Если Меер Шпон пришел узнать наше мнение о нем, я могу ему коротко сказать: Меер Шпон, наши пути разошлись.
Петрик был потрясен. Этого он никак не ожидал. Элька оказалась вовсе не такой, какой он ее знал до сих пор. Она какая-то необыкновенная, другая. Петрик был захвачен ее речью, хотя многого не понял и пропустил мимо ушей. Элька считала, что говорит по-русски, но на самом деле она говорила на чистейшем украинском языке.
— Как вел себя Меер Шпон во время последних дискуссий? Конечно, той страстной воли к новому подъему, какой мы видим у рабочего, у него не было. Он твердил, что все погибло. Мы ему доказывали: нечего толковать о былом, надо воодушевлять рабочий класс к новой борьбе. Но Меер Шпон упорно сеял неверие и малодушие. В самый разгар стачки ткачей он оказался в стороне. Фабриканты решили среди зимы выкинуть рабочих. Они надеялись, что голод и болезни помогут им. Мы грызем кулаки, но держимся, а Меер Шпон то и дело приводит новые доказательства, что мы проиграли. Нет, товарищи, прежний Меер Шпон сгорел начисто в пламени пятого года. Если он, сидящий сейчас перед нами, считает, что он наш, — это ошибка. Надо признать, что большая доля вины в том, что он болтается среди нас, лежит и на мне. Сейчас, когда мы собираем силы для новых боев, всякий неустойчивый элемент будет нам помехой, и особенно такой, как Меер Шпон.
Аршин сидел белый как мел — краше в гроб кладут. Попробовал прислониться к несуществующей спинке скамьи. Напряжение, нависшее в полутемном погребе после Элькиной речи, мгновенно исчезло: несколько человек кинулись к Аршину и стали его поднимать.
Его положили в углу на какой-то ящик, а люди, собравшись по двое, по трое посреди погреба, вполголоса о чем-то горячо переговаривались.
Петрик подошел к столу, за которым сидела Элька. Вся она: и ее подвижное лицо, и высокий бледный лоб, и горящие глаза, — все в ней казалось ему теперь загадкой. Она без конца теребила отвороты своего пальто и, собираясь уходить, поминутно то садилась, то вскакивала. Она чуть охрипла и все старалась откашляться; затем пробормотала несколько малозначащих слов. Прошло несколько мгновений, пока она наконец овладела собой и обрела свой обычный твердый тон и выразительную жестикуляцию.
— А ты, Кулаковский, — обернулась она к рыжим усам, — тоже не твердо стоишь на ногах.
Рыжие усы встопорщились:
— А я считаю, что нечего бросаться товарищами. Меер Шпон может быть нам полезен.
— Он нам не товарищ, — отрезала Элька. — Он свое получил по заслугам, пусть и другие это запомнят.
Вдруг в углу раздался петушиный фальцет Аршина:
— Так, значит… Она меня выслушала, чтобы потом донести на меня. Товарищи, что же вы стоите, как чурки? Гоните ее, она доведет вас до развала. Гоните ее!
Эти истерические выкрики пришибли всех. Аршин осекся и умолк.
Петрику совсем не нравилось поведение Эльки. Что она хочет от Аршина? Тот все силы кладет, чтобы его обратно приняли, а она всячески поносит его.
Элька подозвала к себе Ару:
— Кет пойдет ночевать к вам. Хорошо? А ты поедешь ко мне, — сказала она расстроенному Петрику.
Выходили поодиночке. Элька условилась с Петриком, что будет его ждать в конце улицы в скверике, и вышла. А Петрику хотелось еще задержаться: он заметил, как Аршин машет Кету рукой, подзывая его к себе. Аршин подвинулся, давая Кету место рядом с собой. Он бодро взмахнул руками, тряхнул головой и сказал с усмешкой:
— Слыхал, что тут наболтала эта бой-баба? Ерунда все это. Я бы тебе, Кет, советовал не обращать на нее внимания. Поглядишь, что я сделаю!
Кет, ни слова не проронив, молча повернулся к выходу, но Аршин ухватил его за рубашку. Притворная бодрость сразу спала с него, и выглядел он подавленным.
— Ты заговорил о моем возвращении, — прошептал он. — Это верно. Но что же мне делать? Я ушел из кружка, надеясь, что и она уйдет вслед за мной. Теперь я прошусь обратно. Я без нее жить не могу. Откуда такая жестокость? Кет, поговори с ней. Она послушает тебя… А вон тот гнусавый, — он указал на Ару Пустыльника, — из кожи лезет, чтобы погубить меня. Этот носатый фальшив насквозь. Строит из себя революционера. Вот послушай-ка! Мне немало пришлось испытать за последнее время. Меня смешали с грязью. Даже родная сестра стала ко мне плохо относиться. И вот однажды кто-то постучался ко мне. Вижу, носатый. Я обрадовался и подумал: вот что значит настоящий человек! Никогда заранее не угадаешь, кто поможет в трудную минуту, а кто предаст. И особенно в такую минуту я не ожидал Ару Пустыльника, ведь мы всегда были с ним на ножах из-за Эльки. Мне было очень приятно, когда он стал извиняться, что так долго не заходил. «Друг остается другом», — сказал он. Его потянуло поговорить по душам. Я обрадовался и стал ему откровенно выкладывать все мои сомнения, все боли и горести, как меня обидели, что переживаю.
Ара Пустыльник пригнулся ко мне, заглядывал дружески в глаза, слушал с большим вниманием, а когда перевел дыхание, задал мне вопрос: «Что стоит твой черный костюм?» Меня словно ледяной водой окатили.
«Если тебе нужен костюм, — добавил он, — могу продать. И сюртук у меня есть, совсем неношеный. У тебя, кажется, водятся деньги, а мне сейчас как раз туговато. У меня много костюмов, подберешь себе по вкусу. Кстати, нет ли у тебя сотняги до послезавтра?»
Значит, он просто хотел узнать, есть ли у меня деньги, не продался ли я Йотелю. Сволочь этакая! Вот зачем он явился! Не ожидал от него такого двуличия. Я чуть было лампу в него не запустил. Теперь ты понял, что это за тип? Можешь о нем рассказать Эльке…
Кет ни слова не проронил в ответ, только вытер потное лицо и ушел.
Петрик догнал его и, собравшись с духом, спросил:
— Ну, что скажешь?
В сквере их ждала Элька. Она поднялась со скамейки, подошла к ним, спокойная, собранная, и наскоро попрощалась с Кетом:
— Завтра, Кет, мы с тобой встретимся и потолкуем обо всем.
По пути к дому Петрик пытался было завязать разговор, но Элька упорно молчала. Она постелила ему рядом со своей кроватью и велела ложиться спать. И тут же поразила его необычайной новостью — хоть пляши от радости. Она, оказывается, уже узнала, где находится Лям. Она все время разыскивала его и наконец дозналась, что Лям на днях должен приехать сюда. Петрик ворочался с боку на бок. Он почувствовал себя вдруг совсем ребенком, и ему жадно захотелось ласкового слова.
Элька сидела за столом, и перед ней была какая-то книга. Нет, она не читала, она о чем-то напряженно думала; лицо у нее было бледное, такое же, как лоб. Она то и дело закрывала глаза, хваталась за край стола и, видимо, совсем забыла, что в комнате не одна, что здесь находится еще кто-то, кто с затаенным дыханием следит за каждым ее движением. Она сидела, заложив нога на ногу, так что из-под юбки выпирали худые коленки, до того острые, что жалко было смотреть. Немного погодя она торопливо накинула на себя пальтишко и тихо вышла.
Петрик следил за ней в окно. Она, сутулясь, шла через площадь. На улице было мало народу. «До чего ж она похожа на своего брата Тодреса! А вдруг у нее тоже чахотка?» — подумал Петрик, перебирая в уме каждого из семьи Ляма.
Лежавшие на окне булочка, сыр и колбаса, казалось, сами просились Петрику в рот. Во время еды к нему вновь вернулось его прежнее возбуждение, охватила радость предстоящей встречи.
Рано утром Петрик снова обнаружил на столе хлеб, сыр и колбасу. Эльки в комнате не было. Скоро явились Кет и Ара. Они были очень оживлены и, перебивая друг друга, стали рассказывать: Аршин вчера ночью напился, начал буянить, пытался взломать дверь у Ары.
Элька вошла в комнату, неся горячий чайник. Все сразу притихли.
Кет ни с того ни с сего спросил Петрика:
— Что, Гайзоктер тебе не снился?
Но таиться от Эльки не пришлось. Она была разговорчива, весела. Ее высокий белый лоб снова дышал спокойствием и чистотой.
— Ребята, чай пить!
Она живо расставила на столе две чашки, кружечку и стакан. Ара смешно изображал, как Йотель все приставал к нему, просил устроить ему протекцию к Эльке. Рассказывал, что говорил Йотель про его, Арин, нос, как грозил свести с ним счеты, — у него, мол, тут немало друзей. Элька от души смеялась. Потом она взяла карандаш, написала записку и отдала ее Петрику:
— Отнесешь в «Салон», где я шью. Скажешь, что я заболела и не могу сегодня выйти на работу… Ну-ка, Ара, пойдем живей, нас уже ждут. А с вами, ребята, мы увидимся вечером в столовой. Ара придет за вами.
Кет пошел с Петриком относить записку, по дороге все хвалил Ару:
— Я и не думал, что он на что-нибудь пригоден. Этот «нос» оказался бравым парнем. Все, что Аршин вчера на него наговорил, — сплошное вранье. Он мне всю ночь вчера рассказывал. Рассказал, что Эльку еще в Грушках рабочие очень уважали как стойкого, надежного человека. Там-то Ара впервые услышал, как она беседует с рабочими. И вот он под разными предлогами, тайком от всех, стал ездить в Грушки слушать Эльку. Элька знала его семью с малых лет и чуждалась его. Ну а грушкинские рабочие давали ему читать всякие брошюры и листовки. Постепенно родной дом, родители, все их дела и комбинации стали ему в тягость. Он уехал в Одессу и долго маялся там без работы. Никто из родных не знал, куда он делся. И вот однажды Элька отыскала его и после беседы с ним дала несколько мелких поручений от имени комитета. Потом она надолго исчезла, а когда вернулась, он был поражен ее видом: краше кладут в могилу. Она, оказывается, сидела в Херсонской тюрьме и только чудом выбралась оттуда. Херсонская тюрьма оставляет о себе память надолго. Там бьют, надевают смирительные рубашки и затягивают их так туго, что человек теряет сознание… А знаешь, куда они сейчас пошли? Разве Элька тебе ничего не сказала? Тут на одной фабрике забастовка тянется вот уже две недели. Фабриканты с помощью жандармов набирают штрейкбрехеров, а Элька, Кулаковский, Ара и еще другие не подпускают их к работе… Стоп — мы пришли!
Петрику стало обидно, что вчера он сам все говорил, говорил и не дал Эльке рассказать обо всем этом. Петрик отдал записку, вышел из «Салона», и друзья, беседуя, продолжали путь. Вдруг они увидели Кулаковского. Он был весь в поту, усы слиплись и лезли ему в рот. Он тихо спросил: