Перекинулся поспешно парой слов с артиллеристом, встретился взглядом с Жанаевым, корчившим рожи от боли. Совместно решили – проскочить еще километров десять – пятнадцать, свернуть в лес и разобраться с ситуацией. Вообще-то самому Семенову больше нравилось идти пешком, так безопаснее казалось. А то эта техника, бензин, канистры… Поймал себя на желании спрыгнуть с машины и рвануть в лес бегом. Семенов зло сплюнул за борт, поморщился – плевок не получился, во рту все пересохло. Тут же пришлось хвататься за артиллериста, потому как Леха заложил крутой вираж, вывернув машину на подзаросшую дорожку справа. Куда вела эта дорога, никому не было известно, но, во всяком случае, она была малоезженой и уводила прочь от большака.
– Погодь, Леша! Притормози! – окликнул Семенов мехвода, и тот послушно сбросил скорость, разумно загнав тарантас в кустики.
Красноармеец спрыгнул на землю, закинул карабин на плечо и пояснил свистящим шепотом:
– Сейчас следы замету, чтоб не видно было, что сворачивали!
Середа кивнул и протянул Семенову пук немецких ремней – видно, поясной с разгрузочными, потому как на нем были подсумки черной кожи, пустая кобура и тяжелый длинный штык. Боец выдернул клинок из ножен, примерился на ходу к удобной тяжелой рукоятке и срубил парой ударов несколько веток. Метла получилась неряшливая, но ее вполне хватило, чтобы разровнять песок на повороте. Если не особо присматриваться – то с первого взгляда и не заметно, что тут мотоцикл вбок ушел. Но это если только не особо присматриваться, самому пришлось все время башкой вертеть во все стороны.
Теперь тяжелый гусеничный мотоцикл (и чего только эти германцы не придумают!) лопотал своими гусеницами по лесной дороге не так шустро, но с каждой минутой унося прочь от проклятого большака. Лежать на груде барахла было чертовски неудобно, что-то острое из-под брезента впивалось в кожу, и потому, когда Середа хрипло предложил минут через пятнадцать спокойной езды встать на короткий привал и разобраться, что к чему, Семенов возражать не стал. Правда, еще минут пять катили вперед, пока не подобрали подходящее местечко для того, чтобы съехать; подсознательно все же хотелось удрать подальше. Было тут где спрятаться, тек небольшой, но чистый ручеек. Агрегат поставили передом к дороге, но практически полностью укрыв его в зарослях здоровенного развесистого папоротника. Семенов специально сбегал на дорогу, проверил – нет, не видно их бивака. Мотор Леха не решился глушить, объяснив это тем, что вдруг придется рвать когти, и остальные согласились – на холостых оборотах двигатель мурчал очень тихо. Жанаев, спрятавшись в кустарнике, шипел и кряхтел, осматривая свои ошпаренные ляжки, потом, страдальчески морщась, сел в ручей и сидел там, кряхтя, остужая холодной водой обожженную кожу. Судя по выражению его лица и непривычно круглым для азиата глазам, чувствовал он то же, что и сам Семенов. Страх. Ужас даже. Такой, что мешал думать и действовать, потому что шансов благополучно унести ноги так мало, что, считай, и нету вовсе. И времени совсем нету. Вот физически это Семенов ощущал, как виденный в медицинском кабинете мудреный прибор – песочные часы. Там видно было, как время течет: так же, как перетекает песочек из одной половинки хитрой стекляшки в другую. Неудержимо и очень шустро. И даже вроде как затикало в голове у бойца от этого ощущения, громким таким солидным тиканьем – как тикали часы покойного взводного. Тик-так, немцы спешат, тик-так, уже едут, тик-так, уже близко. И это неприятное для любого нормального мужчины ощущение совершенно дикого страха мешало сосредоточиться, даже думать мешало.
Первым делом нервно и суетливо, делая много ненужных в общем-то движений, разобрались совместно с перепутанными ремнями. Так и оказалось – поясной ремень с кучей всякого разного, и разгрузочные ремни, позволяющие перераспределить всю тяжесть с пояса на плечи. Семенов, не встретив возражений, напялил на себя эту солдатскую сбрую. Повозившись, застегнул ремень с серой орленой пряжкой. Чуточку лучше себя почувствовал, ощутив привычную подтянутость от ремня. Пока их гнали распоясанными, не бойцом себя ощущал, а так, ветошкой какой-то. После этого все вместе, мешая друг другу, занялись оружием: посучив затвором, выкинули из трофейной винтовки оставшиеся в магазине три патрона, которые тут же подобрал Середа, зарядили не без труда обойму из подсумка – и обойма была не такая, как в «мосинке», а сложненькая, с пружинкой, и патроны отличались, без закраины были, а с проточкой. Но сама винтовка по всем статьям оказалась такой же, что и «мосинская», только чуточку покороче. И целиться из нее было так же просто, что тут же Семенов и проверил, удивившись тому, как руки дрожат. В пустую рамку обоймы запихнули три патрона, положили в подсумок к остальным, всего там было шесть обойм по пять патронов. Значит, в двух черных кожаных грубозерненых подсумках за вычетом пары, выстреленной артиллеристом, лежали пятьдесят восемь винтовочных патронов. Немного, конечно, но куда лучше, чем голые руки.
Раздражали суета и дерганье, и свое и товарищей, с которыми он кинулся разбираться в немецком добре. И эта спешка и мелкие косяки, от суетливости, которые еще больше задерживали и мешали, отчего выходило еще больше спешки и косяков… Семенов, чувствуя все то же омерзительное тиканье где-то в мозгу, понял, что так дело не пойдет и, отвернувшись от судорожно и суетливо возившихся в куче немецких вещей товарищей, сам себе дал по морде и рявкнул мысленно на свое тиканье: «Успокойся, сука, мать твою!» Это помогло. Тиканье не прекратилось совсем, но вот леденящее затылок чувство стало послабее. Глянул на товарищей. Жанаев топтался у ручья. Середа зачем-то перебирал каски, что-то много их здесь было. Потомок вертел в руках противогазную маску и глупо улыбался.
Семенов перевел дух и по возможности командным голосом прохрипел:
– Слушай мою команду!
– Что это ты раскомандовался? – нервно огрызнулся Середа.
– Поесть бы! – вякнул все так же глупо улыбавшийся потомок.
– Так, заткнулись все, сели и считаем… Медленно, етимать, медленно – до двадцати трех. Вслух!
И сам сел у гусеницы, под прикрытие кружевных листьев громадного папоротника, прямо на мягкий мох.
– И-раз. И-два…
– И-три, – поддержал Жанаев, севший рядом.
Середа переглянулся недоумевающе с Лехой, потом пожал плечами, тоже завалился на мох, не выпуская из лап тяжеленную темно-зеленую немецкую каску, украшенную какими-то пестрыми эмблемками, влился в счет. Потомок несколько секунд смотрел на странноватое это зрелище – трех мужиков, сидящих под папоротником и сосредоточенно считающих, потом присоседился и таким же шепотом считал до самого конца. Перевели дух. Семенов оглядел сидящих рядом и сказал:
– Я – на дорогу, караулить. Жанаев – слей остатки гороха в два котелка, чтобы поровну было, сразу с Лешей один ешьте, потом меня на дороге заменишь. Середа – разбери пока, что нам нужно будет дальше, а что нет, ненужное тут бросим. – Секунду подумал, вспомнил, как заканчивал свои распоряжения взводный, и закончил правильно: – Вопросы есть?
– Могу и я караулить, – сказал Середа.
– Хреновый из тебя караульщик, с ранетой рукой-то. Видел я, как ты затвор дергал, – пояснил Семенов и, взяв винтовку, скользнул к дороге. Все время, пока компания считала, он внимательно слушал – не будет ли звуков моторов или конского дробного галопа, но все было тихо.
Середа хмыкнул, разбираясь с пистолетом, в котором тоже три патрона оставалось. Странный был пистолет: с голым дулом, не похожий на ТТ, да и при стрельбе не так себя вел – Середа смотрел, как командиры стреляли на полигоне, и потому был удивлен странной работой этого трофея – при выстреле у него уголком что-то выскакивало сверху. Разобравшись с оружием, опять полез в кузов. Под накинутым на барахло брезентом оказалось много всякого разного, в первую очередь увидел еще катушки с телефонным проводом. Скинул их пока наземь. Больше оружия не нашлось, как ни копались, зато оказалось много немецкого солдатского добра. В больших гофрированных железных футлярах, которые были у каждого немца (у пехотинцев на заду, а у мотоциклистов и велосипедистов – на груди), неожиданно оказались противогазы, Леха ухитрился сразу же один такой раскрыть и вынуть маску с резинками, как на бабском белье. Кинули жбаны гофрированные туда же, к катушкам, это добро вряд ли могло пригодиться в ближайшем будущем. Середа, правда, видел в деревне, что немцы пользуют эти неуклюжие футляры для того, чтобы на них сидеть, словно на табуретках, но можно было обойтись и без такого барства. Туда же кинули и три тяжеленных каски.
Ошпаренный Жанаев после купания почувствовал себя лучше. Когда вернулся к товарищам и сидел, считал до двадцати трех, внимательно оценил, что ляжки у него сильно покраснели, но пузырей не было. Решил, что пока посидит так, посушит на свежем воздухе пострадавшие места, заодно и перекусить можно – не зря же он героически спасал три котелка горохового супа. Эта добыча была более чем желанна, жрать хотелось люто. Для справедливости слил густой суп из наиболее разлившегося котелка по двум другим, те получились полные.
Леха помыл в ручейке руки. Сполоснул с удовольствием лицо. Бурят еще удивился, что этот паренек все делает как-то не спеша. Сам-то азиат чувствовал себя точно так же, как и карауливший у дороги Семенов. Паршиво себя чувствовал и потому удивлялся спокойным товарищам. Сели вдвоем на катушки, делить один котелок. На минуту замешкались – у Лехи не оказалось при себе ложки. Тогда бурят, со значением улыбаясь, вручил ему свою. На удивленный взгляд ответил тем, что достал из кармана новенькую, блестящую немецкую, видно подобранную у костерка. По длине ложка была покороче, да еще и скреплена заклепкой с такой же коротенькой вилкой. Стоило вилку развернуть в противоположную ложке сторону, как черенок становился достаточным, чтобы доставать до дна котелка. Леха покрутил уважительно головой, признавая, что и Жанаев время зря не терял. Несколько минут увлеченно, давясь от голодной спешки, хлебали еще теплый наваристый суп, радуясь своей удаче, нечаянной добыче и вкусной еде. Конечно, для голодного человека полкотелка супа – не много, но сразу после еды почувствовали себя куда лучше.