За ней на плот спрыгнула Львенок, закинув за плечо аптечку.
Когда она разрезала ножницами пропитанные кровью штаны Ван Дань, я отвернулся, но руками намертво вцепился в шест, чтобы катер и плот нисколько не расходились.
Перед глазами стоял схваченный мимолетным взглядом образ Ван Дань, лежащей на плоту, все тело ниже пояса в крови. Тельце маленькое, живот высится, словно негодующий страшный дельфин.
Река несет свои бурные воды, не останавливаясь ни днем, ни ночью[77]. Посреди нависших туч молний прорвался солнечный свет. Дракон груженных персиками плотов поворачивал то головой, то хвостом. Поплыл по течению и мой плотик, которым никто не управлял.
Я ждал. Ждал посреди завываний Ван Дань, среди журчания волн, среди громкого рева ослов на берегу.
На плоту раздался хриплый плач младенца.
Резко обернувшись, я увидел, как тетушка двумя руками держит преждевременно родившегося ребенка, а Львенок обматывает ему бинтом животик.
– Опять девочка, – сказала тетушка.
Упавший духом Чэнь Би повесил голову, похожий на сдувшееся колесо. Он раз за разом бил себя кулаками по голове, мучительно приговаривая:
– Небо оставило меня без потомства… Небо оставило меня без потомства… Не думали пять поколений рода Чэнь, что на мне все закончится…
– Ну и скотина же ты! – выругалась тетушка.
На обратном пути катер тетушки с Ван Дань и новорожденным на борту мчался во всю мощь, но спасти жизнь Ван Дань так и не удалось.
Как рассказывала Львенок, перед смертью Ван Дань почувствовала себя лучше, как говорится, стала светиться отраженным светом и какое-то время была в ясном сознании. Кровотечение у нее прекратилось, лицо походило на золотую фольгу. Она улыбнулась тетушке и вроде бы что-то произнесла. Тетушка приблизила к ней ухо. Что Ван Дань сказала тетушке, Львенок не расслышала, но тетушка наверняка все услышала ясно. Потом золотистый цвет на лице Ван Дань померк и сменился серовато-белым. Глаза округлились, но уже не испускали света. Тело съежилось, как мешок, из которого вытряхнули зерно, или как кокон, покинутый мотыльком. Тетушка сидела рядом с телом Ван Дань, низко опустив голову. Просидев так довольно долго, она встала, глубоко вздохнула и проговорила, то ли обращаясь ко Львенку, то ли говоря сама с собой:
– Ну вот что это такое?
Недоношенная дочка Ван Дань – Чэнь Мэй – благодаря умелому уходу тетушки и Львенка в конце концов миновала опасный период и выжила.
Часть четвертая
Дорогой господин Сугитани,
С тех пор как после выхода на пенсию мы перебрались в Гаоми, незаметно прошло три года. За это время были и сложности, но в конце концов случилось и большое радостное событие. Ваша оценка материалов, связанных с тетушкой, которые я Вам посылаю, настолько высока, что я весь трепещу. Вы считаете, что после дополнений и правки из них может получиться произведение для публикации, но меня мучают сомнения. Во-первых, я боюсь, что издательства не захотят принять произведение на такую тему, а во-вторых, даже если его издадут, тетушка может рассердиться. Хоть я уже кое в чем изо всех сил «скрываю имена старших», но все же многие вещи, от которых она расстраивается, вылезают наружу. Что касается меня самого, я действительно хотел использовать метод, о котором я Вам упоминал: признаваясь в совершенных ошибках, надеюсь как-то облегчить свою вину. Ваши утешения и наставления во многом очистили мне душу. И раз уж сочинительством смогу искупить вину, продолжаю писать без остановки. Если к искуплению сможет привести лишь честный рассказ, я при письме обязательно буду держаться правды.
Лет десять назад я говорил, что, когда пишешь, нужно затрагивать самые мучительные места в душе, то, что человек меньше всего старается вспоминать. Теперь же мне кажется, что следует писать еще и о том, за что человеку больше всего неловко, о самых затруднительных ситуациях. Нужно укладывать себя на прозекторский стол, под увеличительное стекло.
Лет двадцать с лишним назад я заявлял во всеуслышание: я пишу для себя. Когда пишешь, чтобы искупить вину, конечно, можно считать, что пишешь для себя, но этого все же недостаточно; думаю, мне следует писать еще и для тех, кому я нанес ущерб, а еще для тех, кто нанес ущерб мне. Я благодарен им, потому что всякий раз, когда мне наносят ущерб, я думаю о тех, кому ущерб нанес я.
В настоящий момент посылаю Вам, сенсей, написанное с перерывами в течение года. Думаю, рассказам про тетушку на этом конец; после этого я смогу в кратчайшие сроки завершить первоначально задуманную пьесу, где она выступает одним из персонажей.
Каждый раз, когда я при встрече упоминаю о Вас, тетушка выражает искреннюю надежду, что Вы приедете снова. Она даже как-то спросила: может быть, господину Сугитани не по средствам купить билет? Я сказал, что куплю Вам билет сам. Еще она сказала, что на душе у нее много невысказанного и она не может сказать этого никому, но от Вас, если Вы приедете, она ничего не скроет. Говорит, что ей известна некая важная тайна относительно Вашего батюшки, о которой она никогда и никому не рассказывала. Когда это дело раскроется, Вы можете быть в немалой степени ошеломлены. Мне остается только гадать, что это за тайна, сенсей, подождем лучше, когда Вы приедете, и она расскажет Вам все сама.
И вот еще что. В материалах, которые я посылаю на сей раз, об этом упоминается, но лучше сначала сообщу Вам об этом здесь: мне уже скоро шестьдесят, и вот недавно у меня родился ребенок! Не важно, сенсей, каким образом он появился, какими бы неприятностями ни было окружено его появление на свет, я хотел бы попросить Вас, уважаемого человека, пожелать ему счастья; а если есть такая возможность, и предложить для него имя!
Кэдоу
Октябрь 2008 года, Гаоми
1
У меня было представление, что тетушка человек безумно храбрый, что она никого не боится, и тем более нет чего-то, что бы ее испугало. Но мы со Львенком своими глазами видели, как ее напугала лягушка, да так, что пена изо рта пошла и она упала без чувств.
Дело было апрельским утром. Юань Сай и мой младший двоюродный брат Цзинь Сю пригласили нас со Львенком на основанную ими совместно ферму по разведению лягушек-быков. Всего за несколько лет облик прежде захолустного и отсталого Гаоми во многом переменился. Берега реки укреплены красивым и прочным белым камнем, на полосах зеленых насаждений вдоль них посажены редкие цветы и травы. По обоим берегам поднялся десяток новых жилых микрорайонов с высотными домами, а также коттеджами европейского типа. Это место уже слилось с уездным городом, до аэропорта Циндао всего сорок минут на машине, сюда во множестве приезжают южнокорейские и японские бизнесмены, чтобы инвестировать в строительство, а земельные угодья нашей деревни по большей части уже превратились в большие поля для гольфа шанхайской компании «Метрополитэн». Хотя само это место уже переименовали в зону Чаоян, мы по привычке называем его «родимый Дунбэй».
От микрорайона, где мы живем, до лягушачьей фермы около пяти ли, двоюродный брат хотел заехать за нами на машине, но мы тактично отказались. Шагая по прибрежной пешеходной дорожке вниз по течению реки, мы то и дело встречали мамаш с детскими колясками. Лица беззаботные, взгляд устремлен в никуда, от тела разносится элегантный аромат дорогих духов. Дети в колясках с сосками во рту, кто сладко спит, кто таращится черными блестящими глазенками, распространяя вокруг сладкий запах. Всякий раз, когда мы встречали коляску, Львенок останавливала мамашу, наклонялась своим дородным телом, гладила пухленькую ручку ребенка или нежное личико. По выражению лица было видно, как она любит детей. Остановившись перед двойной коляской, которую толкала светловолосая зеленоглазая иностранка, и глядя на двух очаровательных метисов в плиссированных шапочках, похожих на куклу Барби, она поглаживала то одного, то другого, что-то тихо бормоча с глазами, полными слез. Глядя на вежливо улыбающуюся мать детей, я потянул Львенка за одежду:
– Смотри, все личики им обслюнявишь!
– Ну почему раньше дети не казались такими милыми? – вздохнула она.
– Это говорит о том, что мы постарели.
– Не только поэтому, – возразила она. – Нынче у людей уровень жизни выше, и качество детей повысилось, вот они и кажутся такими милыми.
Когда мы иногда встречались со знакомыми из прошлых лет, пожимали друг другу руки и обменивались любезностями, мы взаимно чувствовали, что «постарели», что «надо же, как быстро летит время, пара десятков лет как один миг».
По реке неспешно следовало роскошное прогулочное судно аляповатой расцветки, похожее на движущуюся декоративную арку. С него доносилась мелодичная музыка, девицы в старинных одеждах играли в каютах на пипа и флейте сяо. То и дело проносились, задрав нос, быстроходные катера, и брызги волн разлетались в стороны, распугивая белоснежных чаек.
Мы шли, держась за руки, будто бы в тесном единении, но каждый думал о своем. Дети, такое множество милых детей, возможно об этом думала Львенок. А у меня перед глазами вставала захватывающая погоня на этой реке, хоть было это двадцать с лишним лет назад.
Мы перешли на другой берег по пешеходной дорожке недавно возведенного моста. Среди пересекавших мост машин было немало «BMW» и «Мерседесов». Изящная форма моста напоминала парящую чайку. За мостом направо располагались поля для гольфа, налево – широко известный храм Богини Чадоподательницы.
В тот день, восьмого числа четвертого лунного месяца, проходил храмовый праздник. На пустыре вокруг храма было полно машин. По номерам видно, что они из уездного города и окрестностей, были машины и из других провинций.
На этом месте раньше была деревушка с храмом Богини Чадоподательницы, которая по названию храма и называлась – Няннянмяо. В детстве я приходил сюда с матушкой возжигать благовония, с тех пор прошло много лет, но впечатления сохранились. Во время «культурной революции» этот храм сровняли с землей.