я, между яйцами человека и лягушки тоже большой разницы нет. К тому же, ты когда-нибудь видел трехмесячный человеческий плод? Если отбросить длинный хвост у лягушки в период трансформации, то почти то же самое.
Я смотрел на нее с еще большим изумлением.
Тут она стала говорить, будто заученное наизусть:
– Почему «лягушка» и «детеныш», «кукла» произносятся одинаково? Почему первый крик ребенка, только что появившегося из материнской утробы, звучит абсолютно так же, как лягушачье кваканье? Почему многие наши глиняные куклы в Дунбэе держат в руках лягушку? Почему прародительницу человечества зовут Нюйва? То, что «ва» из «Нюйва» и «ва» – «лягушка» звучат одинаково, говорит о том, что прародительницей человечества была большая лягушка, что человечество развивалось от лягушки, а теория развития человека от обезьяны абсолютно ошибочна…
В ее речах я постепенно уловил стиль суждений Юань Сая и моего двоюродного брата и понял, что наверняка ее уболтали эти два языкастых типа.
– Хорошо, если скучно сидеть дома сложа руки, конечно, можешь пойти туда развеяться. Но, – улыбнулся я, – думаю, не пройдет и недели, как ты оттуда уйдешь, даже не попрощавшись.
7
Сенсей, хоть на словах я был против того, чтобы Львенок работала в этой компании, но про себя радовался. Вообще-то я люблю держаться особняком, люблю бродить один по улице, гулять и вспоминать прошлое; а если не вспоминать прошлое, то уноситься куда-то с мыслями. Сопровождать Львенка на прогулке входило в мои обязанности. Выполнять обязанности тяжело, но приходилось притворяться, что я делаю это с величайшей радостью. А теперь – красота, с утра пораньше она отправляется на работу на велосипеде с электрическим приводом, который якобы купил для нее мой двоюродный брат. Я стою у окна и смотрю, как она бесшумно и абсолютно плавно скользит на нем вдоль по прибрежной дорожке. Когда ее силуэт исчезает из виду, я тоже торопливо спускаюсь.
За несколько месяцев я исходил пару микрорайонов на северном берегу. Рощица, парк, различного размера супермаркеты, массажный салон слепых, фитнес-центр, салон красоты, аптека, терминал продажи лотерейных билетов, торговый центр, мебельный магазин, сельскохозяйственный рынок на берегу реки – везде я оставил свои следы. Беру с собой цифровую фотокамеру и помечаю каждое место, как оставляет метки собака, поднимая ногу. Я прохожу по еще не освоенным застройщиками крестьянским полям, бываю на больших строительных площадках. Кое-где на них основные здания уже возведены, и отчетливо проступает новый облик; а где-то еще роют котлованы, забивают сваи, и можно лишь гадать, что это будет.
Исходив почти весь северный берег, я перебрался на южный. Можно перейти туда по вознесшему к небесам крылья вантовому мосту, а можно забраться на бамбуковый плот и спуститься по течению до пристани Айцзя в десятке с лишним ли отсюда. Обычно я перехожу по мосту из соображений безопасности. Но однажды на мосту случилось дорожно-транспортное происшествие, образовалась пробка, и я решил прокатиться на плоту, освежить в памяти былые ощущения.
Управлял плотом молодой человек в двубортной матерчатой куртке на пуговицах. Говорил он на местном наречии, но вылетали у него сплошь новомодные словечки. Плот у него был сооружен из двадцати толстых, с чайную чашку, стволов бамбука, а на переднем, задранном вверх конце красовалась деревянная расписная голова дракона. Посредине закреплены две красные пластиковые табуретки. Он подал мне два пластиковых мешка и предложил надеть на ноги, чтобы не промочить обувь.
– Многим городским нравится снимать обувь и носки, – улыбнулся он. – У городских женщин ножки маленькие, белые, как рыба-серебрянка, опустят в воду, бултыхают, веселятся. – Я скинул туфли и носки и передал ему. Он положил их в жестяной ящик и полушутя-полусерьезно заявил: – За хранение один юань!
– Как угодно, – ответил я.
Он бросил мне спасательный жилет кирпичного цвета:
– Это нужно обязательно надеть, дядюшка. Иначе меня хозяин премии лишит.
Когда он отталкивался от пристани, двое плотовщиков, сидевших там на корточках, крикнули:
– Счастливо, Плоская Башка, чтоб тебе свалиться в реку и утонуть!
– Нет, так не пойдет, – крикнул тот в ответ, быстро орудуя шестом. – Я утону, а твоей сестренке, что же, вдовой остаться?
Плот вышел на середину реки и устремился вниз по течению. Я вынул фотоаппарат и стал снимать мост и пейзаж по берегам.
– Дядюшка, откуда будете?
– Это ты скажи, откуда я, – сказал я на местном диалекте.
– Так вы здешний?
– Я, может быть, с твоим отцом в одном классе учился! – Глядя на его плоский и вытянутый череп, я вспомнил одноклассника из деревни Таньцзяцунь по кличке Плоская Башка.
– Но я с вами не знаком. Вы вообще из какой деревни?
– Ты плотом давай правь, – сказал я. – Мало ли что ты со мной не знаком. Главное, чтобы я с твоим отцом и матерью был знаком, и ладно.
Парень привычно орудовал шестом, то и дело поглядывая на меня, видать, старался распознать, кто я такой. Я вынул сигарету и закурил.
– Если не ошибаюсь, дядюшка, вы курите «чжунхуа», мягкая пачка, – определил он, принюхавшись.
Я действительно курил «чжунхуа» в мягкой пачке. Эти сигареты принесла Львенок. А их, по ее словам, мне прислал Юань Сай, дескать, управляющему Юаню их подарил кто-то из «шишек», а он курит только «баси» – «Восемь радостей», и других марок не признает.
Я достал сигарету, потянулся и передал ему. Он приподнялся, принял ее, полуобернулся, отгораживаясь от ветра и прикурил. Затягивался, сияя от радости, с каким-то гадким и странным довольством на лице.
– Те, кто может позволить себе курить такие сигареты, – люди необычные, дядюшка.
– Это мне приятель преподнес.
– Я понимаю, что подаренные, те, кто их курит, на свои, что ли, их покупают? – хихикнул он. – Вы-то, видать, давно в «четырех основных».
– Что за «четыре основных»?
– Курево с вином в основном на дармовщинку, зарплата в основном не меняется, жену в основном не используют – еще есть одно «основное», забыл.
– Ночью все в основном видят дурные сны! – добавил я.
– Нет, не так, но вот убей не вспомню это еще одно «основное».
– Так не надо и вспоминать.
– Если завтра опять придете ко мне на плот, может, и вспомню. А я уже понял, кто вы, дядюшка.
– Ты понял, кто я?
– Вы наверняка дядя Сяо Сячуня, – со странной улыбочкой заявил он. – Мой отец говорил, что вы в их классе были самый способный, гордость не только их класса, но и всего нашего дунбэйского Гаоми.
– Вообще-то он не был самым способным, но и я – не он.
– Не нужно церемоний, дядюшка. Стоило вам взойти ко мне на плот, я сразу понял, что вы – человек необычный.
– Да ну? – усмехнулся я.
– Конечно, у вас и от лба сияние исходит, и над головой ореол. С первого взгляда видно – человек богатый и с положением!
– Ты гадать по лицам не у Юань Сая научился?
– Так вы и дядюшку Юаня знаете? – И он хлопнул себя по лбу. – Вот я болван, вы же в одном классе учились, конечно, знаете. Дядюшка Юань, хоть вам и не чета, тоже человек небесталанный.
– Твой отец тоже очень способный, помню, умел вверх ногами ходить, вокруг всей баскетбольной площадки мог пройти.
– Это что! – отмахнулся он. – Если голова простецкая, только руками и ногами и берешь! А вот вы с дядюшкой Юанем из тех, что шевелят извилинами, охочи до знаний, то, что называется «те, кто работает головой, управляют теми, кто работает мускулами»[94].
– Здоров ты речи говорить, просто второй Ван Гань! – усмехнулся я.
– Дядюшка Ван тоже талант, но путь у него иной, не тот, что у вас. – Он еще больше сощурил живые глаза-щелочки: – Смелый, а прикидывается простачком, осторожный, а деньги загребает будь здоров.
– Это сколько можно заработать, торгуя глиняными куклами?
– Так он не глиняными куклами торгует, продает предметы искусства. Как он выражается, дядюшка, у золота есть цена, а предметы искусства бесценны! Конечно, если сравнить то, что зарабатывает дядюшка Ван Гань, с деньгами вашего дядюшки Сяо, это капля в море. Дядюшка Юань соображает быстрее, чем дядюшка Ван, но на одном разведении лягушек разве заработаешь?
– На каких же деньгах держится лягушечья ферма, если не на продаже лягушек?
– Вы, дядюшка, правда не знаете или притворяетесь?
– Правда не знаю.
– Да вы, дядюшка, надо мной смеетесь, чтобы человек такого уровня и не знал таких вещей как свои пять пальцев? Даже такой простак, как я, слышал об этом, разве может быть, чтобы вы не знали?!
– Да я всего несколько дней тому назад вернулся, правда не знаю.
– Ну, не знаете так не знаете. Все равно вы человек не посторонний, дядюшка, и если ваш недостойный племянник поболтает немного, считайте, это скуку развеять.
– Ну рассказывай.
– Разведение лягушек у дядюшки Юаня – только вывеска. Настоящий его бизнес – помогать людям детей разводить.
Я обомлел, но виду не подал.
– Красиво это называется «центр суррогатного материнства», а грубо говоря, набирается группа женщин, которые помогают желающим родить ребенка забеременеть и родить его.
– Еще и таким бизнесом занимаются? Разве это не нарушение планирования рождаемости?
– Ух, дядюшка Сяо, так ведь время нынче какое – какое планирование рождаемости, о чем вы говорите! Как теперь говорят, «кто при деньгах – платит штраф и рожает» – ну как Лао Хэ из «Старьевщика»[95]: жена рожает четвертого, штраф шестьсот тысяч, в первый же день приходит уведомление о штрафе, на другой день он вскидывает на спину сумку из змеиной кожи с этой суммой и относит в комиссию по планированию рождаемости. «Не имеющие денег рожают тайком» – во времена народных коммун крестьяне находились под жестким контролем, чтобы на рынок сходить – и то приходилось с работы отпрашиваться; чтобы поехать куда-то, надо было удостоверение личности оформлять, а теперь – езжай куда вздумается, в любой конец мира, никто и спрашивать не будет. Хочешь – езжай на хлопок, хочешь – зонтики чини, ремонтом обуви занимайся, овощами торгуй, сдавай в аренду полуподвальные помещения или под мостом шалаш устраивай. И рожай тоже сколько хочешь. «У чиновных содержанки, „вторые мамашки“ рожают» – тут и объяснять нечего. Рожать боятся лишь те госслужащие, у кого ну совсем денег нет и духу не хватает.