Завершив поздний завтрак, мне удалось поспать пару часов, после чего я оделся на бой и дошёл до любимой стадии личных приготовлений. Спустившись в подземный парк, я решил подобрать под настроение одну из семи машин. Каждый год я добавлял новых лошадей в свою скромную коллекцию автопарка, чем ещё больше щекотал разбушевавшиеся нервы жены. Но её поведение и даже здравый смысл жмота отнюдь не препятствовали мне прилично тратиться на спортивные автомобили или иные раритетные штучки. В тот день я долго думал и выбирал машину под воскресные мысли, костюм и даже причёску. Вначале я сел в тонированный «Мустанг», потом пересел в красный «Запорожец» с кожаным салоном и мощной печкой, затем сменил его электро заряжённым Taycan, но всё будто не находил себе места. Мне было то неуютно, то громоздко, то пафосно; я пересаживался из машины в машину, а люди на парковке с излишней уверенностью считали, что я ненормальный фанатик или дорвавшийся до крутых тачек обрусевший кавказец. Мы часто вешаем на других ярлыки, убеждая себя, что человек – сволочь или благодетель лишь по мимике, походке и случайно брошенному слову. Несмотря на деньги, статус и отшлифованную хирургическим ножом внешность, я ощущал себя внутри истинным среднячком. Я не совершал подвиги Геракла, но и не вымогал деньги у одиноких пенсионерок, я не спасал вымирающий вид чернозобых гагар, однако и не подстреливал конкурентов. Я просто был. Биомусор с ногами и кошельком. И не более. Мне было трудно решить, какое блюдо съесть в ресторане, какой надеть плащ в ливень, в какую страну отправиться в отпуск, принять в себе затаившегося убийцу или слепить из себя радетеля и филантропа. Поэтому я предпочитал выбирать наугад, будто облокачиваясь на решение судьбы, в которую я не до конца верил.
Сев в винтажный мерс, которые многие ценители искали по миру, я ощутил себя в неощутимых девяностых. Висевший от предыдущего владельца золотой крест, ароматы бандитского Ростова и кассеты с песнями Цоя. Волчок выезжает, и будто вся Москва смотрит мне вслед. Идёт снег, а я скольжу как по маслу, представляя себя авторитетным воротилой, окатившимся пару недель назад. Это была машина с историей и невыветриваемым запахом кабацких шалав, выкрашенных в пергидрольных блондинок, с красной помадой.
Подъехав к стадиону, я будто вспомнил все тёмные дела, сотворённые с Хафизом в Стамбуле. Я знал, что завязал и больше к нарушению закона меня не тянуло. Я зашёл внутрь здания и увидел радостную Элизу, предвкушающую мордобой. К нам, как всегда, подходили здороваться спонсоры, затем несколько воров в законе, с которыми я периодически пил водку в разных компаниях и большегрудые присоски папиков с нелепыми чулками и ещё более нелепыми чёлками.
Проводя Лизочку в центр затемнённого зала, я заказал коньяк. Наш стол располагался около ринга, прямо в той точке, с которой был видно каждую царапину и морщинку борца. За столом с нами сидели упитанный депутат с молчаливой женой и два моих знакомых, которые занимались крупной наркоторговлей в Москве. Шоу начиналось, и вся толпа окунулась в кровожадное предвкушение. Мне было скучно смотреть на то, как люди дерутся, подобно диким гиббонам, поэтому я заранее загрузил фэнтези на треснувший смартфон. Перед боем к публике вышел низкорослый ведущий в бархатном костюме, и Лизочка стала невпопад хлопать. Я уткнулся в электронную литературу, скачанную заранее, как вдруг, случайно подняв взор, увидел под светом софитов Мелек. Я закрыл глаза, отсчитал чуть больше минуты и вновь посмотрел. Это была она. По мне не поползли мурашки, моё тело не бросило в жар, и сердце билось всё так же ровно и размеренно. Я верил увиденному и знал, что это не сон, не мираж, не галлюцинации. Она сидела напротив и под упавшим на неё светом казалась всё ярче и светлее. На фоне тёмной толпы, гармонично сливающейся воедино, Мелек всё по-прежнему казалась той самой доброй героиней. Пока все мужчины и женщины приходили на бой в чёрных, будто идентичных, футболках и ещё более чёрных джинсах и брюках, Мелек строго и неподвижно сидела в белоснежном костюме. Она всё так же неумышленно подчёркивала своё отличие от сумрачной массы московских ведьмаков и вампирш, выпячивая женскую чистоту и безукоризненность. Все мужчины исподтишка поглядывали на Мелек, и это мне льстило, ведь в мыслях я никогда не расставался с ней. Внутри себя я берег наши отношения и верил в незыблемость нашей связи, подчиняясь внутренней влюблённой иллюзии.
Бой начался, но я смотрел не на ринг. Мой взгляд навязчиво поджигала Мелек, и волею случая она заметила меня. Мелек меня не узнала, что было неудивительным, ведь она верила в то, что я мёртв. Новая внешность, которую турчанка не смогла застать, упорно скрывала мою родину, страхи и тот грех, за который я никогда не смогу расплатиться. Неузнаваемая наружность прятала и мою безответную любовь, и даже позабытые дни наедине с Мелек, которая нагло продолжала пялиться на меня, будто заставляя отвести взгляд. Из-за выключенного освещения я не сразу смог рассмотреть её спутника. Лишь спустя несколько минут мне удалось узнать знакомые черты Хафиза, по которому я скучал не меньше, чем по Мелек. Хафиз совсем не изменился, в отличие от своей жены, которую он, вероятно, сумел выдрессировать под себя. Он не видел меня, и я этим ловко пользовался, фривольно уставившись на свою первую и последнюю любовь. За шесть лет Хафиз научил Мелек держать осанку и с прозрачной пустотой смотреть на всё вокруг. На турчанке было надето несколько килограммов платины и бриллиантов, а её вьющиеся волосы были выпрямлены и строго уложены. Зелёные глаза Мелек, которые своим изумрудным оттенком никогда не нуждались в выделении, были подведены такими же яркими и заострёнными стрелами, как у сестры Хафиза Эсен, а на губах лежала бордовая помада, совершенно не подходящая ясности и блеску её лица. Раньше она не пользовалась даже пудрой, полагая, что косметика превращает девушек в тех, кем они не являются. Мелек была за естественность во всём, никогда не примеряя никаких масок. Она изменилась во взгляде, образе и даже мимике, однако всё больше мерцала с каждым взмахом ресниц.
Заметив чужой взор на своей жене, Хафиз по свойственной ему привычке нахмурил брови, после чего принялся разглядывать мой шрам на лице. С каждым морганием он будто фотографировал мой образ, пытаясь запечатлеть подозрительного по его преступной интуиции человека. Я не чувствовал ревности любящего мужа, страсти или притяжения между супругами. Они казались чужими друг другу, и это меня ободрило. Ни Хафиз, ни Мелек не узнали в новых чертах моего лица того Павла, про которого я и сам уже давно позабыл.
Спустя раунд они расслабились, выпив несколько бутылок шампанского. Мне казалось диким новое увлечение моей феи, которая спасала даже упавших в бассейн моего стамбульского дома паучков. Она внимательно и не жмурясь следила за боем, а потом порой улыбалась знакомым лекаря из Дагестана, сидящим с ними за одним столом. Я хотел кричать ей, подойти, встряхнуть, вернув на место девушку, которую полюбил. Я раскрывал глаза всё шире, надеясь заметить в Мелек знакомые черты, но это было бессмысленно. Она больше не убирала за уши волосы, не расчесывала лоб от набухших мыслей и не пересчитывала пальцы правой руки, чтобы расслабиться. Однако я всё равно желал, как прежде, любоваться ей, не умея отказывать себе в этом. Я смотрел беспрерывно, как вдруг моё внимание украл звонок американского партнёра. Сбросив вызов, я вновь решил взглянуть на Мелек, которая внезапно исчезла за пару секунд. В тот момент мне стало так страшно потерять её вновь, что я мгновенно вскочил со стула и вышел из зала. Я осмотрел весь первый этаж стадиона, так и не сумев найти её ни возле бара, ни около устрашающей фотозоны с навесом. От отчаяния потери мне хотелось орать, но я по наитию хладнокровно вышел на улицу. Мечтая поскорее уехать, я направился к своей машине, как вдруг заметил Мелек.
Она стояла в белом костюме и летних замшевых лодочках под идущим ноябрьским снегом, а затем высунула из туфель ступни и стала босыми ногами на лёд. Раздетая под приходящей зимой Мелек курила сигарету, пуская дым, сливающийся со студёным московским ветром. Южанка не тряслась от холода и не сгибалась от града, бесчувственно и горделиво держась, как снежная королева. Подойдя из-за спины, я снял с себя пальто, которое накинул на её плечи. Обернувшись, Мелек посмотрела на меня и стала учащённо дышать. Затем она согнулась и внезапно потеряла сознание. Когда я взял её на руки, ток воспоминаний стал безжалостно бить по каждой клетке моего обросшего мышцами тела. Отрывки совместно проведённых минут будто побуждали меня принять новый вызов. Сердце шептало порабощённому в тот день мозгу задания к выполнению. Я положил Мелек в машину и вместо путешествия в ближайшую больницу решил украсть её навсегда…
9Прямо в яму
Нет. Мы не умираем.
Умирает время. Проклятое время.
Оно умирает непрерывно.
А мы живём. Мы неизменно живём.
Когда ты просыпаешься, на дворе весна, когда засыпаешь – осень, а между ними тысячу раз мелькают зима и лето, и, если мы любим друг друга, мы вечны и бессмертны, как биение сердца, или дождь, или ветер, – и это очень много.
Мы выгадываем дни, любимая моя, и теряем годы!
Но кому какое дело, кого это тревожит?
Мгновение радости – вот жизнь!
Лишь оно ближе всего к вечности.
Твои глаза мерцают, звёздная пыль струится сквозь бесконечность, боги дряхлеют, но твои губы юны.
Между ними трепещет загадка – Ты и Я, Зов и Отклик, рождённые вечерними сумерками, восторгами всех, кто любил…
Волчок разогнался до двухсот шестидесяти километров в час. Мелек по-прежнему была без сознания, однако громко дышала в такт промозглому ветру. По запотевшим от виски стёклам мелодично барабанил дождь, который усиливал град, быстро сменяющийся раздробленными хлопьями первого снега. Я поддерживал оркестр непогоды, ритмично смывая позднеосенние осадки с лобового стекла. Мне было страшно напугать её, поэтому я спешил, безбашенно превышая допустимую скорость. Когда мы выехали на трассу, Мелек очнулась. Она не могла понять, где находится, поэтому продолжала молчать. Пока Мелек была в отключке, мне удалось положить ей под язык таблетку сильнодействующего снотворного, купленного для страдающей бессонницей Лизочки. Поэтому я знал, что бояться она будет недолго.