ра какая-нибудь партия предложит тебе десять тысяч лянов – и ты, что ли, снова станешь предателем? Так что, сколько еще тайных сведений Ван Гань нам ни предоставит, в душе я буду презирать его еще больше, для меня он уже кучка вонючего собачьего дерьма.
– Но, тетушка, а если бы ты не задерживала его письма? Разве не может быть, что они тронули бы Львенка, может, даже она давно бы уже вышла за него?
– Нет, это решительно невозможно. Львенок – человек высоких устремлений. За эти годы ею очаровался далеко не один Ван Гань, были и другие, по меньшей мере дюжина, и ответственные работники, и рабочие, но Львенку ни один не глянулся.
Я покачал головой в знак сомнения:
– Она действительно выросла немного…
– Фу ты! – не выдержала тетушка. – Где твоя проницательность?! Сколько бывает женщин, что на первый взгляд красавицы, а присмотришься как следует – одни пороки да изъяны. Ну а Львенок? Действительно, не сказать чтобы красивая, но заслуживает внимания, и чем больше смотришь, тем она симпатичнее. Ты, видать, никогда особенно не приглядывался к ней? Твоя тетушка всю жизнь с женщинами имеет дело, уж прекрасно знает им цену. А ты разве не помнишь, ты только на повышение пошел, я хотела познакомить тебя с ней, но ты с Ван Жэньмэй закрутил, у меня вся душа была несогласна, но в новом обществе браки по свободному выбору, а я, тетушка, могу лишь уважать чьи-то чувства и говорить добрые слова. Теперь, когда Ван Жэньмэй освободила место – я, конечно, никогда не надеялась, что она умрет, я желала ей долгой жизни – это уже судьба, это волей неба предопределены вам со Львенком брачные узы.
– Тетушка, что ни говори, Ван Гань мой друг с детских лет, о его любви ко Львенку знают и стар и млад, и если я женюсь на ней, меня все так заплюют, что как бы не захлебнуться в этой слюне!
– Опять ты глупости несешь. Его чувство ко Львенку одностороннее, это, как говорится, «коромысло цирюльника – жар лишь с одной стороны»[75]. Львенок ни разу не обмолвилась, что что-то к нему питает. А выйди она за тебя, это будет то, что называется «хорошая птица знает, на каком дереве свить гнездо». Кроме того, любовь штука такая, к дружеским отношениям отношения не имеет, это дело исключительно личное. Будь это кобыла, на которую Ван Гань глаз положил, ты, конечно, мог бы уступить ее. Но Львенок человек, раз ты полюбил, то отбить ее у тебя можно только силой. Ты же столько лет прожил на чужбине, столько иностранных фильмов пересмотрел, и все какими-то шаблонами мыслишь?
– Я хоть и не против, но Львенок…
– Об этом не волнуйся, – перебила тетушка. – Она со мной уже столько лет, все, что у нее на душе, я знаю как свои пять пальцев. Говорю тебе истинную правду, любит она именно тебя, и если бы Ван Жэньмэй не ушла, она могла бы остаться одна на всю жизнь.
– Тетушка, дай мне подумать пару дней, ведь у Ван Жэньмэй на могиле земля еще не высохла.
– А что тут думать, за долгую ночь много снов переснится! Если душа Ван Жэньмэй жива на небесах, она бы в знак согласия в ладоши захлопала. Ты спросишь почему? Потому что Львенок добрая, и это просто удача, что у твоей дочки будет такая мачеха! К тому же, – добавила тетушка, – согласно правительственным установлениям, вы со Львенком можете иметь ребенка, и я надеюсь, сможете родить двойню. У тебя, Пао, воистину получается – не было счастья, да несчастье помогло!
5
Определился день свадьбы со Львенком.
Все осуществлялось под руководством тетушки. Я ощущал себя плывущей по воде гнилушкой, подтолкни меня, и поплыву быстрее.
Направляясь в коммуну на регистрацию брака, мы со Львенком второй раз остались вдвоем.
Первый раз мы остались вдвоем в общежитии, где они жили с тетушкой. Это было в субботу утром. Тетушка втолкнула нас в комнату и вышла, закрыв за собой дверь. В комнате две кровати. Между ними – стол с тремя выдвижными ящиками. На столе навалены пыльные газеты и несколько книг по акушерству и гинекологии. За окном – с десяток подсолнухов с толстыми стеблями. На распустившихся цветках пчелы собирают пыльцу. Она налила мне стакан воды и присела на край своей кровати. Я сел на край тетушкиной. В комнате стоял запах туалетного мыла. На умывальной стойке подвешен умывальный бачок марки «Красный фонарь», наполовину полный воды с мыльной пеной. Тетушкина кровать не прибрана, одеяло не сложено.
– Тетушка с головой в работе.
– Да.
– У меня такое чувство, будто это сон.
– И у меня тоже.
– Ты знаешь про Ван Ганя? Что он написал тебе пятьсот с лишним писем.
– Да, тетушка говорила.
– И что ты об этом думаешь?
– Ничего не думаю.
– Я женюсь во второй раз, да у меня еще дочь, тебя это не смущает?
– Нет.
– А с домашними не хочешь посоветоваться?
– У меня нет домашних.
…Я вез ее на велосипеде в правление коммуны. На дорогу недавно уложили слой битого кирпича и черепицы, велосипед подскакивал, удерживать руль в руках было непросто. Она сидела сзади, упираясь плечом мне в спину. Я ощущал ее вес. Некоторых возить легко, других тяжело. Возить Ван Жэньмэй было легко, возить Львенка – тяжело. Я изо всех сил крутил педали. Порвалась цепь. Сердце екнуло: дурная примета! Неужто с ней мы тоже не доживем до седин? Порвавшаяся цепь упала на землю, как дохлая змея. Я поднял ее и в растерянности огляделся. По обеим сторонам дороги тянулись кукурузные поля, несколько женщин с опрыскивателями распыляли инсектицид. Опрыскиватели гудели, как сигнал воздушной тревоги. На женщинах были пластиковые накидки, марлевые повязки, головные платки. Труд адский, но из-за облачков испарений, поднимавшихся из изумрудной зелени кукурузных полей, в нем было нечто поэтическое – словно возносишься в заоблачные дали. Вспомнилась Ван Жэньмэй. Она храбрая, даже змей ловить не боялась. Брала змею за хвост, как я поднял велосипедную цепь. Она тоже работала с распылителями, вскоре после расторжения брачного договора с Сяо Сячунем ее и из школы уволили. От ее волос сильно пахло инсектицидом. Она еще смеялась, мол, не стоит мыть – и вшей отпугивает, и комаров. Когда она мыла голову, я с кувшином в руках лил ей сзади, а она, наклонив ее, хихикала. Я спросил, отчего она смеется, а она расхохоталась так, что чуть таз не опрокинула. При воспоминании о Ван Жэньмэй душа исполнилась раскаяния. Я глянул искоса на Львенка. Специально нарядилась в новенькую рубашку в красную клетку с коротким рукавом и отложным воротничком. На запястье поблескивают электронные часы. Какая она все же пухленькая! Что-то вроде жемчужного питательного крема на лице, запах шибает в нос. Угрей на лице вроде поубавилось.
До правления коммуны еще три ли пути, делать нечего, придется вести велосипед.
Рядом с воротами участка по забою скота мы встретили Чэнь Би. И Чэнь Эр у него за спиной.
Завидев нас, Чэнь Би вдруг переменился в лице. Он так смотрел, что я не знал, куда деться от стыда. Девочка у него за спиной отвернулась, очевидно, чтобы не замечать нас.
– Чэнь Би! – все же окликнул я.
– Ух ты, а я еще думаю, откуда такие важные персоны! – ехидно произнес Чэнь Би, с ненавистью глядя на Львенка.
– Тебя что, выпустили?
– Дочка заболела, жар у нее. Я вообще-то и думать не думал, еда и питье есть, хоть всю жизнь пережидай там, красота.
Львенок обеспокоенно подошла и пощупала лоб Чэнь Эр.
Чэнь Би отвернулся и отошел от нее.
– Срочно в больницу, надо капельницу поставить, – сказала Львенок, – минимум тридцать девять градусов.
– У вас там разве больница? – злобно бросил Чэнь Би. – У вас там живодерня!
– Я знаю, что ты нас ненавидишь, – сказала Львенок. – Но мы ничего не можем поделать.
– Как это ничего не можете поделать?! – вспыхнул Чэнь Би. – Сделать вы можете много чего.
– Чэнь Би, ребенок же, зачем делать назло. Пойдем, мы вас проводим.
– Спасибо, приятель, – холодно усмехнулся Чэнь Би. – Не буду отрывать вас от счастливого события.
– Чэнь Би… Ну как вот с тобой говорить?
– Не надо ни о чем со мной говорить. Раньше считал тебя человеком и только теперь понял, что это не так.
– Говорить ты можешь все, что угодно. – С этими словами я засунул ему в карман несколько банкнот. – Срочно веди ребенка в больницу.
Чэнь Би высвободил руку, вытащил деньги и швырнул их на землю:
– От твоих денег кровью пахнет.
И с гордым видом пошел прочь.
Застыв, я смотрел ему в спину, пока он удалялся все дальше и дальше. Нагнулся, поднял деньги и положил в карман.
– У него очень глубокое предубеждение к вам, – глянул я на Львенка.
– Сам виноват, – недовольно сказала Львенок. – А нам на нашу горечь кому жаловаться?
Мне говорили, что для проведения процедуры регистрации брака требуется рекомендательное письмо из армии, но Лу Мацзы, письмоводитель гражданской администрации, с улыбочкой сказал, что не требуется, твоя тетушка меня предупредила. Вань Сяо Пао, у меня сын тоже служит в вашей части, в прошлом году ушел в армию, парнишка сметливый, быстро учится и овладевает делом, может, немного присмотришь за ним!
К тому времени, когда нужно было поставить отпечаток пальца в книге записей, я на мгновение заколебался. Потому что вспомнил, как это проходило с Ван Жэньмэй. Та же книга записей, тот же кабинет, тот же Лу Мацзы. Я тогда поставил красный отпечаток указательного пальца, а Ван Жэньмэй радостно воскликнула: «О, какой отпечаточек!» Лу Мацзы посмотрел на меня, потом на Львенка и делано хохотнул:
– Ты, Вань Цзу, негодник, большим успехом у женщин пользуешься, первую красотку нашей коммуны в жены уводишь! Ставь отпечаток пальца в книге! – указал он. – Чего еще думаешь?
Его слова прозвучали как насмешка – по сути дела насмешка и есть. «Шел бы ты, мать твою. Ладно, ставлю, никаких колебаний! – думал я. – У человека за его век много чего приключается, и все предопределено судьбой. Толкать лодку против течения не то что плыть по течению. К тому же, когда дело дошло до такого, не поставь я отпечаток, разве не будет это значить погубить Львенка? Одну женщину уже погубил, второго такого случая быть не может».