– За что это?
– Даже не знаю.
– Ну вот и не надо про любовь, погоди, будет время, и скажешь.
Из операционной высунула голову тетушка и махнула Ван Жэньмэй:
– Заходи давай.
– Сяо Пао… – Она вцепилась мне в руку.
– Не бойся, – успокаивал я. – Тетушка говорит, операция пустяковая.
– Вернешься домой, свари мне курицу.
– Хорошо, двух сварю.
Подойдя к операционной, Ван Жэньмэй обернулась и посмотрела на меня. На ней был мой старый серый мундир, одна пуговица отлетела, нитки торчат. В синих штанах с желтым грязным пятном на ноге и старых тетушкиных кожаных туфлях коричневого цвета.
В носу защипало, в душе пустота. Я сидел в коридоре на пыльном диване и прислушивался к доносящимся из операционной металлическим звукам. Представил себе эти инструменты, почти воочию увидел их режущий глаз блеск и чуть ли не ощутил их холод. Со двора донесся радостный детский смех. Я встал и через стекло увидел мальчика лет трех-четырех с двумя надутыми презервативами в руках. Мальчик бежал, а за ним гнались две девочки примерно того же возраста…
Из операционной в страшном замешательстве выскочила тетушка:
– У тебя какая группа крови?
– Вторая.
– А у нее?
– У кого?
– У кого еще? – рассердилась тетушка. – У жены твоей!
– Наверное, первая… Нет, не знаю…
– Остолоп!
– Что с ней? – Я смотрел на пятна крови на белом халате тетушки, и голова была какая-то пустая.
Тетушка вернулась в операционную, и дверь закрылась. Я приник к щели, но ничего не увидел. Голоса Ван Жэньмэй не слышно, только слышно, как громко говорит Львенок. Она звонила в уездную больницу, вызывала «Скорую».
Я с силой толкнул дверь, и она открылась. И увидел Ван Жэньмэй… увидел тетушку с засученным рукавом, Львенка, которая толстым шприцем брала кровь у нее из руки… Лицо Ван Жэньмэй белое как бумага… Жэньмэй… Держись… Какая-то медсестра вытолкала меня.
– Пустите меня, – твердил я, – пустите меня, мать его…
По коридору подбежали несколько человек в белых халатах… Один, мужчина средних лет, от которого пахло смесью табака и какой-то дезинфекции, потянул меня к дивану, усадил. Дал сигарету, помог прикурить, успокаивая:
– Не волнуйся, сейчас из уездной больницы приедет «Скорая». Твоя тетушка перекачала ей шестьсот кубиков своей крови… Должно быть, все не так серьезно…
Под звуки сирены примчалась «Скорая». Эта сирена змеей скользнула в меня. Люди в белых халатах с аптечками. Человек в белом халате в очках и с фонендоскопом на шее. Мужчины в белых халатах. Женщины в белых халатах. Мужчины в белых халатах со сложенными носилками. Кто вошел в операционную, кто остался стоять в коридоре. Двигались они все быстро, но выражение лиц спокойное. На меня никто не обращал внимания, никто даже глазом в мою сторону не повел. Во рту чувствовался вкус крови…
…Эти люди в белых халатах стали неторопливо выходить из операционной. Один за другим они садились в машину «Скорой помощи», последними туда затащили носилки.
Я метнулся в двери операционной и увидел накрытую белой простыней Ван Жэньмэй, ее тело, ее лицо. Тетушка, вся в крови, в изнеможении сидела на складном стуле. Львенок и остальные стояли, словно окаменев. В ушах стояла тишина, и лишь потом зазвенело, будто в них залетело по пчеле.
– Тетушка… – вырвалось у меня. – Вы же говорили, ничего страшного?
Тетушка подняла голову, наморщила нос и закатила глаза, лицо ее исказилось, словно от ужаса, и она вдруг звонко чихнула.
12
– Сестрица, братец, – стоя во дворе, непослушным языком проговорила тетушка, – пришла вот просить прощения.
Урна с прахом Ван Жэньмэй стояла на квадратном столике посреди большой комнаты. Там же в белую чашку, доверху наполненную зернами пшеницы, воткнуты три курительные свечки. От свечей струился дымок. В военной форме с траурной повязкой я сидел рядом. Дочка у меня на руках, одетая в глубокий траур, то и дело поднимала на меня глазки и спрашивала:
– Папа, а что там в урне?
Я не мог ничего сказать в ответ, слезы текли по небритому лицу.
– Папа, а моя мама? Моя мама куда пошла?
– Твоя мама поехала в Пекин… – выдавил из себя я. – Через пару дней и мы туда за ней поедем…
– А дедушка с бабушкой тоже поедут?
– Поедут, все поедут.
Во дворе отец с матерью распиливали ивовую доску, отец стоя, матушка сидя, вниз вверх, туда сюда, пила звенела, в солнечном свете разлетались опилки.
Я знал, что отец с матерью пилят, чтобы сделать Ван Жэньмэй гробик. У нас там уже проводили кремацию, но власти не назначили даже места, где размещать урны с прахом, и народ их все же захоранивал и устраивал могилки. Те, кто побогаче, делали гробики, высыпали в них прах, а урны разбивали; те, что победнее, хоронили урны.
Вижу, как стоит, свесив голову, тетушка. Вижу горестные лица отца с матерью, вижу, как они механически повторяют одни и те же движения. Вижу, что вместе с тетушкой пришли секретарь парткома, Львенок и еще трое ответственных работников коммуны, к оголовку колодца они составили цветастые коробки с пирожными. Рядом с коробками положен еще и влажный кулек из рогожи, от которого пахнет соленой рыбой, и я понимаю, что это она и есть.
– Вот уж не думал, что такое случится, – начал партсекретарь. – Тут приезжала с экспертизой группа специалистов из уездной больницы, председатель Вань и ее коллеги все делали как надо, не допустили ни одной ошибки, мероприятия по неотложной помощи тоже проведены надлежащим образом, доктор Вань отдала ей шестьсот кубиков собственной крови. В связи с этим мы выражаем свое глубокое сожаление, глубокую скорбь…
– У тебя что, глаз нету? – вдруг вспылил отец. – Черная метка где? Не видишь, что ли, пила в сторону ушла на полцуня, куда это годится?
Матушка встала и с рыданиями пошла в дом.
Отец отбросил пилу, сгорбившись, подошел к бочке и, зачерпнув черпаком воды, полил себе на шею. Холодная вода потекла ему на подбородок, с шеи на грудь, смешавшись с золотистыми опилками. Напившись, он вернулся назад, поднял пилу и принялся яростно пилить один.
Партсекретарь и ответственные работники вошли в дом и трижды склонились в глубоком поклоне перед урной с прахом Ван Жэньмэй.
Один положил на очаг конверт из толстой оберточной бумаги.
– Товарищ Вань Цзу, – сказал партсекретарь, – мы понимаем, что никакими деньгами не возместить огромную утрату, которую понесла ваша семья в результате этого несчастного случая, примите эти пять тысяч юаней как выражение наших чувств.
Человек, похожий на секретаря, добавил:
– Государство выделило три тысячи, остальные две – от секретаря У и еще нескольких руководителей коммуны.
– Заберите, – сказал я. – Пожалуйста, заберите, нам не нужно.
– Мы понимаем ваши чувства, – печально произнес партсекретарь. – Мертвых не воскресишь, а живым нужно продолжать революционную борьбу. Звонила председатель Ян из Пекина, во-первых, она шлет соболезнования в связи со смертью товарища Ван, во-вторых, выражает сочувствие родственникам усопшей, а в-третьих, просила меня сообщить тебе, что твой отпуск продлен на полмесяца, закончишь хлопоты с похоронами, уладишь дела дома и возвращайся.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Вы можете идти.
Партсекретарь и иже с ним еще раз низко поклонились урне с прахом и полусогнувшись вышли из дома.
Я смотрел на их ноги, на толстые и тощие задницы, и из глаз снова потекли слезы.
Из переулка послышались женские причитания и мужская ругань, и я понял, что пришли тесть с тещей.
Тесть, держа в руках деревянные вилы, которыми провеивают зерно или ворошат сено, кричал:
– Сейчас вы мне, ублюдки, за дочь мою заплатите!
Теща размахивала руками, перебирая маленькими ножками, словно хотела наброситься на мою тетушку, но сама споткнулась и упала первой. Сидя на земле, она колотила по ней ладонями и голосила:
– Бедная моя доченька… Как же ты так ушла… Покинула нас, и как же нам дальше жить…
К ним подошел партсекретарь коммуны:
– Дядюшка, тетушка, мы как раз собирались к вам домой, это такое несчастье, мы тоже переживаем всей душой…
Тесть воткнул вилы в землю и заорал во всю мочь:
– Вань Сяо Пао, мерзавец этакий, а ну выходи!
С дочкой на руках я вышел к нему. Дочка крепко ухватила меня за шею и уткнулась личиком мне в щеку.
– Батюшка… – Я остановился перед ним. – Ну, казните меня…
Тесть высоко занес вилы, но руки его застыли в воздухе. На седой бороде я заметил капельки слез. Ноги у него подкосились, и он рухнул на колени.
– Милостивый в величии своем сущий… – Отбросив вилы, тесть взмолился со всхлипами: – Великий сущий, что живее всех живых, пусть он так же принесет вам беду… Зло ведь творите… Неужто не страшитесь кары небесной…
Подошла тетушка, она встала между тестем и тещей и, уронив голову, заговорила:
– Братец и сестрица Ван, в этом деле вины Пао нет, меня вините. – Тетушка вскинула голову. – Можете обвинять в недостаточном чувстве ответственности, в том, что вовремя не проверила установку спирали у женщины детородного возраста, в том, что мне в голову не пришло, что этот негодяй Юань Сай владеет техникой ее удаления, в том, что я не отправила Жэньмэй на операцию в уездную больницу. Теперь же, – тетушка глянула на партсекретаря коммуны, – я жду решения руководства.
– Выводы уже сделаны, дядюшка и тетушка, – сказал партсекретарь, – мы, как вернемся, обсудим вопрос оказания вам двоим материальной помощи, но вины доктора Вань здесь нет. Это чистая случайность, которую определило состояние здоровья вашей дочери, и даже если бы ее отправили на операцию в уездную больницу, результат был бы тот же. Кроме того, – громко провозгласил он, обращаясь к столпившимся во дворе и в переулке, – планирование рождаемости – это основной политический курс государства, а курс ни в коем случае нельзя менять из-за того, что произошло по случайности. Допустившие незаконную беременность должны автоматически идти на аборт; те, кто планирует незаконную беременность, нарушают политику планирования рождаемости и понесут суровое наказание!