— Ты помнишь? — произнес Харви, убедившись, что Дэн отошел достаточно далеко.
— Помню, — кивнула я. — Сегодня к четырем в ваш скромный закуток. Но…
— Но? — Харви поднял бровь.
— У меня встреча в три, и я могу чуть-чуть опоздать.
— Хорошо, — Тернер был само благодушие, — мы подождем. До встречи.
Он ушел, а я пыталась понять, правильно ли я сделала или нет. Подписываться на бессмысленную репортерскую работу, не сулящую ни денег, ни перспектив — не самое мудрое решение. Я еще могла отказаться…
Тут я увидела Джори и бросилась к нему, оставив поднос с едой на столе. Кто-то должен был отмазать меня перед преподавателями (на занятия я идти не собиралась — не успевала), и рыжий прохиндей подходил для этого лучше всего.
— Документы, живо! — в полдевятого я ворвалась в архив. — И компьютер! Нужен доступ к…
— Э-э-э? — промямлил Кларк и поспешил прикрыться руками. А нечего переодеваться в общественных местах. Понятно, что в такое время обычно никто по архивам не ходил, но всё бывает в первый раз. — А что ты тут?..
— Слушай! — раздраженно фыркнула я. — Хватит мяться! Будто я голых парней не видела! Давай, одевайся и за работу!
При мне переодеваться этот стесняшка все-таки не решился и скрылся за полками. Через пару минут из-за полок показался примерный библиотекарь, невозмутимо поправляющий очки на носу. Даже и не скажешь, что этот мускулистый оборотень расхаживал по залу в чём мать родила и сверкал голым задом. И не только задом… Мысли скользнули куда-то не туда, вогнали в краску, и я, помотав головой, зло уставилась на Кларка:
— Хорошо, начнем с начала.
— Я побывал около лаборатории, и там…
— Сейчас меня это не интересует, — перебила я его. — Есть очень срочное дело. Очень срочное и очень важное. Нужны газетные вырезки, карты. Ты знаешь, что меня интересует в первую очередь. И доступ к компьютеру! А всё остальное потом. Вечером поговорим, хорошо?
— Хорошо, — Кларк обиделся, но за документами пошел, не забывая всем своим видом показывать смертельность нанесенной обиды.
Похожим образом выглядел грейхаунд нашей соседки, миссис Клаус, когда подносил хозяйке задавленную кошку, а вместо награды получал выволочку. На его вытянутой морде читалась такая невероятная обида. Правда эта обида не мешала ему через неделю-две вновь проявлять свои охотничьи навыки.
Кларк притащил вырезки и карты, и я закопалась в них. В этот раз я уже знала, что искать. И нашла.
История церковного строительства началась за пятнадцать лет до основания университета. Территория университета и многие прилегающие участки принадлежали племенам шауни. Во время Великого Переселения их согнали с родовых земель и отправили в резервацию на северо-западе. Несогласных с переселением перебили. Но, по всей видимости, не всех. Потому что земельный участок, на котором ныне и находилась несуществующая церковь, в 1884 году принадлежал небольшой шаунской общине. Причем религиозной общине.
На участке находилось капище не капище, алтарь не алтарь, дерево не дерево. Выяснить из газет, что там было на самом деле, так и не удалось. Главное, что там имелось нечто святое для шаунов и проводились регулярные обряды для общения с Великим Духом. Говаривали, шаманы могли творить какие-то чудеса. Газеты зло высмеивали подобные суеверия, но чувствовалось, за суевериями какое-то основание всё-таки было.
Какое-то? Я позволила себе горько усмехнуться. Не какое-то! Тот самый Источник, из-за которого разгорелся сыр-бор.
Так вот, все эти чудеса не помогли шаману и шаунской общине. В 1884 году их всех перестреляли пришлые любители шальных денег. Кто именно заплатил любителям, выяснить не удалось. Благо все пришлые полегли вместе с шаунами. Непонятно от чего полегли. Вскоре после гибели шаунов, кстати, непонятно от чего умерли мэр города, шериф, его помощник, пара банкиров и хозяйка борделя.
Шаунские земли стали считать проклятыми, и их за бесценок выкупил Эдвард Мак Кинли, чтобы построить на них церковь и принести упокоение душам погибших. Не знаю, как насчет упокоения, а в течении пяти лет на строительстве гибли люди, случались несчастные случаи, пожары, а церковь так и не построили. В 1891 году Эдвард Мак Кинли умер, и всё его состояние перешло к сыну Герману. И проклятый участок в том числе.
Строительство церкви с чистого листа началось в 1895 году. И снова пожары, и снова несчастные случаи, и снова жертвы. Но в какой-то неназванный момент между 1895 и 1897 годами Герман женился на Лизе Коффин. Точнее, на некой Эльзе, фамилия которой нигде не упоминалась. И информация про проблемы на строительстве исчезла из газет. Да и про проклятый участок не вспоминали до передачи его новообразованному университету.
А церковь всё-таки построили. По крайней мере небольшая вырезка за июнь 1898 года сообщала о завершении строительства. Вот только сохранилась одна единственная фотография. Очень плохенькая. Серая и потертая. На ней угадывалось знакомое здание, не более.
И всё бы хорошо, но на участке, переданном университету, церкви уже не было. Фотография огороженного пустыря, приложенная к большой статье о семье благотворителей, полностью избавляла от сомнений. Церковь исчезла в 1898–1899 годах. Только информацией о пожаре или сносе газеты не располагали. Газетчики как будто забыли о построенном Храме Последнего Пристанища.
Зато церковь промелькнула на фотографии (я совершенно случайно наткнулась на нее) с велосипедных гонок, устроенных университетом в 1910 году. После чего снова исчезла из сводок аж до 1923 года. Тогда на территории университета расчленили пару негров, и репортеры облазили всё, что можно и нельзя. Так вот, на некоторых фотографиях церковь была, а на некоторых — нет. И никто не придал этому значения, словно так и должно быть.
Я гоняла Кларка за новыми и новыми вырезками. Нашла план университета, на котором церковь была, но на планах за последующие годы ее снова не было. Во Время Великой Депрессии Храм Последнего Пристанища появлялся несколько раз. И на фотографии даже мелькал настоятель храма. Отец Эдуардо. Не узнать его узкого остроносого лица я просто не могла. Он даже давал интервью! На целый разворот! Отец Эдуардо всячески распинался о помощи обездоленным и пострадавшим от Депрессии. Церковь, мол, всячески способствует, заботится о прихожанах и готова помогать дальше. И что? Через полгода о церкви и ее настоятеле ни одна газета не вспоминала.
Мне это очень сильно напомнило проявление способностей Марго Мейз Миднайт, которое позволяло казаться невидимой в толпе. Только здесь проявление оказалось гораздо мощнее, чем у Марго. Оно отключило мозги всему городу, и ни один человек не попытался сравнить одну газетную вырезку с другой.
В следующий раз церковь попала в газеты во время Второй Мировой Войны. Статья сообщала об открытии в университете курсов по подготовке радистов. Уж не знаю, зачем газетчикам понадобилась церковь на фотографии, но фотографию они каким-то чудом получили.
Ни в одной газетной вырезке за следующие сорок лет ни пустырь, ни Храм Последнего Пристанища ни разу не упоминались. Зато в восьмидесятые годы в местных газетах чередой пошли материалы о необходимости застроить пустующий участок. А если не застроить, так продать. Причем покупателями выступали очень солидные, очень серьезные и очень мрачные люди, основой состояний которых являлись бутлегерские конторы двадцатых годов. В общем, участком и некоторыми прилегающими территориями, включающими половину университетского кампуса, с какой-то стати заинтересовалась мафия.
Под колесами неизвестного автомобиля погиб ректор. Полицейских, особо рьяно защищавших закон и порядок, расстреливали жены, любовницы, мужья любовниц, любовники жен, случайные прохожие. Два прокурора написали записки о безответной любви друг к другу и повесились, а третий во время бритья перерезал себе горло, переломал всю мебель в квартире, забрызгал всё кровью и непринужденно умер. Судья, выписавший пару ордеров, полез ночью чинить крышу в загородном доме, сломал ногу, нанес себе побои средней тяжести и ордера почему-то отозвал. А сколько свидетелей погибло от неосторожного обращения с огнестрельным оружием!..
Город потонул в крови и насилии. Стреляли днем, стреляли утром, стреляли вечером, а ночью не только стреляли, но и резали. Всё напоминало о возвращении в благословленные тридцатые. Правительство штата подумывало о введении военного положения и привлечении национальной гвардии, но так и не решилось на этот крайне отчаянный шаг. По мнению некоторых газет, в деле участвовал некий сенатор, небольшая группа девушек легкого поведения и баржа с кокаином. Но мнения оставались мнениями, а прямых обвинений ни сенатору, ни девушкам, ни барже так никто и не предъявил.
А потом в город вместе со своей красивой сестрой приехал молодой мистер Коффин и открыл первый крематорий. И вроде будущий богатей и филантроп работал себе в убыток: мало кто из жителей оценил столь новаторский способ по обращению с трупами родных и близких — но бандитов, стрельбы и найденных мертвецов стало гораздо меньше. А как открылся второй крематорий, мафиози в городе перевелись полностью.
Газетчики конечно списывали исчезновение мафии на усиленную работу полиции и пропаганду добропорядочного образа жизни. И я вполне допускала, что часть мертвых преступников оказывалась в печах Коффина усилиями полицейских. Но забывать о его мнимой сестре, со временем, ставшей его же дочерью, я бы не стала. Как не стала бы забывать про отца Эдуардо. Вряд ли вампир-священник отсиживался в церкви, когда вокруг творилось такое веселье.
Церковь, кстати, два раза фигурировала на снимках конца восьмидесятых. Как раз строилась объездная дорога, и на заднем плане мелькали боковые фасады Храма Последнего Пристанища, облицованные красным кирпичом.
О пустыре снова вспомнили под конец девяностых. Ректор захотел построить там новый лабораторный корпус. Правительство отказало. Но ректор не сдавался, не сдавались и его сменщики: в Министерство Образования летели просьбы и предложения. И в какой-то момент чудо случилось. Из федерального бюджета выделили деньги, и на пустыре началось строительство! Тут-то и стала происходить всякая чертовщина: то несчастные случаи, то необъяснимые пожары, то кровавые убийства, то таинственное исчезновение ректора вместе с деньгами на строительство. И если несчастные случаи еще можно было списать на нарушение техники безопасности, то во всём остальном чувствовалось что-то сверхъестественное.