Лёд одинокой пустыни. Не заменяй себя никем — страница 26 из 37

Выпустив телефон из побледневших рук и оставшись наедине в свадебном платье с непереваренной вестью, я хотела лишь долететь до него, обнять и сказать, что простила, поцеловать и признаться в том, что не смогу жить без него. Мысли о Павле и судьбе всех сторон многоугольника резали меня изнутри. Мне казалась слишком тривиальной идея наглотаться таблеток или же порезать вены в джакузи. Поэтому я подошла к буфету, приобретённому отцом на антикварном аукционе в Лондоне, достала из него аптечку и выпила около семи пилюль быстродействующего снотворного. Моя челюсть вмиг онемела, а по рукам начал стекать липкий леденящий пот. Всё моё тело трусило, как в турбулентность над Атлантикой, а шея паразитически чесалась, как у макак. Я открыла кран в ванной, в которую легла, даже не сняв с себя несчастливое свадебное платье, ведь мне была безразлична и завтрашняя свадьба, и непостижимое вселенское будущее. Когда уровень воды достиг выпуклых ключиц, я стала засыпать, превращаясь в каменную русалку…

7Баядерка

Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Из Москвы – в Нагасаки!

Из Нью-Йорка – на Марс!

Игорь Северянин, «Увертюра»

Отправив под утро весть о своей смерти и проведённых похоронах за день до свадьбы Хафиза и Мелек, я купил билет уже на новое имя в Стамбул. Несмотря на удавшуюся фальсификацию самоубийства, ещё живой Павел внутри меня не мог пропустить день выдачи замуж любимой женщины. Промозглый ноябрьский ветер задувал в тонкие вертикальные щёлочки чердачных окон, по которым устойчиво разгуливали несдуваемые седые вороны. Я считал капли только начавшегося дождя, услужливо просящего войти в мой дом… Открыв дверь на балкон, я несвойственно себе прежнему закурил сигарету с терпким восточным табаком, привезённым из Дохи. Сумрачное московское небо, быстро перестав плакать, покрылось в цветоносную крапинку цвета тундрового чертополоха. Заворожённо подняв свои новые глаза ввысь, я всё так же очаровывался пасмурным, но блестящим рассветом. Дым цитрусовой сигареты ажурно распылялся по влажному осеннему воздуху, дробясь об утренние ощутимые дуновения ветра. Оставалось около четверти часа до моего отъезда в аэропорт. Я умылся, посмотрел в продолговатое металлическое зеркало, удостоверившись, что мой новый облик ничем не похож на прежний вид, попрощался с аквариумными моллинезиями, астронотусами и одним шубункином, застегнул дорожный чемодан, сел в такси и отправился в Шереметьево. По дороге я охотно выкурил три сигареты, нервничая из-за предстоящей, однако всё же не моей свадьбы.

Приехав в самый загруженный и суматошный терминал, я расплатился и забрал вещи. В поле моего зрения не помещалась та неохватная шуршащая очередь, хвост и туловище которой криво застряли на улице. Благодаря компактному небольшому багажу я пролез, слившись с толпой, меж однотипных чёрных таслановых курток и серых шерстяных шапок. Современные москвичи и даже приезжие в неё из регионов южане почему-то безропотно отказывают себе в удовольствии облачаться в яркое разноцветное одеяние, предпочитая оранжевому или малиновому цвет мокрого затоптанного асфальта. Пройдя после проверки чемодана внутрь аэропорта, я взглянул на табло и направился к нужной стойке регистрации, возле которой стояли лишь обрусевшие турки. Девушка лет восемнадцати, укутанная в непроницаемый тёмно-синий платок, укачивала плачущего на вид трёхмесячного ребёнка, пока её низкорослый коротконогий муж в дешёвых растянутых джинсах смеялся по телефону с каким-то мужиком, обсуждая на турецком при матери своего сына планы на вечер с любовницей. Женщина продолжала неумело делать вид, что не слышит оскорбительных слов об измене супруга, а затем отвлеклась на судорогу в колене. Попросив размахивающего деревянными чётками мужа подержать несколько минут ребёнка, девушка вмиг получила пощёчину и опустила голову вниз к намыленному дезинфицирующими средствами полу. Я старался держаться, не вмешиваясь в семейные распри, однако когда неотёсанный угловатый турок заставил свою женщину целовать при всех его колесообразные ноги, умоляя о прощении за то, что она посмела просить ненадолго взять ребёнка на руки, я перестал молчать и сделал ему едкое замечание. В свойственной южной манере он стал пятиться на меня, выдвигая наружу нижнюю лопнувшую губу, на которой омерзительно торчал герпес. Турок нечленораздельно мычал, а затем и вовсе стал угрожать, лениво размахивая руками подобно разбуженной в австралийском лесу коале. Меж нами развязалась драка, закончившаяся тем, что я изувечил беспутное невыбритое лицо турецкого орангутанга. Затем меня, турка и его семью сняли с рейса, по-зверски выдворив из здания аэропорта. Стамбульский мужлан не мог успокоиться и, обвинив в случившемся свою жену, бросил её с ребёнком, заскочив в первое попавшееся такси. На моих глазах женщина стала плакать, пытаясь включить пластмассовый кнопочный телефон для связи. Я подошёл к ней, извинился за содеянное и протянул свой. Она не умела пользоваться сенсорным экраном, не понимая, как набрать нужный ей номер. Предложив свою помощь, я позвонил по телефону, который она мне назвала, но на другом конце линии никто не поднял трубку. Не долго думая, я вызвал большой минивэн и стал искать ближайшие рейсы в Стамбул из других московских аэропортов. Такси быстро подъехало, и мы погрузили измятую коляску и дырявые чемоданы турчанки с облезшими замками в багажник.

– Как вас зовут, госпожа? – спросил я.

– Сельви, что с турецкого означает кипарис. А это наша с Арыканом дочь Сарыгюль. Она совсем маленькая, ей скоро исполнится третий месяц. А как ваше имя, хозяин? – не поднимая глаз, спросила она.

– Прошу, госпожа Сельви, не называйте меня так. Последний султан Османской империи Мехмед умер в 1926 году. Вы очень юная мама, когда же вы успели родить ребёнка? Вам, наверное, лет семнадцать. А имя моё, кстати, Давид.

– Мне чуть больше. Сарыгюль родила не я, а первая жена Арыкана. Он сильно избивал Йетер, вот она и сбежала из дома, оставив малышку нам. А я уже и не знаю, как без неё раньше жила… Это мой сладкий мёд.

– Зачем вы тратите свою юность на него? Заберите ребёнка и поступите, как его первая супруга.

– Я не могу, он калым тогда с родителей заберёт, а они и так еле сводят концы с концами. Да и некуда мне идти, отец в деревне Шириндже и так всем задолжал. Они меня и Сарыгюль не прокормят, а без неё я уже никуда не уйду. Такова судьба, и у каждого в этом мире она своя. Мне нужно вернуться в Турцию.

– Судьбу надо выжигать, а на пепле её изящно танцевать, следуя движениям своей души. Возможно, тогда не придётся падать в ноги мужу на людях в Шереметьеве или лететь оттуда же в другую страну на свадьбу любимой женщины и лучшего друга.

Произнеся крайнюю реплику, я отключился от диалога и продолжил поиск билетов в Турцию. Рейсы в тот день были битком заполнены, но оставался один билет в бизнес-классе российскими авиалиниями из Внукова. Тогда я не понимал, как правильно поступить: улететь в Стамбул самому, чтобы убедить Мелек не выходить замуж за Хафиза, или отправить на родину Сельви с дочерью. Я забронировал последнюю возможность вернуть Мелек и, аккуратно прощупывая необходимость Сельви вернуться именно в тот день домой, спросил:

– Сельви, а не хотите ли вы задержаться на несколько дней в Москве, в пятизвёздочном отеле и громадном императорском номере? Посмотрели бы столицу России, я организую экскурсию. Всё за мой счёт.

– Да что вы такое говорите? Я не приму никакой помощи, и деньги на самолёт у меня есть. Аж четыреста лир, – проговорила Сельви.

– Этой суммы не хватит ни на билет, ни на еду, ни на ночлег. Сельви, прошу вас, не упрямьтесь. Всё же я причастен к сложившейся ситуации. Из-за меня вы вынуждены думать о том, как добраться домой. К тому же, вас оставил муж. Не отказывайте мне в оказании помощи…

– Остался один билет, ведь так? Я всё понимаю, летите вы. Вам, видимо, нужнее, да и возвращаться я не особо хочу, ведь всё вновь станет на свои места. Арыкан будет меня унижать до тех пор, пока не вырастет Сарыгюль, на которую он от скуки переключится. Поживём тогда несколько дней без него в тишине…

После её слов я обрадовался, поскорее начав оформлять на своё новое имя билет до Стамбула. Затем я забронировал трехкомнатный люкс в гостинице в центре города и оставил водителю минивэна внушительную сумму денег, чтобы за время моего отсутствия он возил Сельви с ребёнком по всем необходимым местам. До рейса оставалось около двух с половиной часов, а мы наглухо застряли на МКАДе в неподвижной московской пробке. Сарыгюль не переставала плакать, заигрывая с моей заснувшей мигренью. Время утекало, как в замедленной съёмке, и я уже смирился с тем, что опоздаю на рейс. Однако, чувствуя повисшее в душной машине напряжение, водитель выехал на обочину и сократил время в пути, указанное в навигаторе. Я вдруг почему-то, вовсе того не осознавая, стал молиться Иисусу, которого беспардонно просил помочь мне успеть на рейс. Магическим образом мы подъехали к Внукову за целых двенадцать минут до конца регистрации. Я собрался выходить из машины, как Сельви протянула мне что-то в хлопковом сером мешочке. Она попросила положить это в сумку на удачу, и так как мне была она крайне нужна, я взял её талисман с собой. Очередей, в отличие от Шереметьева, во Внуково не было, да и около четырёх соседних стоек регистрации я не заметил ни одного пассажира. Пустой безлюдный аэропорт лишь с изредка мелькающими человечками вдалеке.

Пройдя паспортный контроль, на котором по счастливой случайности мне не задали ни единого вопроса по нетронутому, девственно чистому документу, наклёпанному авантюрной тёткой квартиросъёмщицы, имевшей влияние на все структуры российского МВД, я решил взглянуть внутрь мешочка. Развязав слабо затянутый узелок, я достал что-то знакомое и напоминающее жёлтый клык хищного животного. Разглядев поближе талисман Сельви, я заметил уже увиденные когда-то черты и откликающийся в моём подсознании запах, отдающий то солёным морем, то сладким мускусом. Это был фимиам Ногти Ангела древнейшего сорта, мой первый друг на Востоке, которого я бесчестно забыл… Я послушал его запах и спрятал оних обратно в чехол, бережно убранный в дорожную сумку. Собравшись выпить эспрессо перед полётом, я направился в кафе аэропорта, возле которого на полу сидел худощавый старик. Я подошёл, сел рядом с ним на пол, бросив в пыльный угол ручную кладь, и заговорил: