова к своим наиболее надежным и верным союзникам. Доверие это прошло испытание временем. Не случайно в июле пятьдесят третьего Хрущев предложил членам Президиума ЦК именно кандидатуру замминистра внутренних дел Серова для организации ареста Лаврентия Павловича Берии. Этот «кремлевский кардинал» после смерти Сталина вновь возглавил как министерство внутренних дел, так и министерство госбезопасности — главные крепости власти в стране. Кандидатура Серова тогда не прошла. Арест Берии и его ликвидация были возложены на генерала Москаленко. Но и Серов оказался тогда незаменимым помощником для Хрущева. Оставался он им и теперь, когда борьба за власть в кремлевских коридорах становилась все более скрытой и изощренной.
Хрущев вышел из кабинета. Помощник подал ему черное ратиновое пальто и шапку. Никита Сергеевич протянул Серову руку и стал спускаться по лестнице вниз к машине.
«Первый» по-прежнему доверял Серову. Тот, вне сомнений, был ему беззаветно предан, что не раз доказал уже делом. С другой стороны, Хрущев отводил шефу секретной службы лишь дебютную часть партии в своей политической игре. Генерал, по замыслу «Первого», должен был рано или поздно сойти с политической сцены, чтобы не дискредитировать своим сомнительным прошлым новый антисталинский курс Хрущева.
«Но пока еще рано, время не пришло…» — подумал про себя, сидя в машине, Никита Сергеевич.
Серов выходил из кабинета Хрущева озабоченным. Его по-прежнему занимал предстоявший визит в Англию. Генерала беспокоили доклады подчиненных о возможном минировании корабля. Кое-кто на Лубянке не исключал открытой диверсии против крейсера «Орджоникидзе». Серов относил их на счет чрезмерной подозрительности чекистов. Впрочем, ничего излишнего в ней генерал не находил. Подозрительность вообще была Серову по душе. Без нее, он полагал, в его работе никак нельзя было обойтись.
Генерал устроился в кабине ЗИСа, стоявшего у крыльца кремлевского особняка, и скомандовал шоферу:
— Теперь на работу.
Машина развернулась у Царь-пушки и, набирая скорость, покатила к выезду из Кремля. Пройдя Спасские ворота, ЗИС выехал на брусчатку Красной площади. Через минуту машина уже была на Лубянке и, обогнув здание КГБ, остановилась с его тыльной стороны напротив гастронома.
Серов поднялся в свой рабочий кабинет, снял пальто, устроился за своим рабочим столом и принялся бегло разбирать почту. В просторном кабинете было тихо и по-своему уютно. Ничто постороннее не мешало работе. Огромный письменный стол с ящиками для документов по правую и левую руку был завален папками, книгами, многочисленными бумагами. Сбоку на нем стояла целая батарея разноцветных телефонов, в том числе и один кремлевский, так называемая «вертушка».
Посередине кабинета длинной десятиметровой веткой тянулся стол для заседаний, уставленный двумя рядами стульев. Плотные светло-серые шторы занавешивали большие квадратные окна. Стены с высокими потолками украшали два портрета — Ленина и Дзержинского, основателей первого в мире пролетарского государства и его карательной полиции.
За спиной генерала стоял объемный книжный шкаф с бесконечными рядами собраний сочинений Маркса, Энгельса и Ленина. С ним соседствовала дверь в прилегавшую к кабинету комнату отдыха с обеденным столом, диваном и встроенным в стену стальным сейфом, где хозяин кабинета хранил секретную документацию и личное оружие.
Часы пробили одиннадцать. Генерал решил не задерживаться с делами и ехать домой.
К дому номер три на улице Грановского мимо опустевшего ночью Охотного Ряда и Манежа ЗИС довез его за считанные минуты. В окнах третьего этажа еще горел свет.
«Значит, мои еще не ложились», — безошибочно определил Серов.
Во дворе дома за высокой металлической оградой господствовали тишина и порядок.
Иван Александрович успел полюбить этот свой новый дом. Роскошная правительственная квартира прямо напротив Кремля, в которую семья Серовых переехала весной 54-го, сразу после назначения генерала Председателем КГБ, была пределом мечтаний любого, даже самого высокопоставленного аппаратчика.
Дом на улице Грановского
Этажом ниже в этом элитном доме жил министр обороны страны маршал Жуков. В квартире напротив — генеральный прокурор Руденко. Этажом выше — новый идеолог партии, секретарь ЦК Суслов. Над ним — первый секретарь московского горкома партии Фурцева.
Порой генералу попросту не верилось, что большую часть своей жизни он прожил совсем в иных условиях, в избах и казенных бараках, а первые годы в Москве — в тесной 8-метровой комнатке военного общежития по проезду Девичьего поля, рядом с Академией имени Фрунзе, где учился.
Переломным в его жизни оказался 39-й год, когда его, не слишком удачливого в учебе выпускника этой академии, майора по званию, вдруг назначили сначала заместителем начальника московской милиции, через пару недель — уже ее начальником, а через шесть месяцев — ни много ни мало министром внутренних дел Украины и заместителем наркома НКВД.
Такой головокружительный взлет простого офицера-артиллериста, впрочем, мало кого мог удивить в то время. Шла жестокая чистка кадров Красной армии, а точнее расправа над ней. Более 40 тысяч офицеров стали ее жертвами. На смену расстрелянным и сосланным в ГУЛАГ командирам становились малоопытные, но слепо преданные сталинскому режиму новобранцы.
Генерал нажал на звонок квартиры номер семьдесят один. Дверь открыла жена Вера Ивановна.
— Ну, сколько можно ждать, Ваня, — с грустной улыбкой посетовала она, — ведь двенадцатый час уже.
Москва весенняя
5 апреля, четверг.
Москва
Всю ночь город терзали шквалы ветра. От его резких порывов гудели крыши домов, под хлесткими ударами то и дело дребезжали стекла. Под утро все стихло, буря миновала город. Принесенное с юга первое хрупкое тепло легло на не оттаявшую еще после долгой суровой зимы землю. И в воздух поднялось молоко густого тумана, окутавшего плотной пеленой московские улицы и кварталы.
В городе запахло сыростью и весной.
Черный «Роллс-ройс» с развевавшемся на ветру «Юнион Джеком» медленно катил по Садовому кольцу в сторону Смоленской площади.
Сэру Вильяму пришел на память прошлогодний разговор в Лондоне с Энтони Иденом. Премьер-министр вспомнил тогда свой первый приезд в Москву два десятилетия назад, в 1935 году, в начале апреля, в такое же межсезонье.
— Мне ужасно не хотелось ехать в Россию, — признался Иден, — но кто-то должен был отправиться в Москву устанавливать контакты со Сталиным. Перед Москвой я неделю провел в Берлине. На обеде в рейхстаге зашел разговор о первой мировой войне. Обнаружилось, что я и Гитлер в марте 1918 года находились на одном и том же участке фронта друг против друга. Мы принялись рисовать карту расположения наших частей на обратной стороне меню и затем расписались на ней. Представьте, оно, это меню, все еще хранится у меня, подписанное нами обоими.
— Вы находились на фронте нос в нос с этим мерзавцем и не воспользовались случаем, чтобы разделаться с ним? — полушутя-полусерьезно возмутился сэр Вильям.