как у папайи. Благородный муж новобрачную с покойной женой не сравнивает, я пытался сдерживать свои никчемные ассоциации, но сердцу не прикажешь. А когда я слился со Львенком плотью, одновременно прикоснулся к ней и сердцем.
– Львенок, – нисколько не смущаясь, заявил я, – мне кажется, ты более подходишь на роль супруги, чем Ван Жэньмэй.
Она закрыла мне рукой рот:
– Есть вещи, которые произносить нельзя.
– Ван Гань велел сообщить вам, что тринадцать дней назад отправил Ван Дань в Цзяочжоу, посадил на автобус в Яньтай, чтобы оттуда она покинула Дунбэй.
Львенок повернулась и села, освещенная еще одной молнией. Лицо, только что исполненное страстного чувства, стало строгим и суровым. Обняв меня, она снова легла. И сказала мне на ухо:
– Врет он все, Ван Дань изначально не могла уйти далеко.
– Так вы… решили махнуть на нее рукой?
– Это не мне решать, смотря как на это посмотрит тетушка.
– А разве она не так думает?
– Вряд ли. Если тетушка так думает, то она уже не тетушка.
– Почему же тогда вы заняли выжидательную позицию? Разве вы не знаете, что она уже на восьмом месяце?
– Никакой выжидательной позиции тетушка не занимает, у нее немало людей тайно выясняют что и как.
– И что-нибудь удалось выяснить?
– Ну… – После секундного колебания она прижалась лицом к моей груди: – От тебя мне скрывать нечего, она прячется в доме бабушки Яньянь, причем там же, где скрывалась Ван Жэньмэй.
– И что вы собираетесь делать?
– Что тетушка скажет.
– А она как собирается действовать? Так же, как и раньше?
– Тетушка не такая глупая.
– И как же тогда?
– Она уже посылала человека к Чэнь Би сообщить, что мы знаем, что Ван Дань прячется в семье Ван и что, если они ее не выдадут, завтра прибудет гусеничная машина, и дом семьи Ван вместе с домами их четверых соседей будут снесены.
– Дед Яньянь человек упрямый, если он будет противиться, неужели вы действительно снесете их дом?
– Тетушкин изначальный замысел не в том, чтобы семья Ван ее выдавала, а в том, чтобы ее вывел сам Чэнь Би. Тетушка пообещала ему, что, если он приведет Ван Дань на аборт, все имущество будет ему полностью возвращено. Все-таки тридцать восемь тысяч, не может же это его не волновать.
Я глубоко вздохнул:
– Ну почему вам обязательно нужно так измываться над людьми? Неужели недостаточно, что Ван Жэньмэй до смерти довели?
– Ван Жэньмэй сама во всем виновата, – холодно проговорила Львенок.
Я почувствовал, что ее тело вдруг тоже охладело.
8
Стояла пасмурная дождливая погода, по дорогам не проехать, вода в реках поднялась, и ни одна машина из других провинций не пришла, чтобы забрать закупленные в наших краях персики.
В каждом дворе хранился урожай персиков. У кого они были собраны в корзины, у кого свалены горкой и накрыты от дождя полиэтиленовой пленкой. А у кого-то просто валялись в беспорядке во дворе и мокли под хлещущими струями дождя. Сочные медовые персики долгого хранения не терпят, в прежние годы большие грузовики закупщиков подъезжали прямо к краю персиковых садов, и на них сразу грузили сорванные плоды. Эти не боящиеся упорного труда водители ездили даже по ночам, и к рассвету следующего дня плоды уже были в пути на рынки в тысячах ли отсюда. В этом же году небесный правитель, наверное, решил наказать тех, кто возил персики несколько лет подряд, и с начала созревания плодов почти не было ни одного полностью погожего дня, большие и маленькие дожди поливали один за другим, персики не собирали, и они падали с деревьев уже гнилыми. Собранные плоды тоже можно было спасти: пригнать машину, как запогодится, погрузить и увезти. Но ничто не указывало на возможное прояснение.
У нашей семьи было посажено всего тридцать персиковых деревьев, потому что отец стар, смотреть за ними как следует не в состоянии, и урожай был невысок, но почти шесть тысяч цзиней все же собрали. Корзин у нас немного, нагрузили всего шестнадцать, поставили в пристройке, а оставшееся лежало кучей во дворе, накрытое полиэтиленом. Отец, несмотря на дождь, то и дело выходил, стаскивал пленку и осматривал плоды. И всякий раз до нас доносился запах гнилых персиков.
В начале нашего со Львенком супружества дочка была с отцом. Когда он выходил во двор под дождем, она тоже выбегала вслед за ним. В руках она держала маленький зонтик с картинками разных животных.
К нам она относилась с безразличием, но достаточно вежливо. Львенок предлагала ей сласти, но та прятала руки за спиной и говорила:
– Спасибо, тетя.
– Зови ее мамой, – велел я.
Дочка удивленно вытаращила на меня глаза.
– Не надо, – возразила Львенок. – Не надо никак называть. Люди кличут меня Львенком, – она указала на львенка на зонтике, – так что можешь называть меня большой львицей[76].
– Ты маленьких детей ешь? – спросила дочка.
– Я маленьких детей не ем, – ответила Львенок. – Моя специальность – маленьких детей защищать.
Отец принес в плетеной шляпе кучку подгнивших с одной стороны персиков и принялся, вздыхая, соскабливать гниль ржавым ножом.
– Кто хочет, пусть и ест, – предложил я.
– Но это же деньги! – вздохнул отец. – Никакого нынче внимания к старикам.
– Отец. – Львенок впервые назвала его так, получилось у нее неловко и слышать тоже было неловко. – Власти не могут не заниматься этим, наверняка активно думают, как быть.
– У властей одно ограничение рождаемости на уме, будут они о других делах беспокоиться! – не без недовольства буркнул отец.
Как раз в это время ожил громкоговоритель на деревенском парткоме. Боясь не расслышать, отец торопливо выбежал во двор и стал прислушиваться.
По громкоговорителю объявили, что коммуна связалась с рынками в Циндао и Яньтае, они уже выслали колонну грузовиков, которая собралась в пятнадцати ли отсюда, у переправы Уцзяцяо, там и будет происходить скупка персиков дунбэйского Гаоми. Коммуна обращалась с призывом к народу по воде и посуху доставлять персики к Уцзяцяо. Хотя цена будет вполовину меньше по сравнению с прошлым годом, это все же лучше, чем оставлять урожай гнить.
После окончания трансляции деревня забурлила. Было понятно, что забурлила не только наша деревня, но и все деревни Гаоми.
Река у нас здесь хоть и большая, лодок было немного, когда-то в каждой производственной бригаде было несколько посудин, но после закрепления производственных заданий за отдельными крестьянскими дворами все они куда-то подевались.
В народных массах таятся неисчерпаемые творческие силы, и это чистая правда. Отец побежал в пристройку, снял с поперечной балки четыре тыквы-горлянки, потом принес во двор четыре бревна и связал их веревкой в плот. Я скинул верхнюю одежду и, оставшись в трусах и майке, помогал отцу. Львенок закрывала меня зонтом от дождя. Дочка со своим зонтиком бегала по двору туда-сюда. Я дал знак Львенку, чтобы она закрывала от дождя отца, но тот сказал, мол, не надо. Он накинул на плечи кусок полиэтилена, оставшись с непокрытой головой, по лицу у него текли капли дождя и капли пота. Такие старые крестьяне, как мой отец, во время работы сосредоточивались на ней целиком, действовали размеренно и энергично, не делая лишних движений. Вскоре плот был готов.
Когда мы принесли его на дамбу, там уже царило необычайное оживление. Вдруг нашлись и пропавшие лодки. Одновременно с лодками на воду спускали и несколько десятков плотов с привязанными где тыквами-горлянками, где камерами от колес, были и куски белого пенопласта. Не знаю, из какого дома притащили даже большое деревянное корыто. Лодки и плоты крепили чалками за ивы на дамбе. Из каждого проулка спешили люди с корзинами персиков.
Те, у кого в хозяйстве были мулы и ослы, уже навьючили им на спины полные корзины, и несколько десятков животных выстроились на дамбе.
Там же, на дамбе, стоял, покрикивая, перебравшийся через реку вплавь ганьбу из коммуны, в дождевике, с закатанными штанинами и сандалиями в руке.
Рядом с плотиком нашей семьи я увидел плот – просто произведение искусства. Четыре толстых еловых бревна связаны в форме иероглифа «колодец» веревкой из воловьей кожи. Зазоры закрыты круглыми, толщиной с ручку серпа, балясинами, под плотом привязаны четыре надутых красных камеры от колес. Хотя на плот было уже погружено более десятка корзин, он сидел в воде не очень глубоко, видимо, плавучесть камер была довольно высокой. С четырех углов корзин и в их середине стояли еще и пять столбиков, с натянутой на них голубой полиэтиленовой пленкой: можно и от солнца прятаться и, конечно, от дождя. Такой плот даже за полдня не соорудить.
Ван Цзяо в накидке из тростника, в широкополой конической шляпе сидел на корточках в передней части плота, как рыболов с удочкой.
Мы на наш плотик погрузили всего шесть корзин, и он сидел в воде уже довольно глубоко. Отец настаивал на том, чтобы добавить еще пару.
– Погрузить еще пару можно, – сказал я, – но я буду править один.
Возможно, отец думал о том, что это второй день после нашей со Львенком свадьбы, и хотел идти сам, но я сказал:
– Отец, не спорьте, гляньте, сколько народу на дамбе, как вы в вашем возрасте будете управляться с этим плотом на реке?
– Ты уж тогда поосторожнее, – сказал отец.
– Не беспокойся, – сказал я, – чего-то я, может, не умею, а как сплавляться по реке знаю.
– Коли случится сильный ветер и волна, вали все эти персики в воду, – наказал отец.
– Не волнуйся.
Я помахал Львенку, она стояла на дамбе, держа за руку дочку.
Львенок тоже помахала мне в ответ.
Отец отвязал от дерева чалку и бросил мне.
Я принял чалку, подтянул ее, взял шест, оттолкнулся от дамбы, и тяжело нагруженный плот медленно двинулся вперед.
– Смотри, осторожнее!
– Да, конечно!
Управляя плотом, я потихоньку продвигался вперед рядом с дамбой.
Параллельно по берегу двигались мулы и ослы. Они тяжело ступали под грузом навьюченных корзин. Некоторые знающие хозяева подвесили на шеи животных колокольчики, и от них на каждом шагу раздавался звон. По берегу за животными шли старики и дети, но, дойдя до околицы, они остановились.