– Дедуля, пол не просто холодный, он леденящий. Простудитесь. Сели бы около гейта или на стул в кафе, который от вас в шести метрах.
– Так парнишка-официант сказал мне, что нельзя занимать кресло ресторана, если я ничего не покупаю.
– Дедуля, вставайте, угощу вас чем-нибудь вкусным. Давайте-ка найдём нам место с самым большим и мягким диваном, – протянув руку деду, сказал я.
Старик от усталости лишь слегка приподнял уголки рта, после чего, придерживаясь каменной стены, начал вставать. Бесшумно и тягуче он подошёл к выбранному нами столику. Лицо на вид девяностолетнего мужчины казалось усталым и взмыленным, а кожа на ладонях была огрубевшей и чешуйчатой. Дедушка, которого звали Николаем Казимировичем, заказал лишь крепкий чёрный чай и стал рассказывать про первую любовь, службу на Черноморском флоте, голод в концлагере под Польшей и другие перипетии судьбы. Все мои нерешённые вопросы, масштабы которых казались мне планетарными, вдруг испарялись с каждой произнесённой буквой этого старика. Когда на мой рейс началась посадка, я попросил счёт и тайком заказал для дедушки стейк, вино, несколько салатов и деревенский картофель. Расплатившись, я обнял на прощанье Казимировича и, накинув на плечо сумку, направился к выходу.
Почти переступив порог кафе аэропорта, я вдруг услышал сдавленный гортанный стон. Крайняя капля человечности, оставшаяся внутри меня, побудила мои ноги вернуться в ресторан. Старик в тельняшке, который активно беседовал со мной несколько минут назад, судорожно дрыгался на полу с растопыренными глазами и полуоткрытом ртом, из которого выливалась искрящаяся тягучая пена. Это был миоклонический приступ эпилепсии. Официанты, синхронно замершие от растерянности и испуга, превратились в Лотову жену, отказавшись от действий. Проходивший на военной кафедре в университете курсы оказания первой помощи, я бросился к деду, как внезапно его припадок вдруг прекратился. Глаза старика засияли, но он по-прежнему не мог встать. Врачи Внукова подоспели лишь спустя минут семь. И когда они начали свой осмотр, я отправился к гейту, который уже был закрыт…
Это был последний рейс из Москвы в Стамбул. Я не успел. Не успел вернуть любимую женщину, не успел попробовать жареных муравьёв в Китае, не успел любить, не успел простить мать, не успел сознаться в убийстве и не успел стать скучным домочадцем, покорно складывающим грязные носки в соломенную корзинку. Я не успел жить и пропустил самолёт, везущий в багажном отделении надежду на то самое светлое будущее, о котором все говорят и бездумно пишут в социальных сетях. Мой чемодан улетел без меня, но увы, даже его не подобрала бы та, которую я безнадёжно люблю.
Я вышел из аэропорта пустым: без посадочного талона, багажа и желания бороться за жизнь и любовь. В Москве шёл дождь, а я беззвучно орал в такт его бегущих капель. Поймав такси, я открыл профиль Эсен, который иногда просматривал с фейкового аккаунта Лиса. Она вела прямой эфир с подготовки свадебной церемонии. Все круглые бескрайние столы в зале были украшены бледно-малиновыми розами, похожими на крылья чилийского фламинго. На каждой тарелке гостя, которую Эсен приблизила в объективе, с золотой окантовкой лежал бутон синего распустившегося пиона. Все эти щегольские штучки не были свойственны тонкому полупрозрачному вкусу Мелек, который отличался от восточных стандартов роскоши и богатства. Мелек всегда вела себя просто, без манер: она умела любить без кружев и брошек, она могла купить дешёвые стулья, чтобы читать на них бесценную классическую литературу, а затем красиво есть костлявую рыбу с засохшим хлебом, наслаждаясь на берегах Босфора каждым пресным кусочком. По дороге в отель, в котором расположились Сельви с дочерью, я продолжал смотреть прямой эфир со свадьбы Хафиза и Мелек. Я хотел бы промотать видео или вовсе выключить звук и изображение, но я не мог, ведь через пару часов сквозь экран я мог увидеть любимую женщину в свадебном платье…
Доехав до бывшей гостиницы, я узнал номер комнаты, в котором расселили Сельви, и поднялся наверх. На протяжение нескольких минут Сельви не открывала мне дверь, боясь, что за ней стоит её неотёсанный муж. В ту секунду меня раздражало всё: обкрадывающий свежий воздух советский ковролин с красно-чёрными вкраплениями, услужливая горничная, разносящая вечерние конфеты с фундуком, высокие потолки и даже пожилая бабуля с маленькой лысой собачонкой, которая неустанно тявкала на всех вокруг.
Когда Сельви, наконец, впустила меня, я зашёл к ней и от неудовлетворённости личным счастьем бросил ей в ноги её талисман. От силы удара фимиам вывалился из мешочка, который тут же принялась поднимать с пола Сельви. Я ходил из угла в угол, стараясь от злости нарочно разбудить спящую Сарыгюль. Женщина нервничала и незаметно тряслась, опустив свои глаза вниз. Она не смела заговорить со мной, поэтому за неё это сделал я.
– Всё закончилось. Я больше не прикоснусь к ней. Она вот-вот станет чужой женой. Как же я мог не успеть улететь? Да и Ногти Ангела твои оказались бесполезны, а сила их выдумана. Как вообще оних может быть талисманом? Это не клык тигра, свастика, чётки или крест. Но почему-то вы все мне его подсовываете. И продавец сокола в Катаре, а теперь ты…
– Я прошу прощения. Я сейчас же уйду с ребёнком и дам вам все деньги, которые у меня есть, чтобы хоть как-то покрыть этот роскошный номер. Мне не хотелось навредить вашей судьбе, Давид. Молю вас, оставьте себе этот фимиам, он вам пригодится.
– Сельви, ты что, глупая? Гордостью злоупотребляют бедняки, хотя позволить себе её могут только богатые. Куда ты на ночь с ребёнком уйдёшь? А если случится с вами что-то? Я тебя во всё втянул и не позволю непонятными путями добираться до Турции, где тебя никто не ждёт, – незаметно перейдя на «ты», сказал я.
– Вы же обещали через несколько дней мне помочь вернуться на родину. Я же ничего не умею. У меня нет образования, даже последний класс школы я не окончила. Мне не на что будет содержать себя и дочь. Ни английским, ни русским я не владею. Мы погибнем в этом мегаполисе. И что же мне теперь делать?
– Сельви, я уже позволил сегодня одной доброй девушке стать несчастной на всю оставшуюся жизнь. А тебе и Сарыгюль я искренне хочу помочь. Я даю тебе два пути: взять у меня сейчас несколько тысяч евро, чтобы спокойно добраться до Стамбула или родной деревни, в которой живут твои родственники, или остаться в Москве и начать жить со мной. Я буду платить тебе деньги за стирку, уборку, готовку и прочую ерунду, которая мне изрядно надоедает. У вас с Сарыгюль будет отдельная комната в квартире, а чуть позже, когда перееду за город, обещаю построить для вас отдельный дом на своём участке. Со временем выучишь русский, и Сарыгюль в хорошую школу устрою. Выбор за тобой. Но решить ты должна сейчас.
От моих резких слов карие глаза Сельви суетливо забегали. Я поставил её в ситуацию, в которой не так давно оказался сам. Она не знала, как лучше ей поступить для блага дочери, которую родила первая жена её нетерпимого супруга. Сельви казалась уязвимой и безутешной, а я начинал чувствовать себя виноватым не только в её беде, но и во всех мировых катастрофах. Спустя несколько секунд бледного вида она вдруг порозовела, приняв моё предложение о работе и переезде. Тогда я подумал: как человек от безнадёжности и печали за минуту неразборчивых скачущих размышлений может сменить место жительства и образ существования? Этим отчаянием мы были близки и похожи с ней. И от этого факта я всё больше желал дать этой девушке право на новую жизнь.
В знак условной договорённости мы выпили кофе, после чего я уехал. Вернувшись домой, я принял ванну, надел махровый халат и любимые домашние тапочки на несколько размеров больше, сел в провалившееся кресло из кожи ягнёнка, включил телефон и вновь стал смотреть прямой эфир со свадьбы. Мелек была одета в пышное, будто купленное впопыхах, свадебное платье, которое уродовало её изящную фигуру русалки. В золотистые волосы, которые раньше приторно пахли ванилью, были вплетены трубчатые и азиатские лилии, а на шее не было ни колье, ни подвески, ни какого-то другого украшения. После того, как Мелек подарила израильским детям кулон с волосом брата, ей было невыносимо больно украшать шею чем-то иным. Через несколько минут я увидел, как моя любимая девушка сказала то самое заветное «да» моему лучшему другу. Но почему-то вместо застывших одиноких слёз я продолжал смотреть на праздник, где про меня никто и не вспоминал. Все четыре часа свадьбы, которые снимала Эсен, я просидел в кресле, позволив от неподвижности своим ногам затечь и даже опухнуть. Когда Мелек пригласила своего отца на танец, мой телефон внезапно разрядился. Выскочив из развязанного халата, я упал на колени, чтобы побыстрее воткнуть в розетку зарядку от смартфона. От томящих секунд ожидания я отгрыз кутикулу с безымянного пальца, чем вызвал легкую кровопотерю. Когда, наконец, мне удалось с одним процентом зарядки зайти на профиль Эсен, я понял, что прямой эфир она завершила так же успешно, как Мелек вышла замуж. Я встал с пола, выпил снотворное и лёг спать.
Всю ночь ворочаясь, я думал лишь о Мелек, пытаясь пролезть внутрь её подлинных чувств. Вновь уснув лишь под утро, я вышел из дома, чтобы освежить мозги и позавтракать. Зайдя в ресторан греческой кухни, я съел сувлаки из вешенок с сыром фета и выпил бутылку шампанского, празднуя окончательное избавление Мелек от меня. Затем я заказал коньяк с ароматом ванильного какао, несколько бокалов которого благополучно испил до двенадцати часов дня. Заев величественный напиток греческими пончиками лукумадес с корицей и мёдом, я всунулся в узкое пальто и ушёл гулять по Москве. Дойдя до Театральной площади, я забрёл в ЦУМ и купил себе пару ненужных шмоток. Продавщица пыталась подсунуть мне самое дорогое, но при этом безвкусное шмотьё, отдающее цыганскими мотивами. Я даже успел обрадоваться, что моя новая и мнимая фамилия Кришан видна в моём образе на расстоянии. Пользуясь тем, что я опьянел, молодая женщина с кривой дулькой и облезшими металлическими серьгами убедила меня приобрести один билет на вечерний балет в Большом театре. Это была перекупщица, протянувшая мне несколько билетов на выбор. Я взял первый из бумажного веера и вывалил сорок тысяч рублей, наконец, вспомнив о своём новом, но уже позабытом бизнесе. Приехав в бизнес-центр в арендованный мн