Приехав в ресторан, я увидел уже присевшую за наш забронированный по дороге столик сестру Тамро, Саломе. Это был первый человек, посмотревший на мою изменившуюся внешность без малейшего упрёка и отвращения. Она была невысокого роста, но её густые каштановые волосы, всегда собранные в пучок, безупречно гладкая кожа и лазурно-серые глаза под распахнутым взглядом производили поистине магнетический эффект. Она ободряюще улыбнулась, сняла шёлковую перчатку пыльно-розового цвета с правой руки и без спроса дотронулась до моего лица. Саломе была известным московским пластическим хирургом, помогающим российским селебрити и публичным депутатам приобрести миловидную доверительную внешность, избавившись от горбатого носа или косоглазия.
– Что за шедевр вы вчера сотворили на своём лице? – не моргнув, проницательно спросила она.
Я был напуган тем, что она по порезам, подобно криминалисту, безошибочно определила время и преступника сего злодеяния.
– Вам нравится? – очарованно поинтересовался я.
– Я могу вас прооперировать без очереди.
– В этом нет необходимости. Меня всё устраивает, а вы можете отточить свои многолетние навыки, например, на жене какого-нибудь провинциального министра или же продюсера федерального канала.
После моих последних слов Саломе молча поднялась со стула, накинула чёрное пальто и ушла. Позже к нашей усечённой компании присоединился американский возлюбленный Лиса, Джо. Они заказали на двоих пасту тальятелле с чернилами каракатицы, которую начали медленно, но романтично поедать, взяв в рот по макаронинке с разных сторон, чтобы в конце соединиться в отвращающем поцелуе. Я попросил тартар из тихоокеанского тунца с каперсами и блюдо из морских ежей, Тамро же сразу перешла к водке, которую стремглав заела стейком рибай с розмарином и фенхелем. Весь вечер Джо поглаживал по спине моего друга, Лиса, когда-то менявшего девушек каждую неделю, а Тамро раздавала указания в голосовых сообщениях подчинённым, запивая крепкий русский напиток бокалом новозеландского вина.
Слушая пустые никчёмные разговоры Джо, я старался отвлечься от мыслей о Мелек. На следующий день я купил российскую SIM-карту, выкинув турецкую в захламлённое мусорное ведро, стоявшее возле бомжа в рваном рельефном плаще на Арбате. Я дошёл до Кремля, по пути заглянув в свою любимую французскую кондитерскую, расположенную недалеко от Красной площади. Там я выпил чашечку флэт уайта и съел кокосово-вишнёвый эклер. Официант, работающий, как оказалось, в том месте более пяти лет, узнал меня и напомнил мне о былых вкусовых предпочтениях. Затем я попросил с собой пирожные макарон из розы и лакрицы, как вдруг в кондитерскую зашла девушка в светло-голубом пальто. Это была Саломе, с которой мы оказались в ловушке у капризной московской погоды, поменявшей палящее янтарное солнце на холодный ливень. Сестра Тамары сразу же заметила меня, снисходительно осмотрев мой образ с изуродованного лица до бежевых ботинок из кожи питона. Медленной, не свойственной для ритма мегаполиса походкой она приблизилась к маленькому кукольному столику, за которым я допивал свой флэт уайт.
– Не знал, что хладнокровные хирурги посещают милые кафе с малиновыми скатертями и безвкусными фотографиями Мэрилин Монро на стенах, – первым заговорил я.
– Я люблю какао, а здесь оно самое вкусное в Москве. Кстати, советую попробовать Анну Павлову. Она помогает избавиться от кисло-траурного настроения. Хотя, наверное, в вашем случае даже сладкая меренга бессильна…
После обмена ещё парочкой едких фраз она присела за мой стол, не спросив разрешения. Я поражался тому, насколько вечно работающая женщина может быть ухоженной, холёной и довольно оптимистичной. Идеальный маникюр, идеально ровные стрелки, идеально собранные в пучок идеальные волосы. Такой внутренний и внешний перфекционизм меня не мог не пугать. Дождь все не утихал, но нам надо было как-то добраться до припаркованной на параллельной улице машины Саломе. Мы взяли последний оставшийся в кондитерской зонтик персикового цвета и вышли из кафе. Вновь засияло солнце и над гостиницей Метрополь, до которой мы, забыв о делах, не спеша дошли, появилась тусклая семицветная радуга. Саломе смотрела на меня с лукавым прищуром, но всё же согласилась подвезти «неоперабельного» спутника до ВДНХ, уникального парка и выставочного пространства с ретроспективой на советское прошлое.
Во времена студенчества я часто бродил по ВДНХ благодаря нехилой взятке отцу, полученной в виде трёхкомнатной квартиры у Останкинской башни. Приехав в знакомый парк, меня охватило разочарование реставрацией фонтана «Дружба Народов», который на протяжение десятилетий является неким символом СССР, олицетворяющим шестнадцать советских республик. Ещё будучи абитуриентом я оставил в своей ячейке памяти именно этот водный бассейн с бронзовыми скульптурами. Уж очень мне запомнились эти необычайные самобытные женщины, которые значительно отличались от сегодняшних однотипных брюнеток с накачанными губами, слипшимися наращёнными ресницами, сделанной грудью, откровенными фотографиями в купальнике в социальных сетях и полным отсутствием интеллекта. Каждая женщина представляла свою республику: Россия держала пшеницу, Украина гордо стояла в национальном венке, а Киргизия протягивала хлопок и цветы. «Женщина – это золото», – так сказал бы армянин в СССР. Впрочем, в павильоне № 68 я не встретил ни одного носителя армянской культуры. Белоснежное здание, внутри известный ресторан «Арарат», выставка микроминиатюриста Геворга Екизяна, национальные сладости и запах армянского коньяка с пряными нотами ванили и шоколада. Рядом стоящий павильон № 67 был отведён Республике Карелия. Наиболее запоминающимися для меня деталями оказались резные двери, будто олицетворяющие вход в другую эпоху. На дверях я едва сумел заметить переплетение еловых ветвей, орнамент и ручку в форме шишки. Однако, признаюсь, самым красивым и изящным павильоном я всегда считал № 58 – «Украина». Раньше сестра, сейчас враг. Зато остатки советской дружбы по-прежнему поражали глаза. Один из самых больших и богатых павильонов с облицованным керамическим фасадом с ажурной башней в виде короны, а наверху красующийся барельеф с изображением герба Украинской ССР. Но это непозволительное роскошество не казалось мне удивительным, ведь лучшие заводы и передовые фабрики мы щедро отдавали республикам. Однако посмею заметить, самым стильным павильоном на ВДНХ оставался «Табак». Симбиоз готики, востока и неоготических мотивов энтузиазма Гауди: наверху здания – купол и шпиль, на фасаде павильона – милые и «безлюдные» цветы табака. Резко мне захотелось покурить и присесть, поэтому я отправился в ресторан грузинской кухни. Съев хачапури по-имеретински и пхали из шпината и стручковой фасоли, я запил это всё апельсиновым глинтвейном и неожиданно стал свидетелем монолога престарелого мужчины в серых замшевых туфлях и белой шляпе. Экстравагантный дедушка рассказывал своим внукам истории о ВДНХ, подлинность которых я до сих пор не могу подтвердить. Услышав легенду или малоизвестный факт про бункер, я открыл «Всемирную помойку», найдя на одном из запущенных веб-сайтов следующий текст: «На территории ВДНХ находится бункер, который расположен под главным павильоном. Вместимость составляет около трёхсот человек, и находится он в состоянии готовности. Также в нём есть всё необходимое для автономного проживания в течение двух суток: комнаты отдыха, места для хранения провизии, комната фильтрации воздуха, а также кабинет генерального секретаря. До 1971 года в бункере регулярно пополнялись запасы воды и провизии, а на сегодняшний день он находится под контролем МЧС и приводится в состояние готовности за шесть часов. За всё время существования бункера им так никто и не воспользовался по назначению. Интересно, что из него ведёт подземный ход, который заканчивается под скульптурой Ленина, установленной перед павильоном. Именно поэтому скульптуру вождя до сих пор не убрали». Не веря, как мне казалось, конспирологической ахинее, я попросил счёт и отправился дальше бороздить просторы ВДНХ, пока не уткнулся в танцевальную площадку Останкино. Ностальгия, которой у меня не может быть, смешалась с приятной грустью от увлечённых пожилых людей, танцующих под добрые советские песни. Шальная бабуля в фиолетовом берете с розочкой из страз увидела моё заскучавшее лицо и, взяв меня под ручку, пригласила на медленный танец. Женщина лет семидесяти с синильным кератозом и язвой с подрытыми краями, напоминающими базалиому, была счастливее современных молоденьких девочек, унывающих из-за невозможности взять в кредит новенький смартфон.
После неискусного дрыгания с обаятельной и заигрывающей старушкой компания её немолодых друзей пригласила меня на шашлык из свинины, которую я перестал потреблять с переездом в Доху. Я неохотно отказался и спустя несколько часов утомительного променада вернулся домой уставшим и лёг спать. На утро, ни с кем не попрощавшись, я взял билет на ближайший рейс в Кызыл и через полтора дня оказался в Сибири.
Отвыкнув от морозов и самоощущения заснеженного снеговика, я вышел из самолёта полураздетым. Кызыл. Пустой безлюдный аэропорт. Холодный воздух. Город, в который не ходят поезда, город контрастов: нищеты тувинцев и роскоши представителей власти. Город, где исповедуют буддизм и шаманизм. Город, в котором вместо травы растёт мусор. Город, где тебя никто не ждёт. В мобильном приложении такси нет варианта выбрать опцию «бизнес», а я уже вовсе позабыл слово «эконом». Вбиваю адрес: аэропорт Кызыла – улица Безымянная. Еду к своей родной учительнице истории Виктории Ивановне Иколовой, которая первая поведала мне, что Клеопатра была некрасивой полненькой женщиной с короткими волосатыми ногами. Пьяный таксист, как большинство местных горожан, остановился по моей просьбе у цветочного ларька. Я купил любимые сиреневые гладиолусы Иколовой, затем достал из рюкзака конфеты из кокосового трюфеля, купленные в дьюти-фри и не заметил, как быстро оказался по необходимому адресу. Приехав во двор Ивановны, я заметил, что с момента, как мой отец занял своими жирными ягодицами кресло мэра Кызыла, все стало прискорбнее: старые самодельные ржавые качели, остатки бетона, тощая лохматая крыса, кружащие коршуны над разбросанным по дворам мусору в виде использованных женских прокладок, насвая, бутылок дешёвого алкоголя, завонявшихся дырявых тряпок из вискозы и помятых разноцветных кульков. Дети на улице говорят по-тувински, а я, почти выбросив ненужное из памяти, не могу разобрать ни слова. Стая агрессивных дворняг, накинувшихся на выброшенный хлам, никак не смущала жителей двора, будто не замечающих трагическую картину местности. Я подошёл к подъезду, набрал тридцать семь на домофоне и услышал из него сладко-знакомый и немного писклявый голос. «Кто там?» – спросила Виктория Ивановна. Сглотнув липкую слюну, мой язык протолкнул лишь: «Это я», как мне сразу же открыла Иколова. Низенькая и чуть-чуть пополневшая, но такая добрая и уютная Виктория Ивановна встретила меня своим ласковым всепрощающим взглядом. Войдя в квартиру, от радости встречи я коснулся головой о воздушные колокольчики музыки ветра.