– Мужем Игорем, да, припоминаю. Ну вы проходите. У нас, правда, не убрано, мы очень много работали, не успели. Игорь сегодня в телестудии с четырёх утра, вновь выясняет отношения с редакторами. А так у нас всегда идеальный порядок, поэтому вы не расстраивайте брата.
– Безусловно. Вы так ухоженны, привлекательны и опрятны, что наверняка у вас всегда безупречно чисто. Павел просил меня вас навестить, чтобы поговорить о своём возвращении. Он вернулся в Москву и планирует переехать к себе в квартиру, то есть в эту. Но вы не отчаивайтесь… Павел передал мне, что переедет, как только вы найдёте себе подходящее жильё. А теперь можно ли посмотреть все комнаты? – спросил я.
Реакция Катерины менялась с каждым произнесённым мною предложением. Вначале она нешироко улыбнулась, услышав искренний комплимент, затем заметно удивилась, выпучив и без того коровьи глаза, а услышав слово «переезд», томно загрустила, представив количество хлама, которое ей придётся самостоятельно разгребать. Она пригласила меня выпить чая, чтобы уточнить все детали расторжения договора найма жилого помещения. Я надел протянутые ею персиковые заношенные домашние тапочки из «Ализе пуффи» и принялся осматривать комнаты. Пройдя по коридору, на полу которого вальяжно распластался московский пух, отброшенный в угол ногой впереди идущей Катерины, мы зашли в мою спальную комнату. На тумбочке лежали несколько окурков сигарет, нижнее бельё с использованной прокладкой и Библия, на которой заряжался запачканный жирными отпечатками смартфон и стояла разрисованная в нелепый горошек кружка с заплесневелой чайной заваркой. Виниловые обои карамельного цвета были разодраны их британской кошкой с закисшими глазами, на телевизоре виднелась весьма глубокая вмятина, шторы были немного порваны, но однако изрядно запачканы будто в каком-то бело-песочном клее. В отличие от квартиросъёмщицы, совершенно не смущающейся от чужого лицезрения прискорбной картины, мне стало неловко и душно находиться в спальне. Выйдя из комнаты, я спрятал язык, чтобы не высказать своё негодование и прошёл в гостиную.
Пока Катерина разрывалась от телефонных звонков монтажёров и репортёров, требующих от неё то аккредитации, то доступа к закрытым файлам, я скромно уселся в бархатное прожжённое от углей кальяна кресло на тонких серебристых ножках. Затем я оглянулся и увидел комод из крокодиловой кожи, поверхность которого была изрядно повреждена. Катерина прижала к уху один телефон, а на втором включила динамик, будто не замечая моего присутствия. По воле случая я услышал её телефонный разговор с тётей о получении новых, так сказать, чистых документов для преступников. Дождавшись дешёвого пакетированного чая для офиса, напоминающего безвкусный порошок, я искусно создавал иллюзию, что не подслушиваю, усидчиво рассматривая безель и апертуру на своих часах. После прекращения нескончаемых разговоров Катерины я вновь вернулся к вопросу залога. В другой ситуации, даже несмотря на варварскую порчу моей изысканной итальянской мебели, я бы простил жильцов, отдав им взятый мною залог. Однако услышанное заставило меня поступить честно, вовсе не закрывая глаза на обезображенную телевизионными свиньями квартиру.
– Вы нанесли ущерб квартире Павла: царапины, трещины и даже, простите, плесень. Неужели вы думаете, что он вернёт вам залог? Это было бы несправедливо, и вы отчётливо это осознаёте. Более того, за причинённый вред вам придётся заплатить дополнительно, потому что убить квартиру меньше, чем за пять лет для меня, в отличие, видимо, от вас с, как вы выразились, мужем, казалось бы невыполнимой миссией, – с наглостью и напускным недовольством произнёс я.
– И что же нам делать? Мы же с Игорем можем нанять лучших адвокатов, чтобы разобраться с этим вопросом. Это же вас пугает, ведь так?
– Нет. Мне не страшны волки, привидения, каннибалы и даже предательства, я боюсь только себя. Вы в праве вывалить астрономическую сумму за какого-нибудь продажного инстаграмного[10] адвоката с синей галочкой, но не обманывайте своё отражение, подсказывающее, что он вам никак не поможет. Павел, поверьте, будет готов судиться, но впишутся ли заунывные заседания в ваш плотный рабочий график? Залпом выдохните и не отвечайте на мои каверзные беспардонные вопросы, вместо которых я лучше предложу вам решение.
– Какое? Вы хотите переспать со мной? Ну пойдём тогда, раз дело в этом. Или вы о Павле? Так он тоже пусть заезжает, – перебив, сказала она.
– Сведите меня с людьми, занимающимися подчисткой прошлого и созданием новых документов, и разрушайте эту квартиру с вашим сожителем дальше, живя в ней, сколько потребуется.
– У моей тётки по маминой линии есть контора, где она с командой создаёт новую историю для человека: паспорт, образование, родословную и даже административные штрафы.
– Скинете контакты Павлу, а мне пора бежать, – подытожил я.
Переступив порог квартиры, я тут же получил СМС с телефоном нужных мне людей. От выброса преждевременных эндорфинов я включил джазовую музыку в машине на максимальную громкость и поехал в старейший кинотеатр на Арбате «Художественный». Он был построен в 1909 году и стал очевидцем Февральской революции, кончины российской монархии, Великой Отечественной войны, смерти Сталина, Карибского кризиса, Оскара, полученного за фильм «Москва слезам не верит», распада СССР, лихих 90-х и второго дыхания храма Христа Спасителя. Кинотеатр находился на реставрации около семи лет, и так сложилось, что я за годы жизни в Москве ни разу там не бывал. Войдя в серое здание с советским отголоском, я купил билет, чтобы в одиночестве насладиться фильмом на английском языке.
В зале в стиле тёмного рококо я стал рассматривать барельефы с морскими гиппокампами, изящные капители и колонны, ненавязчивые светильники, занавес и уютные, но помпезные балкончики, чем-то напоминающие театральные. Затем я сел в бархатистое кресло бордового цвета и спустя несколько минут ожидания погрузился в британскую драму. Однако фильм оказался занудным и уже в завязке сюжета смог мне наскучить. Я бесшумно высунул из рюкзака лист бумаги и, ничего не видя из-за положенной темноты, на ощупь своей души вновь стал вырисовывать образ Мелек. Пока рядом сидевшая женщина, неуклюже забрасывающая попкорн в свой слюнявый рот, подсвеченный громадным экраном, уставилась в безыдейное кино, я представлял свою главную героиню, воспоминания о которой неумело переносил на бумагу. За приятным делом драма стремительно подошла к концу. После титров в зале включили свет, и я увидел завораживающую картину с белым ангелом, достойную находиться на месте «Чёрного квадрата» Малевича в Третьяковской галерее. Меня поразило, как детально с помощью подсказок загнанного сердца моя узкая кисть смогла нарисовать Мелек. Я положил созданный мной шедевр во внутренний карман пальто, свернув его, как свиток древнеегипетского папируса, и вернувшись в реконструированное фойе, подошёл к фонтану, стоящему около оконного витража. К нему были прикреплены водяные проводники в виде стеклянных колб шарообразной формы, среди которых нежно красовались висячие цветы, как в Италии. Говорят, в «Художественном» росли пальмы и радовала глаз сказочная оранжерея, впоследствии разрушенная во времена СССР. Прогулявшись после просмотра неоднозначного, как моя жизнь, кино, мне вздумалось дойти до станции метро «Библиотека имени Ленина», от которой я доехал до кольцевой «Комсомольской». Многие считают, что московское метро самое праздничное и изящное во всём мире. Но почему же тогда спешащие заработать копейки на съёмную квартиру и походы по пафосным ресторанам москвичи нервно толпятся в нём, не замечая архитектурное и историческое величие подземелья? Почему жители столицы судорожно опаздывают, вползают в вагон, как паства чабана, неумело, но так стыдливо делая вид, что оказались в метро случайно? Почему люди не замечают ни майоликового панно, ни роскошную лепнину с колосьями и советской символикой, ни исторические росписи, ни друг друга?
Оказавшись на «Комсомольской», я замедлил шаг, вдохнув запах шпал, обработанных от гниения маслянистым бесцветным креозотом. Женщина мужского телосложения в полосатой шапке, усыпанной катышками, забросила на плечо свою матерчатую сумку, смачно плюнула в угол под набитую мусорку и скабрезно пнула мальчика лет девяти с громадным каркасным рюкзаком. Упавший ребёнок, которого я тотчас поднял, с печалью поблагодарил меня. Увидев бурлящие, но не выплеснутые слёзы в детских глазах, мне зачесалось наказать обидчицу. Я догнал нахальную невежу, развернул, взял за плюшевый капюшон и потащил к упавшему школьнику. Заставив неосторожную сердитую бабу просить прощения перед мальцом, которому было стыдно за её поступок больше, чем ей, я продолжил разглядывать достояние московского «андеграунда». Сталинский ампир, погружённый в типичный высокий советский бледно-канареечный потолок, внушительные непомерные рожковые люстры, узбекский мрамор и гранит ализаринового цвета. Всё это меня завораживало, хоть и имея непродолжительный эффект.
Сев в вагон метро, я попросил у рядом сидящего мужчины гелиевую ручку, развернул бумажный конверт, отданный мне вместе с деньгами нечистоплотными жильцами, открыл страничку в социальной сети Мелек, взглянул на недавно опубликованную фотографию у моря и принялся рисовать. Я не заметил, как скоротечно, но глупо доехал до конечной станции, находившейся на другом конце Москвы. Однако благодаря изрядным временным запасам я вовсе не огорчился, продолжив живописать Мелек, по которой по-прежнему нестерпимо изнывал. Добравшись до съёмного пентхауса с просторной террасой, на которой гармонично сочетались подстриженные алжирские туи, округлённое джакузи и садовые гномы, я стремглав снял промокшие ботинки. Подмёрзнув колючим столичным холодом, я принял горячую ванну и сварил себе чай по-тувински с солью. На утро, наступившее для меня лишь около двенадцати часов дня, я приготовил для себя молочные сосиски, которые быстро зажевал с хреном, смешанным с дижонской горчицей, надел твидовый костюм и отправился в подпольную компанию для богатых воров с подмоченной репутацией.