Программа эта называлась «Лунные куклы», и имелось в виду, что рассказ в ней пойдет об искусном ваятеле мастере Хао, но на самом деле главным персонажем была тетушка. Начиная со встречи журналистов во дворе и кончая показом во всех деталях рабочего места мастера Хао и склада, где хранились его глиняные куклы, она везде была в центре кадра. Тетушка все время пребывала в движении, живо и образно обо всем рассказывала, а этот мастер Хао спокойно сидел за верстаком с блуждающим взглядом и ничего не выражающим лицом, словно дремлющий старый жеребец. Неужели все мастера ваяния, достигнув определенных высот, превращаются в подобие дремлющих старых кляч? Слава о мастере Хао гремела, но если вспомнить, за всю жизнь я видел его всего пару раз, не больше. Я видел его впервые через много лет, да и то на телеэкране, с тех пор как встретил его в темноте в тот вечер, когда мы отмечали «набор в авиацию» моего племянника Сянцюня. Весь седой, но лицо румяное, безмятежное, во многом чувствуется, что человек незаурядный, то что называется, «манеры бессмертного и облик даоса». После этой программы я, сам того не ожидая, понял, почему тетушка вышла за него.
Тетушка закурила, глубоко затянулась и чуть ли не уныло произнесла:
– Брак штука такая, это уж как на небесах назначено. Я вам, молодым людям, это говорю не для того, чтобы пропагандировать идеализм – раньше я была завзятым материалистом, – но в таких вещах, как брак, не верить в судьбу невозможно. Ну хоть его спросите. – И тетушка указала в сторону сидевшего прямо, как глиняный божок, мастера Хао. – Он ведь и во сне не мог представить, что женится на мне.
– Тысяча девятьсот девяносто седьмой год, мне шестьдесят, – рассказывает она, – начальство отпускает меня на пенсию. Я, конечно, ни на какую пенсию не собиралась, но и так уходила на пять лет позже других, так что возразить было нечего. Заведующий здравцентром – вы его знаете, этого скота, добра не помнящего, сынка высокопоставленного «желтопузого» из Хэсицунь, подлеца этого по прозванию Хуангуа – Огурец, ведь подумать только, я тогда и его, ублюдка, из живота матери вытаскивала – в медучилище два с половиной дня только и проучился. Выслушивает больного, так где сердце, где легкие не определит, укол делает, так вену не найдет, пульс проверяет, так не знает даже трех основных точек биения, и вот такой полудурок стал-таки заведующим здравцентром! В тот год, когда он пошел в медучилище, я все же пришла к начальнику отдела здравоохранения Шэню и рассказала ему что и как. Но этот негодяй из тех, что «получив власть, с людьми не знаются». Ни на что не способен, только в двух вещах силен: первое – угощать, дарить подарки и подхалимничать, а второе – соблазнять взрослых девушек.
Тут тетушка стала бить себя в грудь и топать ногами от горя и ярости:
– Какая я дура набитая, пустила козла в огород, помогла злодею творить преступления! С его подачи в больнице тогда развелось молодых девиц. Ван Сяомэй из деревни Ванцзячжуан только исполнилось семнадцать. Длинная коса, белая кожа, овальное лицо, длинные ресницы, порхающие словно крылья бабочки, большие живые говорящие глаза. Все, видевшие ее, говорили, что она красавица и что, попадись она на глаза Чжан Имоу[90], стала бы большей знаменитостью, чем Гун Ли или Чжан Цзыи[91]. Чжан Имоу она так и не дождалась, но Хуангуа, этот сластолюб, ее обнаружил. Он примчался в Ванцзячжуан и своим длинным языком, способным заболтать и мертвого, еле уговорил родителей Ван Сяомэй отпустить ее в здравцентр учиться у меня акушерскому делу. Хоть и было сказано, что она будет учиться у меня акушерскому делу, эта Ван Сяомэй ни на один день в акушерском отделении не появилась. Ее узурпировал этот развратник Хуангуа, целыми днями вертелась вокруг него. О том, что они вечером занимались этим делом, уже не говорю, среди бела дня тоже, многие видели. А как натешились этим, айда в уездный город за казенный счет банкеты закатывать, приглашать тамошних чиновных, привлекать тех, кто подумывал в уезд перебраться. Вы вообще видели его, эту смерть ходячую? Полметра росточком, морда лошадиная, губы синие, меж зубами щели, десны кровоточат, изо рта так разит, что лошадь сдохнет. И вот эта образина еще метит в заместители уездного отдела здравоохранения. Таскал Ван Сяомэй за собой, как «тройное сопровождение»[92], больше того, посылал в качестве подарка этим людишкам подразвлечься. Злыдень, просто злыдень!
– Однажды этот мерзавец вдруг вызывает меня к себе в кабинет, – продолжала тетушка. – Все женщины в больнице боялись заходить к нему. Я-то, конечно, не боюсь, у меня в кармане ножичек, враз кастрирую ублюдка. А он и чайку пожалуйста, и улыбка во весь рот, и без конца в лести упражняется, как говорится, рисовым отварчиком потчует. «Есть что сказать, выкладывайте напрямую, заведующий Хуан, – говорю, – что ходить вокруг да около». Тут он делано хохотнул и говорит: «Старшая тетушка! – Мать его, еще старшей тетушкой называть смеет. – Вы меня своими руками на белый свет приняли, на ваших глазах я и вырос, вам все равно что родной сын». – «Ну куда уж мне, – говорю, – вы начальник важного учреждения, а я – простая акушерка. Будь вы моим сыном, мне нужно было бы просто помереть от счастья. Говорите уже напрямую, что там у вас». Он снова делано хохотнул, а потом нагло заявляет: «Совершил вот оплошность, какая нередко с нами, ответственными работниками, случается – ослабил на время контроль и Ван Сяомэй обрюхатил». – «Поздравляю! – отреагировала тетушка. – Что тут сказать, раз Ван Сяомэй беременна принцем крови, будет кому продолжать дело у нас в больнице!» «Вам, старшая тетушка, только бы шуточки шутить, – говорит, – а я от кручины который день ни есть ни спать не могу. – Оказывается, эта скотина, тоже, бывает, ни есть ни спать не может! – Развестись мне предлагает, говорит, если не соглашусь, в уезд обратится, в комиссию по проверке дисциплины». – «И с чего бы это она? – говорю. – Разве вы, чиновные, не заводите „вторых мамашек“, содержанок сплошь и рядом? Покупаешь ей загородный дом, обеспечиваешь, и все дела, разве не так?» – «Вы, старшая тетушка, надо мной не подшучивайте. Заводить „вторых“ или „третьих“ – это дело такое, не для общего сведения, как говорится, „на стол не выставишь“. К тому же, откуда у меня деньги ей на загородный дом?» «Ну тогда разводись», – сказала я. Тут он свою лошадиную физиономию и опустил. «Старшая тетушка, – говорит, – вы же не можете не знать, что мой тесть и младшие братья жены – мясники, настоящие бандиты, стоит им узнать, как пить дать зарежут». – «Но вы же заведующий больницей, ганьбу высокого ранга!» – «Да будет вам, старшая тетушка, заведующий здравпунктом маленького городка, уж вам ли не знать, что эта должность ни во что не ставится. Вы бы лучше не смеялись надо мной, а помогли найти выход». – «А какой выход я могу предложить?» – «Ван Сяомэй перед вами преклоняется, она мне об этом не раз говорила. Она никого слушать не будет, а вас послушается». – «И что вы хотите от меня?» – «Поговорите с ней, чтобы она избавилась от ребенка». – «Хуангуа, – обозлилась я, – не стану я больше заниматься этим делом в нарушение законов небесных и человеческих! Я за всю жизнь своими руками не по своей воле больше двух с лишним тысяч младенцев угробила! Никогда больше не стану делать этого. Так что быть вам отцом! Ван Сяомэй такая красивая, и ребенок наверняка красивый родится, вот славно будет. Поговорите с Ван Сяомэй, дождетесь, когда будет срок, и я приму у нее роды!»
– Махнула я рукой с досады и ушла, – рассказывала дальше тетушка, – а в душе радуюсь. Но у себя в кабинете села, выпила стакан воды и распереживалась. Этому негодяю Хуангуа остаться без потомства больно хорошо, да вот Ван Сяомэй жалко, что в таком теле понесла худое семя. Я приняла так много детей, что главный вывод сделала следующий: среди добрых людей и худых меньшая часть есть результат воспитания, приобретенного при жизни, а большую часть определяет наследственность. Вы можете критиковать теорию кровного родства, но я на практике знаю, что это верно. Таких худых потомков, как от Хуангуа, хоть в храм определи после рождения, все равно развратным монахом вырастет. Хоть я в душе за Ван Сяомэй и переживаю, но не могу же я идеологическую работу с ней проводить, не могу с такой легкостью снять бремя с этого негодяя Хуангуа. Даже если в мире будет на одного развратного монаха больше. Но в конце концов аборт Ван Сяомэй я сделала.
Об этом меня умоляла она сама. Встала передо мной на колени, ноги обхватила, все штаны мне соплями вперемежку со слезами перепачкала. «Тетушка, – всхлипывала она, – тетушка, я на его удочку попалась, он меня обманул, пусть хоть большой паланкин с восьмеркой носильщиков присылает, не пойду я за него, скота этакого. Тетушка, помоги мне, не хочу я этого худого семени…»
Вот так, – тетушка закурила еще одну сигарету, свирепо затянулась, и густые клубы дыма окутали ее лицо, – я ей все и сделала. Ван Сяомэй была готовой раскрыться розой, а он опорочил ее, она завяла и пала. – Тетушка подняла руку и вытерла слезы с лица. Я поклялась никогда больше не делать такие операции, не могу я уже больше, даже если в животе у нее будет покрытая длинной шерстью обезьяна, тоже не стану. Стоит мне услышать хлюпанье флакона отрицательного давления, как тут же чувствую, будто большая ручища сердце сдавливает, все крепче и крепче, боль такая, что всю потом прошибает, круги плывут перед глазами, с окончанием операции я тоже валюсь на пол без движения…
А-а, верно, старая стала, уклоняюсь в разговоре от темы, столько говорила-говорила, а так и не сказала, почему вышла за мастера Хао. В тот день, когда мне объявили о выходе на пенсию, пятнадцатого числа седьмого месяца, этот ублюдок Хуангуа хотел меня оставить, чтобы я не покидала свой пост и на пенсии, сказал, каждый месяц будет платить по восемьсот юаней. Я ему в морду плюнула. Убл