Жизнь в партизанском отряде уже вошла в определенную колею, стала даже появляться рутина, этакое душное безветрие, которое обязательно должно было закончиться грозой; это все ощущали, но пока житье было «як в колхози», по меткому выражению командира отряда. Как-то незаметно произошло формирование разных подразделений, поделивших публику сначала на боевых и тыловых, потом потихоньку откристаллизовалась разведка, зашуршала по ближайшим деревням, налаживая контакты с верными людьми, сработались первые группы и, в общем, праздношатающихся в лагере не стало.
Лейтенант Березкин наконец-то сумел отпроситься на выезд, благо обязательной строевой подготовкой, кроме него, было кому заниматься после прихода в отряд новых двух командиров. Выезд был весьма так себе – всего-навсего на колхозное поле за картошкой, но как-никак это была вполне себе военная операция с транспортной группой обоза в виде двух телег, десятком безоружных таскателей и семеркой вооруженных партизан, включая самого лейтенанта, ефрейтора, новоиспеченного снайпера Суркова, конного бурята и тройку неразлучных шелапутов – Сиволапа, Азарова и Гнидо. Видно было, что лейтенантику сидение безвылазное в лагере было как нож острый, и он выпорхнул на уборку картошки, как птичка из клетки.
Семенов постоянно находился в карауле, отчасти потому, что всерьез не хотел встречаться с капитаном, не будучи лицом неприкосновенным, отчасти потому, что командир отряда гордился тем, что в системе дозоров есть у него «пулеметное гнездо, прикрывающее наиболее опасное направление».
Середа копался с ненаглядной пушкой и жучил свой самособранный расчет, а вот Лехе досталось самое унылое – узнав, что он писарь из финчасти, командир не моргнув глазом назначил горемыку в писарчуки при штабе отряда. Попутно комиссар тут же навострился и запряг безответного менеджера в выпуски дурацких «Боевых листков». Ну то есть с точки зрения Лехи они были выспренными и дурацкими, а партизаны читали с удовольствием это подобие местной стенгазеты и всерьез радовались, когда их там хвалили, и огорчались, когда, соответственно, порицали. На счастье Лехи, с бумагой в отряде была проблема, и потому бурная деятельность комиссара ограничивалась тем, что не всегда было на чем писать, а то бы он тут нагромоздил… Впрочем, и по основной деятельности писанины было много. И приказы, и хозбумаги – все это теперь выводил своим, как на грех, разборчивым почерком менеджер, вспоминая с печалью компьютер, принтер и шариковые ручки. Вот и сейчас он трудился, внося изменения в накладные по продуктам и мечтая о пицце с пивом и солянке с бифштексом. Увы, судя по накладным, на обед и ужин опять будет пшенка, потому как все консервы отряд заныкал в двух тайниках, а вот этой крупы было в достатке.
Вообще-то грех жаловаться, теперь Леха был более сообразителен, чем в начале своего анабасиса. То, что ему выделили закуток в штабном э-э-э… а как назвать это «здание»? Скорее всего подошло бы название «навес». Так вот, у потомка был в этом навесе огороженный уголок и даже столик с чурбачком. И сидел он не абы как, а за занавеской из промасленной бумаги. Которую почему-то называли «противоипритной накидкой». Так что вполне себе чин. Поточил перочинным ножичком химический карандаш и продолжил сверку.
– По-моему, ты несправедлив! И это проявление мелкобуржуазности! – совершенно неожиданно раздалось совсем рядом. Из-за занавесочки не видно было, кто влетел на всех парах в штаб, но голос – явно комиссара. Леха навострил уши. Тон был очень резкий, а вот громкости недостаточно – по привычке начальство общалось друг с другом вполголоса, потому как в лагере все-таки ушей вокруг много.
– Ты мене еще что теплое скажи! И потрудись выбирать выражения, а то всерьез обижусь! Я тебе опять ховорю – дворянская это порода, я на них насмотрелся! Аристокрэтия хрузинская! – огрызнулся легко узнаваемый командирский голосина.
Потомок понял, что лучше ему прикинуться ветошью, раз начальство промеж себя ругается; не время вылазить.
– Вот я и говорю, что ты просто терпеть грузин не можешь. А это, извини, для коммуниста – ни в какие ворота! Да, я знаю, что ты с ними воевал и брата твоего там убили, но это не повод так относиться к целому народу!
– Да ладно тебе, народ… Если б их тогда русские от персов не защитили, не было бы этохо народа. Вырезали бы их всех, к чертовой матери. Это им, понимаешь, пороху хватило Сочи с Абхазией оккупировать, пока мы с белыми пластались… Кот на крышу – мыши в пляс… Потом-то отхватили херои по сусалам и от нас, и от белых… Вояки! Ты знаешь, что мне этот сукин кот заявил? Нет? А он мне заявил, представь себе, что раз он старший по званию, то я должен ему передать все полномочия по руководству отрядом! А ты мне про мелкобуржуазный национализм!.. Явился, не запылился! Я ему – будьте ласковы, позанимайтесь строевой подготовкой, а он мне – я, дескать, командир баталиона, а эта работа для сержанта! Видал миндал? Не, я тебе точно говорю – он из недобитых и вражина!
Теперь Леха и дышать почти перестал, затаился, как мышь под веником, и уши прижал. Таким злым он пышноусого хитреца ни разу не видел.
– Думаю, что ты сгущаешь краски! Да и, в конце концов, ты мальчишке-лейтенанту сразу столько полномочий дал, что ко мне многие наши обращались с претензиями – почему сопляку над ними командовать позволено? А тут не мальчишка, заслуженный человек, капитан. Он ведь не хухры-мухры – батальоном командовал! А это в разы больше нашего отряда, это совсем другой коленкор! – убедительно сказал комиссар.
– Вот хороший ты чоловик, я даже иногда забываю, насколько ты штатский! Но ты мне это периодически напоминаешь! – ядовито ответил пышноусый.
– Нет, ну а что не так? – ощетинился оппонент.
– Любой служилый сразу поймет: хоть и мальчишка, а остатки своего – прямо скажу невеликого и до тохо воинства – вывел. Мало того – еще и на себя прицепил другую хруппу окруженцев. Ранбольных своих не бросил. Документы при нем, и комсомольский билет, к слову. Оружие опять же сохранил. Напомню, что у нас в отряде три единицы современного автоматического оружия – и все с этим лейтенантиком пришли. Да и фрицев пощипал по дорохе. Потому для меня он чист и прозрачен: ласкаво просимо в отряд, друзи! И да, я еще с бойцами его потолковал между делом. И они друх друху не противоречат, так что и с этой стороны проверил. А у капитана: ни сослуживцев – а в батальоне, как ни крути, семь сотен человек с лишним, ни оружия – а опять же в батальоне пара пушек, два десятка станкачей, минометов больших с десяток, да еще всякой мелочи не считая. В лучшем случае – он все профукал. И документики он, понимаешь ли, зарыл. Притом опять же – батальоном майор командовать должен, а то и подполковник.
– С документами – да, промашка серьезная. Но он говорит, что беспартийный, – вступился за капитана комиссар, явно пораженный познаниями в военном деле своего начальника и товарища.
– Меня, извиняй, больше его военспецовская сторона интересует, – обрезал командир.
– Вот опять ты близорукость проявляешь, – сказал, явно поморщившись, комиссар.
– Слушай, вот не надо меня за советскую власть ахитировать. Должны были по окрухе дюжина отрядов быть, таких как наш. Так?
– Ну так. Но ведь разные обстоятельства, война ведь…
– Аха, обстоятельства. Такие обстоятельства, что всего отрядов, выходит, четыре осталось, да пара леший пойми чьих – чи партизаны, чи просто бандиты, пока известно, что у населения жратву отнимают, а на немцев и хлянуть боятся… А остальные хде? А нету, вот ведь незадача. Три не сорханизовалось, а остальные уже уничтожены. И это пока еще зима не наступила. Кохда нас по пороше как зайцев хонять будут. Со всеми бабами и детьми, которые к нам уже набежали под защиту и бежать продолжают. Очень хорошо будет мне бразды правления передать – не пойми откуда взявшемуся субьекту, который уже профукал цельный батальон в сжатые сроки. Всю жизнь мечтал! – вполголоса грохотнул командир.
– Ладно, понял уже. Значит, нам надо за ним присматривать.
– Уже распорядился. Назначил ему ординарца.
– Вообще-то надо бы нам выделить человека для контрразведывательной деятельности, – сказал раздумчиво комиссар.
– Хорошая мысль. Только вот некохо. Из НКВД один человек всего, да и тот – не оперативник. А нужен хваткий в расследовании. Понимаю, что не самому надо этим заниматься. Вот ты прикинь – кохо можно поставить? И за капитаном этим тоже прихлядывай. Ты неверно ховоришь, что я к всем хрузинам плохо отношусь. Есть среди них и товарищи. Только вот насмотрелся я на их дворянчиков, мерзкая порода: кохда ты сильнее – руки лизать хотовы, а как ослабел – так тут же укусят и все твое добро забудут тотчас.
– Ну опять ты за свое! Все тебе недобитые аристократы мерещатся! – видимо вновь поморщившись, кисло заметил комиссар.
– Просто я их в деле видал, а ты – нет. И, в отличие от некоторых, отлично помню, как они обоз с ранеными в Дарьяльском вырезали похоловно. И как разхрабили все там, куда пришли. Все, ты понимаешь? Рельсы с Туапсинской ветки сняли и вывезли, весь скот ухнали, все склады с любым добром. Про то, как обчистили местных жителей, и не ховорю. Климатолохическую станцию видал: пустые стенки остались – там даже электропроводку потырили. Ну точно, как дед рассказывал про уход британцев с Балаклавы в прошлую войну – там не то что вьюшки, дверки печные, дверные ручки и петли – даже хвозди повыдерхивали. Все дома понадобится!
– Шутишь? – искренне удивился комиссар.
– Да вот не шучу! И помяни мое слово – немцы сейчас такой же храбеж устроят!
– Странно слышать, хотя и понимаю, что, наверное, ты прав. Но они же цивилизованные? Гейне, Гёте, Карл Маркс, Фридрих Энгельс! Культурные же люди! И пролетариев у них много, не все бароны, – затянул нуду комиссар.
– Ты мне сейчас опять мелкобуржуазные заблуждения припишешь, но я тебе так скажу – ихние пролетарии храбить будут не хуже храфьев. Одна шайка. Оно, конечно, на Кавказе как у какого босяка десяток баранов есть, так он уже и князь, хотя по сути босяк босяком и баранов этих украл, но храбить будут и тут все. Потому как цивилизованность у них для внешнего потребления и показухи, а на деле – жрать охота. Лакированные дикари.