В то время я только что вернулся с войны – «контрудара по Вьетнаму в целях самозащиты», – получив медаль «За заслуги» третьей степени и офицерское звание. О сватовстве разговоров велось немало.
– Сяо Пао, – говорила тетушка, – познакомлю тебя с одной славной девушкой, точно останешься доволен.
– Кто такая? – спросила матушка.
– Так моя ученица, Львенок!
– Так ей уже поди тридцать с гаком?
– Ровно тридцать, – уточнила тетушка.
– А Сяо Пао всего двадцать шесть.
– Чуть постарше это хорошо, – сказала тетушка. – Та, что чуть постарше, и любить больше умеет.
– Львенок – это очень хорошо, – вступил в разговор я, – но по ней Ван Гань страдает уже лет десять, не могу же я отбивать у друга любимую.
– Ван Гань? – переспросила тетушка. – Вот уж вознамерилась жаба лебединого мясца отведать! Да Львенок за кого угодно выйдет, только не за него! Папаша его всякий раз на базарный день заявляется в больницу с согбенной спиной да с клюкой и скандал устраивает, мол, всю репутацию мне опорочили, и уже который год! Он из нас на «лечебное питание» уже по меньшей мере юаней восемьсот выжал.
– Этот Ван Цзяо и впрямь немного прикидывается, – сказала матушка.
– Какое немного! – рассердилась тетушка. – На все сто прикидывается. Урвет у нас денег и бегом на рынок – мясо есть, вино пить. А как надерется, спина абсолютно прямая делается, и давай носиться по рынку туда-сюда. Ну вот скажи, откуда в нашем поколении столько никчемных людей? А еще этот ублюдок Сяо Шанчунь, во время «великой культурной революции» меня до смерти чуть не довел, а теперь, что твой уважаемый отец семейства, живет себе дома припеваючи, банановым веером обмахивается. Слыхала я, его сынок в университет поступил? Раньше говорили: «Сделанное добро добром и воздастся, за плохие дела будет возмездие», а что теперь? Хорошим людям добра и не жди, а мерзавцы живут припеваючи!
– Будет еще воздаяние, – сказала матушка, – время только еще не пришло.
– Когда оно придет, это время? – сказала тетушка. – Голова вон уже вся седая!
Когда она ушла, матушка вздохнула:
– Все у твоей тетушки в жизни наперекосяк получается.
– Слышал, что Ян Линь потом опять к ней подъезжал? – спросил я.
– По ее словам, действительно было дело. Говорят, стал специальным уполномоченным по особому району, на лимузине прикатил. Просил прощения, говорил, хочет жениться, чтобы загладить вину за то, что натворил во время «культурной революции». А она напрочь отказала.
Пока мы охали да ахали о тетушкиных делах, влетела Ван Жэньмэй. И сразу к матушке:
– Тетушка, слышала, что для Сяо Пао срочно жену ищете, может, я подойду?
– А ты разве не помолвлена, девонька? – удивилась матушка.
– Да порвала я с ним.
– Как в университет поступил, так и жену бросил, ну не Чэнь Шимэй[42], а? – возмутилась матушка.
– Да не он меня бросил, а я его, – уточнила Ван Жэньмэй. – Поступил в университет, что тут особенного? А эти – хлопушки взрывать, кино показывать, разошлись дальше некуда. Вот Сяо Пао молодец, его в офицеры произвели, а он знай себе помалкивает. Как вернулся домой, так сразу на работу в поле.
– Девонька, наш-то Пао тебе вряд ли подойдет, – возразила матушка.
– А в этом деле, тетушка, ваши слова не считаются, надо Сяо Пао спросить. Сяо Пао, стану твоей женой, рожу чемпиона мира, хочешь?
– Хочу! – ответил я, уставившись на ее ноги.
2
На рассвете дня свадьбы было сумрачно. Небо плотно обложили черные тучи, слышались раскаты грома. Они отгремели, и дождь хлынул как из ведра.
– Вот ведь этот Юань Сай, – ворчала матушка, – а говорил, что выбрал для тебя счастливый день. Глянь, гору Цзиньшань скоро затопит.
В десять часов утра, несмотря на ливень, в сопровождении двоюродных сестер пришла Ван Жэньмэй. Все три в дождевиках, словно дамбу укреплять прибыли. Во дворе из полиэтилена соорудили навес, под ним временно установили очаг, и я, присев на корточки, раздувал мехи, чтобы вскипятить воду.
– Эй, герой «оборонительной войны»[43], невеста уже в воротах, что ты сидишь тут, воду греешь? – дерзко обратился ко мне двоюродный брат Угуань.
– Давай покипяти вместо меня, – предложил я.
– Меня тетушка определила хлопушки запускать. Это дело непростое.
В двери появилась матушка:
– Угуань, будет языком трепать, запускай давай.
Угуань достал из-за пазухи связку упакованных в полиэтилен хлопушек, зажег шнур, не надев гирлянду на шест, а просто неся в руках. На улице он раскрыл зонт и, встав боком, выпустил. Под дождем пороховой дым не рассеивался, а клуб за клубом окутывал его. Прибежавшие поглазеть ребятишки, все промокшие, как упавшие в пруд курицы, захлопали в ладоши и затопали:
– Угуань, Угуань, весь он в синем дыме, глянь!
– Ах эти негодники, только бы покричать что! – проворчала матушка.
По обыкновению невеста, войдя во двор, должна, ни слова не говоря, пройти в дом, в комнату новобрачных и, закинув ногу на кан, забраться на него – что называется, «посидеть на кровати». А Ван Жэньмэй, войдя во двор, остановилась там и стала глядеть на то, что вытворяет Угуань. Тому дымом закоптило начерно все лицо, будто из топки вылез. Ван Жэньмэй расхохоталась. Сестры-свидетельницы незаметно дергали ее за рукав, но она не обращала на них внимания. В пластиковых туфлях на высоком каблуке она казалась еще выше – лесина целая. Угуань смерил ее взглядом:
– Ежели кто поцеловать тебя вознамерится, сестрица, нужно лестницу подставлять!
– Угуань, а ну закрой рот! – громко крикнула матушка.
– Ну и дурачок ты, Угуань! – сказала Ван Жэньмэй. – Даже Ван Дань с Чэнь Би лестница не нужна, чтобы целоваться.
Заслышав, что невеста вдруг остановилась посреди двора да еще шуточками перебрасывается с младшим дядюшкой, тетушки одна за другой зашушукались. Тут с совком для угля из-под навеса вылез я.
– Герой вышел! Герой вышел! – снова захлопали в ладоши и затопали ногами ребятишки.
Я был в новенькой армейской форме, с медалью «За заслуги» третьей степени на груди, все лицо в угольной пыли, в руках совок – ни на что не похож. Ван Жэньмэй аж скрючилась от смеха. В душе все смешалось, я не знал, плакать или смеяться. У этой Ван Жэньмэй, видать, с психикой что-то не так.
– Быстро в дом ее! – громко крикнула матушка.
– Дражайшая супруга, прошу пожаловать в комнату новобрачных! – с некоторой издевкой сказал я.
– В доме духота, а на улице свежо, – отвечала Ван Жэньмэй.
– Угу! Угу! Угу! – захлопали в ладоши и затопали ребятишки. Вернувшись в дом, я набрал черпак сластей, выбежал к воротам и высыпал в переулок. Ребятня рванулась за ними, как пчелиный рой, и началась драка за сласти в грязи. Я взял Ван Жэньмэй за запястье и потянул в дом. В очень узких дверях она с громким стуком ударилась лбом и воскликнула:
– Ой, мама дорогая, голову разбила!
Тетушки покатились со смеху.
Помещение маленькое, народу набилось столько, что не повернешься. Трое вошедших скинули мокрые дождевики, но повесить их было негде, оставалось пристроить на двери. Пол и так был влажный, все пришедшие несли с собой грязь и воду, и все это превращалось в невообразимую мешанину. Комнатка маленькая, длина кана меньше двух метров. В головах сложены присланные из дома Ван Жэньмэй четыре новых одеяла, два новых матраца, два шерстяных одеяла, две подушки, почти до самого потолка из бумаги. Опустившись на циновку на кане, Ван Жэньмэй воскликнула:
– Ой, мамочки, какой же это кан, просто противень какой-то!
– Противень и есть, – вспыхнула матушка и стукнула посохом об пол. – Давай усаживайся, а я погляжу, удастся ли тебе задницу поджарить!
Ван Жэньмэй снова расхохоталась, а мне шепотом сказала:
– Ну, Сяо Пао, у твоей матушки и юморок! Если мне задницу поджарить, как я чемпиона мира рожать буду?
От гнева у меня чуть все перед глазами не помутилось, но гневаться в такой день неловко. Я протянул руку и потрогал циновку: действительно горяченная. Гостей был полон дом, на обед заявилась вся многочисленная родня, поэтому пылали обе плиты, и пампушки жарились, и овощи, и лапша, вот циновка на кане и перегрелась. Вытащив из кипы белья одеяло, я сложил его квадратиком в углу у стенки и пригласил:
– Супруга, прошу садиться!
– Смешной ты, Сяо Пао, право слово, – криво усмехнулась Ван Жэньмэй. – Взял и супругой назвал. Лучше бы, как у нас тут заведено – женой. Или как раньше – Жэньмэй.
Я не знал, что и сказать. А что тут скажешь, когда берешь в жены такую тугую на соображение? Она совсем не поняла, что супругой я назвал ее в шутку, чтобы выказать неудовольствие.
– Ладно, жена, Жэньмэй, забирайся на кан. – С помощью ее двоюродных сестер я скинул ей туфли, снял промокшие нейлоновые чулки и поднял ее на кан. Встав на нем, она головой уперлась в бумажный потолок. В этом тесном и низком месте она казалась еще выше, а ее журавлиные ноги были чуть ли не без икр. Ступни тоже не маленькие, почти такие же красивые, как у меня. Так она с голыми ногами и крутилась на крохотном кане размером меньше двух квадратных метров. Вообще-то свидетельницы тоже должны «посидеть на ложе» вместе с невестой, но Ван Жэньмэй одна заняла весь кан, и двоюродным сестрам ничего не оставалось, как только одной встать в углу у стены, а другой присесть на край кана. Словно желая продемонстрировать свой рост, она встала на цыпочки и уперлась головой в потолок. Будто забавляясь, ходила голыми ногами на цыпочках кругами, приплясывала, а потолок шуршал от движений ее головы. Упершись руками в дверной проем, в комнату заглянула матушка:
– Ты, невестка, ежели кан обрушится, где сегодня ночью спать-то будешь?
– Обрушится, так на полу спать буду, – хихикнула та.
К вечеру на трапезу пришла тетушка.
– Сестра деда прибыла! – крикнула она, едва войдя во двор. – Почему никто даже навстречу не выходит?