На стол была положена карта, исполненная, возможно, военными топографами, на таких картах, пришло в голову Ковригину, на тактических занятиях, с вводными, цветными карандашами наносились позиции воюющих сторон. При обсуждении сведений краеведа Уколова возникали лупы, и головы склонялись над зелёным листом с чернострочьем грунтовых дорог. Да, подтверждал Уколов, изображённые на подносе круговые заросли кустарника есть. Расположены они в семи километрах севернее усадьбы Журино во влажном урочище Прасковьино. К счастью, Уколов, видимо, не во всём был согласен с Далем и не выводил "урочище" из скучного слова "урок". С черёмуховым кольцом связано много местных преданий, а потому оно имело много названий. "Прасковьино кольцо", "Черёмуховая пасть" (из-за мрачности самого места и из-за мрачности легенд о нём), "Черёмуховый пупок" (отразились философические представления одного из юных толкователей связей пуповины Земли с энергией Мироздания), "Черёмуховое лоно" и даже грубовато-эротическое "Черёмуховая…".
— Произносить матерные слова из уважения к душевной тонкости наших дам я не буду, — сказал Острецов, — хотя в этом названии есть и резон. Будем надеяться на то, что Пасть сохранилась. Поисковая группа к ней уже направлена. А Александр Андреевич там в своё время уже побывал.
— Не я, — хмуро сказал Ковригин. — Мой отец.
— Да, да, извините, — закивал Острецов. — Ваш отец. Но и вы… Всё, пока всё…
Через Афанасия было отдано распоряжение устроить чаепитие с сушками. Выяснилось, что чаепитие, впрочем, с подачей чашек кофе, как мужского, так и среднего рода, кто что пожелает, было поручено Цибульскому или Цибуле-Бульскому, кому как приятнее. На столе вместе с обещанными сушками Цибульский расположил вазы и вазочки с вареньями, сладкими пирогами, печеньями и пряниками. Двигался Цибульский (в белом фартуке и колпаке) расторопно (куда девалась его нелепость?), но ощущалось в нём напряжение и чуть ли не боязнь предстоящих бед.
— Цибульский, — спросил Острецов, — ты слышал что-нибудь про "Черёмуховую пасть"? Или про "Черёмуховый пупок"?
— Никак нет, Мстислав Фёдорович, — вытянулся Цибульский, и Ковригину показалось, что вопрос Острецова его напугал.
— Ну да, ты же приезжий, — сказал Острецов.
Он попросил членов поисковой группы (Цибульский в неё не входил) налить в рюмки ликёры или коньяк (Антонову и Ангелину, естественно, обслужил сам) и выпить за успех предприятия.
— Я знаю, что многие в Синежтуре, — сказал Острецов, — убеждены в том, что я морочу людям головы. Что мне ничего не стоит вызвать хоть бы и дивизии МЧС, а подземные ходы одолевать не беспомощными, простите, дилетантами, а знаменитыми московскими диггерами? Я уже объяснял Александру Андреевичу, что забочусь не столько о своей репутации, сколько о репутации Елены Михайловны Хмелёвой, отношение к коей у меня благоговейное. Иначе толпились бы здесь специалисты, а с ними бы пошли небылицы в жёлтой прессе, бестолковые же археологи и вовсе запретили бы работы в Черёмуховой пасти или отложили их, потому как она находится вне усадьбы.
Иные сомнения Ковригина ослабли, но не все. Доводы Острецова поколебали или хотя бы смягчили недоверие Ковригина к расчетливо-холодному поведению барина и дельца. А уж слова Острецова о его благоговейном отношении к Хмелёвой чуть ли не вышибли из него слезу. И сейчас же он вспомнил о своём предмосковском и московском (всего-то на несколько часов) умилении ею. Е + М. Она вызвала его досаду, обидела его, но, может, она вовсе не была затейливой авантюристкой, а и впрямь стала жертвой злыдней? И её, если она жива, следовало спасать. А она должна быть сейчас живой, чуть ли не в ясновидящие производил себя Ковригин.
Вернулся Афанасий, подошёл с донесением к Острецову.
— Всё, по коням! — воскликнул Острецов, выслушав шёпот порученца, вскочил. Где уж здесь расчёт и холод!
Люди Афанасия, по подсказкам краеведа Уколова и отчасти Ковригина, отыскали Черёмуховую пасть и обнаружили в ней нечто похожее на чугунную крышку тротуарного колодца. Решили отправить к Пасти экспедицию на броневых машинах. Отправить немедленно и упредить появление возле неё лиц любопытствующих и уж тем более с желтыми камерами. Портал подземного хода был обнаружен именно в семи километрах севернее усадьбы. Выносливыми, предприимчивыми и отважными были мальчишки военной поры.
— Я бы порекомендовал вам, Мстислав Фёдорович, — сказал Ковригин, — попросить наших замечательных женщин остаться здесь или хотя бы побыть вблизи звуков их подруги. Ход тесный, семикилометровый, троих поисковиков хватит, остальные там будут мешать.
К удивлению Ковригина, Ангелина и Антонова, поворчав, от спора отказались.
К Черёмуховой пасти прибыли уже в темень. Включили осветительные приборы то ли от исхудавших кинофабрик, то ли со студий ТВ. Свет от ламп, умеющих не растрачивать тепло, был неживой и будто омертвлял пространство вокруг. Мёртвая вода света… Но жить предстояло и до следующего поколения ламп… На небольшом всхолмье деревья и кусты теснились уже голые, обворованные ноябрьскими ветрами, и Ковригин, и так никудышный знаток флоры, лишь по форме живых листьев способный отличить черёмуху, скажем, от бузины, должен был уверить себя в том, что перед ним раздетые природой кусты черёмухи, а стало быть — и Черёмуховая пасть.
Но когда он увидел расчищенный чугунный вход-люк в подземелье, и не люк, а будто дверь за нарисованным очагом в лачуге папы Карло, кусты черёмухи обросли клейкими листьями, выбросили гроздья белых цветов и запахли, сначала — волшебно, потом — дурманно. Но зачем красоте — дурман-то?..
— Так! — стал серьёзным Ковригин. — Собрались. Анатолий, вы здесь? Хорошо. Кто нам придан? Савельев. Вы кто по профессии? А не по профессии? Всё же спелеолог, специалист по Кунгурским пещерам… Ну, ладно… Мстислав Фёдорович, а медвежатник у нас имеется?
— Естественно, Александр Андреевич, — заверил Острецов. — Доставлен из Нытвинской колонии. Он здесь.
— Пусть подойдёт к порталу, — сказал Ковригин.
— Питсбург, — представился Ковригину подошедший. — Чугунов.
— Бери, — сказал Ковригин и пожал Питсбургу руку. Оказалось, что клешню.
Выяснилось позже, что Питсбург удерживает не только прозвище прадеда, но и как бы его значение. В начале двадцатого века самыми сложными были сейфы Чикаго, за ними шли сейфы Питсбурга и Кливленда, так вот прадед нашего Питсбурга-Чугунова брал все сейфы примичиганья. Сынок его, дурак, увлекшийся коммунистическими идеями, переехал в Нижний Новгород на строительство автогиганта и вернуться в Чикаго не смог по причине интереса к нему органов бдения. Худшее с лучшим возобновилось в нынешнем Питсбурге, приглашённом Острецовым для верности дела.
Питсбург маялся вблизи чугунной плиты, пальцы ободрал в кровь, слизывал её, оглядывался, отыскивая Острецова, Ковригину стало жалко его. И тут он вспомнил, на что надо было нажать, чтобы заколдованная дверь (для артиста Нытвенской колонии Питсбурга, несомненно, заколдованная) отворилась.
— Так. Я вспомнил, — сказал Ковригин. — Питсбург, встаньте, пожалуйста, справа от меня… Сейчас… Сейчас...
Ничего он не вспомнил. Ему показалось, что он вспомнил. Руки его скользили по обводам плиты и находили только ровность поверхности. И вдруг большой палец его съехал вниз по мокрому металлу, наткнулся будто бы на кнопку или клавишу, и чугунная плита со стоном поползла влево от черёмухового куста…
Есть много описаний путешествий в подземельях и подземных ходах с приключениями, блужданиями героев, вызванных благородными либо злодейскими помыслами, и одолением всяческих ловушек и каверз как природы, так и дурных людей. Поэтому автор посчитал необходимым уберечь возможных читателей от схожих описаний. Сообщу только, что поисковики наши потратили на семь километров три часа и вышли всё же к стене (заслону в ней), за которой стонало и неиствовало живое существо. Связь со штабом поиска (назовём так) была отменная, и Ковригину сообщали, что — да, существо, видимо, чувствует приближение к нему людей, но не перестаёт страдать и нервничать, возможно, и не веря в способность их спасти кого-либо. "Потерпи, Леночка! — готов был выкрикнуть в южном направлении Ковригин. — Потерпи, милая!" Вот так! До того разволновался Ковригин.
И всё же подземный освободительный поход (ну, путешествие…) имело свои особенности. О них считаю должным сообщить. Трое передвигались под землёй с хорошими фонарями и в шахтёрских касках с лампами-светилами. А Ковригину казалось теперь, что куда интереснее было бы идти на юг от Черёмуховой пасти в полумраке с факелами в руках, то есть облитой керосином паклей на суковатых палках. Ну ладно, с фонарями так с фонарями. Раз пошла такая спешка…
И дело было не в способах освещения. Дело было в подсказках. А они не зависели от яркости фонарей.
Подсказки возникали в сознании (или подсознании) Ковригина, в его памяти и воображении, они присутствовали и на кирпичах подземного хода. Кстати, большемеров среди них не было, из чего можно было вывести: ход, пусть с коробовым сводом, устраивали куда позже приречных ходов, скорее всего в двадцатых-тридцатых годах девятнадцатого века. Какая в ту пору была нужда в нём, Ковригин не знал. Но одна пьяная мысль в нём теперь зашевелилась…
Кирпич… Подсказки на кирпичах подземного хода. Вот что важно! Наверняка многие из них были накорябаны перочинным ножом Юрки Шеленкова. Ковригин перочинного ножа тогда не имел. "Вышел ёжик из тумана, вынул ножик из кармана…" Стало быть, он, Ковригин, не был ёжиком. Но гвоздь в кармане держать мог.
Ножом Юрка наковыривал стрелки, не исключено, что ему помогал гвоздь Ковригина. Но и Севка в походах выцарапывал что-то своё…
Так…
Теперь после первой обнаруженной стрелки Ковригину вспомнились и чертёжики отца, и суть лабиринта Черёмуховой пасти. И будто бы он стоял сейчас над подземным подходом к замку и видел все его отводы к завиткам малых лабиринтов, к тупикам с ложными, а может быть, и просто неразгаданными тремя мальчишками выходами в неизвестное, хранящее клады или тайники. Не хватило ребятам ни сил, ни терпения. Но дорога к стенам замка была ими найдена. И стрелки на кирпичах предлагали не отвлекаться, не лезть в боковые искушения, а двигаться прямо и прямо. На чертёжике Ковригина существовал как бы проспект с лукавством заманных переулков слева и справа.