евероятно отчетливые, они передавали все отметинки на подошвах. Так я и следовал за ней, шел и шел, и, казалось, этой тропинке не будет конца… Через какое-то время я почувствовал, что иду вместе с мастером, откуда он появился, не знаю. Следуя за этими красными пятками, мы пришли на край болота. Из его глубины ветер нес запах тины и гнилой травы, под ногами шелестела сыть, чуть дальше – заросли тростника и аира, и много других растений, названий которых и не знаю. Где-то там, в болотах, раздавались детские крики и смех, и эта женщина, видная лишь наполовину, стала кричать удивительно магнетическим голосом: «Диво великое, диво малое, золотой халат, пояс нефритовый, за добро добром и отплатится, а коли есть должок, так и взыщется». Как только звук ее голоса умолк, со стороны болот к ней с радостными криками устремилась целая толпа голопопых детей в одних красных набрюшниках – у кого торчит вверх единственная косичка, у кого голова выбрита наголо, у кого, как у куколок, оставлены с боков и сзади участки с волосками в форме черепицы. На поверхности болота образовалась эластичная пленка, и когда дети бежали по ней, их тяжеловатые с виду тела с каждым шагом упруго подпрыгивали, как кенгуру. Мальчики и, конечно, девочки окружили нас с мастером; мальчики и, конечно, девочки обхватывали нас за ноги, забирались на плечи, дергали за уши, таскали за волосы, дули в шею, плевали в глаза; они, мальчики и, конечно, девочки, повалили нас на землю, они, мальчики и, конечно, девочки, обмазывали нас комьями глины и, конечно, сами мазались… Потом, не знаю, сколько прошло времени, они, мальчики и, конечно, девочки, вдруг утихли и устроились перед нами полукругом, кто лежал, кто сидел, кто на коленках, кто подпирая ручонками щеки, кто грыз ногти, кто разевал ротик… в общем, живые и разные обликом. Силы небесные, какое это прибавление образов для мастера! У меня на глазах он давно уже начал работать, впившись взглядом в одного из детей. Он разминал ком глины, и ребенок получался как живой. Закончив одного, он переводил взгляд на другого, брал ком глины, разминал, и кукла выходила в его руках очень похожей…
Под крик петуха я испуганно проснулся и понял, что устроился рядом с кормушкой и заснул. От натекшей у меня изо рта слюны вся одежда у мастера на груди была мокрая. Страдающие бессонницей лишь по запомнившимся обстоятельствам сна могут понять, спали они или нет. То, что много лет страдающий бессонницей Ван Гань заснул у кормушки – воистину радостное событие, с которым можно только поздравить! Конечно, еще большая радость, что заснул мастер. Он чихнул, понемногу открыл глаза, потом вдруг вспомнил о чем-то важном и выскочил из кормушки. Занималась заря, ее лучи проникали в окно. Мастер кинулся к верстаку, сорвал пластиковую пленку с расставленных в несколько ярусов комков глины, взял один, помял-помял, потискал-потискал, и вот уже на верстаке перед ним появился шалун в красном набрюшнике с торчащей вверх косичкой. Душу вдруг переполнили чувства, в ушах словно зазвучал притягательный голос той женщины. Кто она? Кто это может быть? Наверное, она и есть исполненная великой любви и скорби Матушка Чадоподательница!
При этих словах в глазах Ван Ганя и впрямь заблестели слезы. Но и из глаз Львенка лился необычный свет, ему на самом деле удалось растрогать ее.
– Я на цыпочках принес фотоаппарат и украдкой сделал несколько снимков того, как мастера охватывает творческое вдохновение, – продолжал рассказ Ван Гань. – На самом деле ему хоть стреляй над ухом, и то он совсем не обязательно очнется. Выражение лица мастера постоянно менялось – то суровое и строгое, то веселое и озорное, то каверзное, словно он задумал какую проделку, то тихое и печальное. Очень скоро я обнаружил, что выражение лица мастера связано с выражением лиц детей, которых он в тот момент создавал – то есть, лепя ребенка, он сам преображался в этого ребенка, был тесно связан с ним, они составляли одну плоть и кровь.
Их становилось все больше на рабочем верстаке перед ним – один, другой, еще один. Они, мальчики и, конечно, девочки, выстраивались полукругом лицом к нему – ну как у меня во сне! Вот ведь какое приятное удивление! Сколько чувств поднялось в душе! Значит, два человека могут видеть один и тот же сон. «Воедино трепещут сердца – рога волшебного носорога»[88] – этим речением в древности описывали любовь мужчины и женщины, но оно в полной мере подходит и к нам с мастером. Мы хоть и не влюбленные, но испытываем одни и те же чувства! Тут вы должны также понять, почему мастер вылепил столько детей и ни один не похож на другого. Мастер подбирал образы детей не только из жизни, он подбирал их еще и из снов. В моих руках нет такого мастерства, но у меня есть душа, одаренная богатой силой воображения, у меня есть глаза, способные снимать все как видеокамера. Я могу одного ребенка превратить в десять, сто, тысячу детей, и вместе с тем могу тысячу, сто, десяток детей сконцентрировать в одном. Благодаря снам я передаю мастеру заготовленные в моей голове образы, и потом руками мастера эти дети превращаются в продукцию. Поэтому я и говорю, что в нашем партнерском сотрудничестве мы с мастером назначены друг другу самой природой. Поэтому можно также сказать, что эта продукция – плод нашего коллективного творчества. Говоря так, я нисколько не пытаюсь присвоить заслуги мастера, любовь, которую я пережил, давно уже заставила меня разочароваться в житейском, слава и выгода для меня, как плывущие облака. Говорю я это, чтобы объяснить это чудо, чтобы стала очевидной связь сна и творчества, чтобы вы поняли: потерять любимого человека – это настоящее богатство, тем более если речь идет о человеке творческом. Не пройдя закалку утраченной любви, невозможно достичь высот искусства и творчества.
За все время беспрерывного рассказа Ван Ганя мастер оставался неподвижно в той же позе, подперев щеки руками, и, казалось, сам уже превратился в глиняную статую.
4
Компакт-диски с серией «Чудаки дунбэйского Гаоми» Ван Гань прислал нам с мальчиком. В шортах на помочах, из которых торчали длинные ноги, как у Пиноккио, обутые в тяжеленные с виду сапоги с высокими голенищами. Льняные волосы, почти белесые брови и ресницы, серо-голубые глаза – с первого взгляда можно понять иностранную породу. Львенок поспешила принести ему сластей. Мальчонка спрятал руки за спину и на сильном дунбэйском диалекте Гаоми заявил:
– Он сказал, что вы должны дать мне не меньше десяти юаней.
Мы дали ему десять юаней. Мальчонка поклонился, свистнул в свисток и бегом спустился по лестнице. Опершись о подоконник, мы наблюдали, как он, подобно персонажу мультфильма, огромными шагами направился к расположенному напротив жилого микрорайона детскому развлекательному центру. Там то появлялись, то исчезали вагонетки американских горок.
Несколько дней спустя, прогуливаясь у реки, мы опять встретили этого мальчонку. Вместе с ним шла, толкая детскую коляску, высокая белая женщина. Мальчик и девочка – по всей видимости, его сестренка – осторожно двигались на роликовых коньках, в цветных пластмассовых шлемах, защитных наколенниках и налокотниках. За женщиной шел мужчина средних лет с красивыми чертами лица. Он говорил по мобильному телефону на мелодичном чжэцзянском диалекте. За ним трусил крупный и упитанный золотистый ретривер. Я сразу узнал в мужчине знаменитого профессора одного из пекинских университетов, известного общественного деятеля, часто появлявшегося на телевидении. Львенок тоже склонилась своим пухлым лицом к коляске, в которой лежал голубоглазый, как заморская кукла, ребенок. Женщина улыбнулась, выказывая хорошие манеры, однако на лице профессора отразилось презрение. Он поспешно схватил Львенка за руку и оттащил от коляски с ребенком. Ее глаза были прикованы к младенцу, и она даже не взглянула на профессора. Я закивал профессору в знак извинения, он тоже чуть кивнул в ответ.
– Надеюсь, в следующий раз увидев прелестного ребенка, ты не будешь вести себя как волчица, которая прикидывается доброй бабушкой из сказки, – указал я Львенку. – Нынче дети изнеженные, а ты знай глядишь на ребенка, даже не посмотришь, как на это отреагируют родители.
Львенок страшно обиделась, сначала изругала самовольно превышающих рождаемость богачей, а также мужчин и женщин, которые после брака с иностранцами только и делают, что рожают детей. Потом началось самобичевание, сожаление о том, что она тогда вместе с тетушкой проводила суровую политику по ограничению рождаемости, что привело к стольким абортам, что она нарушила законы природы, и вот он, суд небес, сама не может родить. А потом выразила надежду, что я тоже подыщу себе иностранку и произведу на свет кучу маленьких метисов.
– Сяо Пао, я ничуть не ревную, – говорила она. – Ну ни капельки ревности во мне нет, найди себе иностранку, женись на ней, и рожайте себе, сколько сможете, а родите – передавайте мне, я помогу вам их вырастить. – При этих словах она была уже вся в слезах, дыхание участилось, большая грудь вздымалась, столько в ней материнской любви, которой не на что было излиться. Я даже ничуть не сомневался: дай ей ребенка, из грудей тут же брызнет молоко.
Вот при таких обстоятельствах я и вставил в проигрыватель компакт-диск Ван Ганя.
Наверное, для чужаков это и режет слух, а для нас под слезные мелодии мяоцян[89] перед глазами разворачивалась жизнь тетушки и мастера-ваятеля Хао.
Должен честно признаться, вслух я свое отношение к браку тетушки и мастера Хао не выражал, но в глубине души был против. Отец, старшие братья и невестки разделяли мою точку зрения. Нам казалось, что тетушка и мастер Хао не пара. Мы с малых лет ждали, когда тетушка выйдет замуж, и пережитое ею с Ван Сяоти мы воспринимали сначала с огромной гордостью, а в конечном счете с ничем не сравнимой скорбью. То, что было потом с Ян Линем, совсем не как с Ван Сяоти и не подходило нашим идеализированным представлениям. Но Ян был большой чиновник, считай, куда ни шло. Даже выйди она за сохнувшего по ней Цинь Хэ, и то, по сравнению с этим мастером Хао… Мы уже были уверены, что тетушка приготовилась жить одна до старости, даже обсуждали, кто будет тогда заботиться о ней и провожать в последний путь, а она вдруг возьми да выйди за мастера Хао. Мы со Львенком тогда жили в Пекине и, узнав об этой новости, поначалу были ошарашены, потом посчитали это вздором и в конце концов расстроились.